Сообщества сосновых соек, голых землекопов, напоминающих поведением насекомых, и кашалотов представляют собой эволюционные отклонения среди сообществ позвоночных, большинство которых функционирует на основе индивидуального распознавания. Однако анонимные сообщества муравьев и, вне всяких сомнений, небольшое количество видов муравьев, образующих огромные суперколонии, по-прежнему выделяются своей сложностью, эффективностью и размерами. Каким образом первоначально формируется идентичность колонии муравьев и как это получается, что аргентинские муравьи формируют и поддерживают идентичность в таких масштабах, что получают статус суперколонии?
Как правило, новое сообщество муравьев рождается из уже существующего. Процесс начинается, когда зрелая колония выращивает будущих цариц – крылатых самок, – которые вылетают из гнезда и спариваются в воздухе, иногда с несколькими крылатыми самцами из других колоний. Затем каждая царица опускается на землю и сама выкапывает маленькое «начальное» гнездо, для того чтобы вырастить первый из своих многочисленных расплодов, из которого появляются муравьи-рабочие. Рабочие становятся оплотом сообщества. Генетические и экологические факторы обусловливают выработку ими запаха, отличающегося от запаха всех остальных, в том числе «родной» колонии царицы, и формирование идентичности. Численность свиты растет из поколения в поколение до тех пор, пока колония не достигнет зрелости и размера, характерного для данного вида муравьев, и на этом этапе из части куколок появляются новые царицы и самцы, которые покидают гнездо, чтобы через год дать начало следующему поколению сообществ. Царица-основательница остается со своей колонией, которая существует, пока она жива. Это может быть действительно долгий период: четверть века у муравьев-листорезов. С кончиной царицы-основательницы рабочие впадают в депрессию и вскоре погибают. Даже если дать колонии всю пищу и пространство в мире, она не проживет дольше, чем ее царица.
Суперколонии аргентинских муравьев обязаны повороту истории тем, что их население постоянно растет: большая суперколония – это дом не одной, а миллионов цариц, потому что царицы никогда не улетают. Передвигаясь пешком между гнездовыми камерами, разбросанными по территории, они остаются в своем родном сообществе, чтобы отложить еще больше яиц, из которых появляются муравьи, которые тоже остаются в колонии. Год за годом суперколония расширяется и заселяет любой подходящий уголок или трещину.
До тех пор пока одинаковый запах производится во всех, зачастую довольно обширных владениях суперколонии, сообщество остается целым. Казалось бы, такого постоянства невозможно достичь, и все же мы можем представить метод автокоррекции, встроенный в систему. Предположим, у одной из многих цариц произошла мутация в гене, влияющем на маркер колонии. Любые другие генетические изменения, связанные с ее поведением или морфологией, не играют роли в ее признании колонией. Однако, если запах этой царицы больше не будет соответствовать идентичности муравьев вокруг нее, рабочие убьют ее до того, как она отложит яйца. Мутация исчезнет без следа. Результатом такой непрерывной очистки является приверженность муравьев общей идентичности не просто в одном гнезде, как у большинства видов муравьев, а на расстоянии в несколько сотен километров. С одинаковой идентичностью от одного конца до другого суперколонии достигают своего рода бессмертия. Вспомните о четырех калифорнийских колониях, которые являются теми же самыми сообществами, что оккупировали штат сто лет назад. И они не проявляют никаких признаков замедления роста, хотя иногда и возникают слухи об обратном[165].
Эту реальность трудно осознать, когда находишься в Калифорнии, где всюду кишат муравьи Большой колонии. Ряд биологов задается вопросом о том, действительно ли суперколония может быть одним сообществом. Не обходится и без перегибов: так, некоторые ученые предполагают, что, поскольку население суперколонии никогда не представляет собой сплошную массу на земле, то это и не сообщество вовсе, а скорее созвездие из множества сообществ. Однако такое неоднородное распределение муравьев больше связано с пригодностью среды обитания, чем с социальным поведением или идентичностью жителей. Например, муравьи избегают чрезмерно сухих участков. Но включите машину для поливки газонов в жаркий день – и два пятна (участки, занятые муравьями) без труда расширятся и сольются в один.
