Книги
Чтецы
За решеткой у входа на другую платформу, не под навесом, стояли несколько торговцев, дожидаясь покупателей. Чтобы попасть на ту платформу, надо было перейти через пути, спрыгивать и снова забираться наверх. Отец был полный, идти ему туда, конечно же, было бы довольно затруднительно. Я было сказал, что сам схожу, но он настаивал, и пришлось согласиться, чтобы пошел он. Я видел, как он – в своей черной тканевой шапочке, в длинной черной куртке, темно-синем ватном халате – доковылял до края платформы, потихоньку спустился вниз на рельсы – пока без особых трудностей. Но потом, когда он перешел через пути и хотел забраться на другую платформу, это было уже непросто. Обеими руками он держался за ее верх, а ногами пытался зацепиться, чтобы можно было подтянуться; его толстое тело изогнулось: было заметно, что это стоит ему немалых усилий. В этот момент, глядя на силуэт его спины, я понял, что сейчас заплачу. Я поспешно смахнул слезы, чтобы он их не увидел и чтобы не заметили другие. Пока я смотрел в сторону, он уже направлялся обратно, прижимая к груди яркие оранжево-красные мандарины. Переходя через пути, он сначала положил мандарины наземь, сам потихоньку слез вниз и потом, снова с мандаринами в обнимку, пошел дальше. С этой стороны я уже спешил к нему на помощь. Он дошел со мной до вагона, вывалил мандарины на мое меховое пальто. Затем стал отряхивать с одежды глину – с явным облегчением, а через минуту сказал: «Ну, я пошел, доедешь – напиши!» Я смотрел, как он уходит. Пройдя несколько шагов, он обернулся, увидел, что я гляжу на него, и сказал: «Иди внутрь, там никого!» Когда его силуэт смешался с толпой снующих туда-сюда людей, когда его стало уже не различить, тогда только я вошел и сел. И снова подступили слезы.
Последние несколько лет подряд и отец и я мечемся то на запад, то на восток: семейные дела всё хуже и хуже. Он в молодости рано оставил дом, сам всего добивался, был самостоятельным, совершил немало больших дел. Кто мог подумать, что к старости он так одряхлеет! На него смотреть было больно, хоть я, конечно, этого не показывал. Если что было не по нем, то он тут же выплескивал всё наружу; домашние мелочи постоянно выводили его из себя. Отношение его ко мне постепенно переменилось, стало не таким, как прежде. Но мы совсем не виделись последние два года, и он в итоге вычеркнул из памяти всё плохое, связанное со мною; остались только беспокойство обо мне и забота о моем сыне. Когда я вернулся с Севера, он написал мне письмо, в котором говорилось: «Со здоровьем всё хорошо, вот только рука очень болит – трудно и есть, и писать; наверное, недалек час, когда пора будет отправляться в дальний путь». Дочитав до этих строк, я сквозь слезы снова увидел его толстенькую фигурку в темно-синем халате и длинной черной куртке – его силуэт со спины. Когда мы увидимся вновь?
Отец Чжу Цзыцина провел последние годы в унынии. Глядя на него, писатель думает о холодной пустоте окружающей его жизни и вздыхает от безысходности. Через это расставание, через повернутую спиной фигуру отца Чжу Цзыцин нашел тот особый способ и угол зрения, который выразил свойственные именно китайцам отношения между отцом и сыном. Рассказывая о причине, побудившей его написать эссе «Силуэт», сам Чжу Цзыцин говорил, что, читая письмо отца, упомянутое в тексте, не мог сдержать слез, вспоминал о событиях прошлого, думал о том многом, что совершил его отец как старый китайский интеллигент, размышлял об отношениях между отцом и сыном и конфликтах, возникающих из-за различий между новыми и старыми представлениями, а еще больше думал о затаенной природной любви между ними. «Силуэт» – знаменитое классическое эссе Чжу Цзыцина, в котором воплотилась самая характерная черта творчества писателя: способность в скрытом и малом увидеть великое и далекое.
