‒ Как скажешь, ‒ легко согласился демон, направился к двери, но взявшись за ручку, обернулся и, широко улыбнувшись, произнёс: ‒ Удачи, А-а-анку!

Щёлканье замка и удаляющиеся шаги. Наконец-то. Тишина, никого лишнего. Но и никого по-настоящему необходимого. А торопиться по-прежнему некуда.

Направляясь в душ, Ши снял футболку и портупею, а потом передумал и взял портупею с собой.

А мыться он, видимо, одетый будет? Ну мало ли. Всякое может случиться.

Не рано ли ещё с ума сходить?

Подошёл к двери ванной и представил ‒ впервые сам представил, ‒ как открывает её, а за ней мягкий храмовый сумрак. И старик чем-то очень занят и безвылазно торчит в одном из дальних маленьких помещений, не донимает намёками, пафосом и поклонами. Тогда можно спокойненько пройти между колонн, открыть ещё одну дверь, с упоением втянуть влажный солоноватый воздух, окунуться в тёплый пар.

Там не просто горячие природные источники, там, наверняка, какое-то волшебство, замешенное на безмятежности, спокойствии и временном забвении. Утонуть в нём, и всё по фиг.

Ну почему этот храм впускает только когда надо ему? Неужели трудно? Хоть раз.

На стенах ванной белый холодный кафель, рождающий мысли о морозе и снеге. Ши скорее повернул кран. Прямые тугие струи ударили в плечо. Ну хоть они горячие, но в них не нырнуть. Просто встать, запрокинуть лицо, отодвинуть намокшие волосы. И навсегда остаться в этих мгновениях, раствориться в мягком шелесте и тёплых ласках воды.

***

Кира повернула кран. Вода перестала шипеть и стучать в дно раковины, и сразу сделалось тихо. А потом и темно, когда, уходя из кухни, Кира выключила свет. Но в комнату она не направилась, подхватила куртку, накинула, вышла на веранду. Дверь закрылась бесшумно, и шаги совсем не слышны.

Ночь не любит громких звуков. Особенно осенняя ночь. Летом она наполнена стрёкотом кузнечиков и цикадок, иногда запоздалым щебетом птиц, музыкой и голосами, долетающими с соседних участков. А сейчас уже не сезон. И для животных, и для людей.

Большинство дачников уже разъехалось, мало, кто остался. А живность угомонилась, готовилась к зиме. И ночь наслаждалась тишиной и спокойствием, дышала прохладой, куталась в темноту. Кире представлялось, будто та, совершенно так же, как сейчас она сама, сидит на деревянных ступеньках неизвестного крыльца. Только на плечах не куртка, а шаль ‒ густо-фиолетовая с серебряными искрами звёзд. Мягкая, плотная и тёплая.

Они вдвоём бодрствуют, а остальные спят. И Данька, и мама, и хозяйка дома, какая-то дальняя-дальняя папина родственница. А, возможно, просто знакомая.

Никто так точно Кире и не объяснил, почему ей пришлось уехать. Вит упрямо отделывался неопределёнными фразами, а чаще всего повторял слова «на всякий случай» и «ничего ещё не произошло».

А то она не понимает. Видимо, всё-таки произошло. Уже. Или должно произойти.

Опять Ши во что-нибудь ввязался. Или дело в Даньке. Его ведь не зря поначалу отобрали у неё и прятали.

Папа тоже отмалчивался. А мама на этот раз не смирилась и не отпустила Киру одну, поехала вместе с ней. И это хорошо. В её присутствие гораздо спокойней, и с Данькой не так тяжело.

А глаза у него действительно разные. Один ‒ почти чёрный, а второй ‒ немного светлее: тёмно-серый или тёмно-синий в зависимости от освещения. Издалека почти незаметно, а вблизи видишь сразу. Необычно, но всё-таки не так как у Ши. У того в глазах жутковатый непроглядный мрак, у Даньки ‒ тёплая ночь. Такая как сейчас.

Кире уютно в её умиротворённой бархатной темноте, и возвращаться в дом не хочется. Бесконечно просидела бы на крыльце, прислонившись виском к резной деревянной балясине. Спокойно и тихо, и мысли размеренные, отстранённые. Хотя иногда случается, не удерживаешься, начинаешь придумывать несбыточное.