Если тех же экспертов настойчиво спросить, могут ли миллиарды этих муравьев представлять собой сообщество, то ученые, скорее всего, осторожно ответят, что муравьи
У муравьев с задачей хорошо справляются простые маркеры. Когда энтомолог Джером Ховард переместил муравья-рабочего с одной стороны колонии листорезов на другую сторону на расстояние в несколько метров, муравьи на новом месте иногда останавливались, чтобы проверить вновь прибывшего. Возможно, население такого мегаполиса с множеством магистралей и боковых дорог не полностью перемешивается, так что от участка к участку накапливаются едва заметные различия в запахе – незначительные отличия национального флага. Тем не менее после секундного проявления слабого интереса новичку позволили беспрепятственно продолжать заниматься своим делом: к нему по-прежнему относились как к члену колонии.
Аргентинские муравьи, учитывая масштабы их колонии, кажутся потрясающе сплоченными. Этот биологический вид привлекает внимание к тому, каким образом индивидуумы могут оставаться членами сообщества, независимо от того, насколько мало они сотрудничают или взаимодействуют. Аргентинские муравьи прекрасно переносят океанские путешествия; именно так четыре суперколонии впервые прибыли из Аргентины в Соединенные Штаты. Почти так же успешно перемещаясь на наших самолетах, поездах и автомобилях, суперколонии проложили себе путь по всему миру и при этом сохранили свою идентичность, подобно тому как гавайцы сохраняют общую с жителями материковой части США принадлежность к государству. Большая колония мигрировала и захватила контроль над 3000 км европейского побережья и другими дальними уголками планеты, включая Гавайи. Тем временем другие суперколонии утвердились в таких местах, как Южная Африка, Япония и Новая Зеландия.
Общий вес муравьев в инвазивных колониях может достигать и превосходить, без преувеличений, вес кашалота, в связи с чем возникает вопрос о том, как они этого добились. Возможно, самое поразительное в трансконтинентальных сообществах то, что они намного крупнее сообществ аргентинских муравьев на их родине. Сообщества этого вида в Аргентине определенно маленькие: в лучшем случае шириной километр. Для муравьев это, конечно, удивительно, но по сравнению с калифорнийскими стандартами – ничего особенного. Это отличие кажется настолько радикальным, что можно было бы предположить, что в его основе должно находиться крупное эволюционное изменение. Полагаю, инопланетяне могли бы сделать такое же предположение в отношении людей, если бы сначала высадились на Земле 20 000 лет назад и обнаружили общества, состоящие из нескольких охотников-собирателей[166], а потом через много веков вернулись и увидели Китай с его миллиардным населением. Однако гораздо более простое объяснение для сверхбольших обществ современных людей и сообществ аргентинских муравьев заключается в том, что никаких серьезных трансформаций не требовалось: у обоих видов рост обществ стал неизбежным, когда сложились подходящие условия. Именно эта удивительная способность к бесконечному росту, без ограничений размера как такового, отличает суперколонии от сообществ других видов животных. Следовательно, даже несколько десятков аргентинских муравьев в партии растений – это суперколония (или по крайней мере часть одной из них). Способность сообществ бесконечно расти встречается действительно редко и является отличительной чертой всего нескольких видов муравьев, возможно, кланов кашалотов и людей.
За исключением их ненасытного стремления к росту, сообщества аргентинских муравьев не слишком отличаются от сообществ других видов муравьев. Они направляют свою агрессию на чужаков и не проявляют враждебности по отношению к сородичам из своей колонии, как и все муравьи. Более того, сообщества в Аргентине действуют таким же образом, как и огромные заморские колонии, за исключением того, что их рост подавляется из-за избытка опасных соседних колоний муравьев. Условием, которое спровоцировало взрывной рост суперколонии за границей, стало отсутствие конкуренции. Не было ничего, что могло бы остановить завоевание штата суперколониями, попавшими в Калифорнию, до тех пор пока их рост не приостановился, когда они встретились и стали воевать друг с другом.
В следующих главах я утверждаю, что людям точно так же не нужно было измениться каким-то кардинальным образом, чтобы маленькие доисторические союзы стали расти, как только представилась возможность. Все элементы, необходимые для достижения успеха империй, уже были «встроены» в мозг человека палеолита, вплоть до одержимости людей маркерами идентичности.