Ни Пин
В 1990 году Ни Пин стала ведущей новогоднего гала-концерта, начав свою карьеру на телевидении. С 1991 года она провела тринадцать выпусков этой популярнейшей программы. Чжу Цзюнь[50] называл ее «Волшебной иглой, повелевающей морем»[51] – она была словно фея с волшебной палочкой на главной сцене страны в новогодний вечер. За эти годы ее простой и понятный, по-настоящему народный язык, ее свежая, ясная, естественная манера (словно это ваша давняя добрая знакомая, девушка, живущая по соседству) и улыбка, ставшая ее визитной карточкой, – всё это сделало Ни Пин звездой для целого поколения телезрителей. Все улицы пустели, когда шла ее передача…
В 2004 году Ни Пин перестала появляться на новогодних гала-концертах и стала сниматься в кино, писать книги, рисовать – в общем, жить полной разнообразия жизнью, приятно удивляя и радуя окружающих. В то же время она выполняла еще одну незаметную для многих, нелегкую работу – была матерью. В сборнике эссе «Дни» она пишет: «В мгновение ока многие воспоминания стали прошлым, и жизнь поставила запятую там, где осталось мое прошлое. Но на этом она не закончилась. Жизнь ведет меня дальше, глубже, к новым поискам и размышлениям; жизнь заставила меня прозреть. […] Таково мое отношение к жизни, и я очень надеюсь, что мне не будет стыдно за эти прожитые дни».
Беседа
Дун Цин: Встреча с человеком, который сейчас выйдет на эту сцену, имеет для меня особое значение, поскольку это представитель предыдущего поколения китайских телеведущих. Когда-то я, как и вы, пришедшие сегодня в зал, сидела перед экраном телевизора и, не отрываясь, стараясь не пропустить ни звука, смотрела на эту женщину – на ее сияющие глаза, на улыбку, расцветающую у нее на губах. Я вслушивалась в ее простые и трогательные слова, от которых на глаза наворачивались добрые слезы. Всё это оказало на меня самое глубокое влияние. Для меня – да и, наверное, для нескольких поколений китайских телезрителей – это стало прекраснейшим воспоминанием. Давайте поприветствуем аплодисментами нашу гостью – Ни Пин!
Ни Пин: Спасибо, Дун Цин! Твои передачи «Собрание китайских стихов» и эта передача «Чтецы» очень-очень хороши! Я не из вежливости это говорю – никто другой не смог бы сделать эти программы такими. Другие говорят, что ты очень стараешься, а я называю это правильным выбором: человек на своем месте.
Дун Цин: Большое спасибо! Я только что говорила с коллегами: когда наша программа вышла в эфир, никому и в голову не пришло подарить мне букет цветов – только вы это сделали. Дорогая Ни Пин, сестра, мало кто из наших зрителей мог себе представить, что мы вдвоем будем вести одну передачу!
Ни Пин: Да, такого еще не было! Я действительно отношусь к предыдущему поколению телеведущих. Некоторые говорят, что я вовремя ушла. На самом деле это не так. Я очень хорошо понимаю, что уйти насовсем невозможно. Те, кто стоял на сцене и держал в руках микрофон, знают, что это как в детстве научиться ездить на велосипеде – навык остается навсегда. В любой момент можно снова подняться на сцену, вспомнить свой опыт, раз-два – и снова всё можешь…
Дун Цин: Уважаемая Ни Пин провела тринадцать удивительных новогодних гала-концертов. Но среди них есть выпуск, который был очень необычным для самой ведущей…
Ни Пин: Да, 1999 год.
Дун Цин: Давайте вместе посмотрим этот новогодний концерт (
Ни Пин: За два месяца до этого у меня родился сын…
Дун Цин: Вы выглядели такой легкой, радостной, веселой! Ни по фигуре, ни по лицу не было заметно, что вам было очень трудно, даже тяжело…
Ни Пин: Да, действительно, когда Лю Теминь со своей группой пришел ко мне домой уговаривать меня, я сказала, что вряд ли смогу улыбаться на сцене, у меня ребенок болен. Я разговаривала с ними, а слезы так и текли…
Дун Цин: За какое время до новогоднего концерта вы узнали, что у вашего ребенка проблемы со здоровьем?
Ни Пин: Сын родился 26 ноября. Когда ему исполнился месяц, в больнице делали обследование и обнаружили, что у него что-то со зрением. Надо было срочно лечиться в Пекине, а у меня как раз была американская виза – я собиралась ехать туда выступать. Ну что ж, подумала я, возьму его с собой и покажу специалистам в Штатах. Но Лю Теминь сказал: «Сделаем новогоднюю передачу, тогда и поедешь». Я стала его уговаривать: зрители со мной уже больше десяти лет, я всегда была как солдат, и у меня не бывало поражений на поле боя, всегда всё было отлично. Я не хочу, чтобы из-за моих личных проблем зрители видели на моем лице следы от слез…
Дун Цин: А от чего тогда лечили сына?