– Возраст? – У меня вдруг сорвало невидимый вентиль, и я начала вести себя как Джек.

Однажды Танька выкрала у родителей бутылку вина, а мы потом были веселые и легкие, долго сидели в ванной комнате и гадали, есть ли у нас похмелье или нет его, и что это вообще такое. Ощущение полной безнаказанности было мне знакомо.

Питер смолчал, но вздохнул тяжело.

– К чему секреты? – спросила я. – У нас, например, водится такая… не знаю, глупость, будто женщину нельзя спрашивать об этом, а то она обидится. А у вас мужчин нельзя?

Джек залился так громко, что стал похож на радостно лающего щенка. Это, признаться, шло ему намного больше, чем всякие серьезные мины и злые взрослые разговоры.

– Достали, – коротко сказал Питер.

В нашем мире он потянулся бы за сигаретой, но здесь такого, видимо, не водилось.

– Мне двадцать шесть лет, хотя на самом деле – двадцать девять, – объяснил он, и вышло еще непонятнее, чем раньше.

– То есть как?

– Да Джек ведь тебе все рассказал!

– Да ничего он мне не рассказывал. Кроме страшилок, от которых трудно заснуть.

– Когда с Эженом и Айним случилось то, что случилось, а я находился с умирающей девочкой, они очень быстро принялись стариться. Великий… впрочем, неважно, мы и так вчера на волоске были, лучше не вспоминать его имя.

– Неназываемый, – подсказал Джек, и я закатила глаза, не хватало, чтобы прижилось название из нашей книжки.

– Отлично, неназываемый. Так вот, этот самый неназываемый, – в этот момент я впервые увидела, как у Питера сжались кулаки, – решил, что для порядкового самое нормальное и обыкновенное – взять и умереть. А что, все же умирают своим чередом. У неназываемого очень, очень интересное чувство юмора. Порядковые не знали, что можно вытягивать понемногу жизни отовсюду, включая город, так, чтобы это не сказывалось на одном человеке. После той войны никто ни о чем не знал.

Я почувствовала, что заставляю Питера говорить то, о чем хотелось бы молчать. Джек – и тот перестал смеяться и замолчал.

– Если ты не желаешь, сударь мой, – протянула я, но Питера уже было не остановить.

Он резко мотнул головой со слегка вьющимися волосами, немного прибавил шагу и наконец зашипел:

– Я вернулся к ней. Я не думал, что может случиться что‑то непоправимое, я вообще ни о чем не думал, осел. А там – там они с Эженом умирают, и этому нет никакого объяснения. Мы… я сидел с ней вместе, пока вдруг не оказалось, что она снова стала молодой, а я постарел на несколько лет. Это очень тонкое ощущение, но мне всегда казалось, что именно на три года.

– А что за война? – быстро спросила я, потому что Питер мрачнел настолько стремительно, что хоть святых выноси, и мне надо было сменить тему.

– Разве у войны бывают причины?