7
Люди-анонимы
В истории жизни нет ничего более выдающегося, чем человек, прохаживающийся по кофейне. Покупатели могут быть нам совсем незнакомы – и ничего не происходит. Мы прекрасно себя чувствуем, остаемся спокойными при встрече с теми, кого мы никогда не видели. Это говорит о том, что наш вид уникален (помимо большого пальца кисти, противопоставленного остальным, прямохождения и ума), потому что большинство других позвоночных, живущих в сообществах, на подобное не способны. Шимпанзе, случайно наткнувшись на неизвестного индивидуума, не говоря уже о кафе, полном незнакомцев, или вступит в драку, или бросится бежать со всех ног. Только у молодой самки остается шанс пережить встречу без рискованной борьбы, но лучше бы ей в это время быть готовой к спариванию. Даже бонобо не прошел бы равнодушно мимо индивидуума, которого он не знает[167]. Но люди обладают талантом в части ведения дел с незнакомцами и без проблем действуют в их компании. Нам нравится, когда нас окружает море других людей на концерте, в театре, в парке или на ярмарке. Мы растем, привыкнув к присутствию друг друга, и дружим с теми, с кем хотим, в детском саду, летнем лагере или на работе.
Мы предоставляем возможность для такой анонимности за счет распознавания в других людях определенных признаков, соответствующих нашим ожиданиям, – характерных особенностей, которые действуют как маркеры идентичности[168]. Среди наших маркеров присутствуют те, что указывают на все возможные аспекты идентичности. Кольцо с бриллиантом в шесть каратов сигнализирует о богатстве и статусе, а некоторые маркеры, например причудливый способ изготовления наконечников стрел, могут быть специфическими для конкретного человека. В этой книге слово «маркер» и его синонимы в основном будут означать отличительные черты, которые люди ассоциируют со своим обществом[169]. Распознавание маркеров – это способность человека, которой не обладает большинство животных, за исключением нескольких видов позвоночных, таких как голые землекопы и кашалоты, и большинства общественных насекомых. И все же лишь немногие социологи захотят иметь дело с подобными сравнениями; их, возможно, озадачивает идея (или они ее даже не воспринимают) о том, что муравьи, у которых предположительно отсутствует осознанное поведение, вообще обладают идентичностью. Однако, несмотря на то что у муравьев и других общественных насекомых нет способности к саморефлексии, на элементарном уровне они поразительно похожи на нас: у них есть анонимные сообщества.
Большинство млекопитающих, на самом деле большинство позвоночных не имеют никаких средств, которые они могли бы надежно использовать для обозначения своего сообщества. Например, у лошадей в табуне никогда не бывает одинаковых аллюров или ржания. В большинстве ситуаций отсутствие маркеров заставляет позвоночных сосредоточиться на поддержании личных взаимоотношений, в отличие от муравьев, для которых такой фамильярности не существует. Люди находятся посередине, поскольку избирательно сосредоточивают свое внимание на развитии ключевых социальных связей, но не должны отслеживать каждого в обществе. Мы формируем разнообразные отношения, основанные на опыте нашего общения с другими, и лишь некоторых людей рассматриваем как личности[170]. Если изложить сущность различий в нескольких словах, то мы наконец вернемся к формуле, приведенной в конце главы 4: для того чтобы функционировать как сообщество, шимпанзе нужно знать всех, муравьям не нужно знать никого, людям нужно знать лишь кого-нибудь.
Эти «кто-нибудь», с которыми каждый из нас связан, входят в расширяющиеся круги социальных отношений, от самых близких до самых абстрактных: супруг, нуклеарная семья, расширенная семья, примерно 150 друзей и многие сотни людей, с которыми мы едва знакомы. За пределами этого круга находится каждый, кто идентифицирует себя с нашим обществом в целом, – будь то племя или нация, – которое всегда (кроме самых малочисленных обществ, подобных эль-моло в Кении) включает множество тех, кто для нас является незнакомцами. Большинство таких связей, за исключением всеобъемлющей преданности нашему обществу, представляют собой социальные сети, которые отличаются у разных людей[171]. Помимо перечисленных социальных связей, есть люди, в том числе и незнакомые нам, с кем мы разделяем особую принадлежность: некоторые с гордостью демонстрируют собственные маркеры, как, например, фанаты «Чикаго Беарз», надевшие бейсболки с эмблемой команды. И конечно, наше знакомство с другими не ограничивается только нашим обществом. Мы похожи на бонобо и саванных слонов не только тем, что знаем представителей других обществ, но и тем, что даже дружим с ними.
Обозначение наших обществ
Флаги, патриотические песни и похожие бросающиеся в глаза признаки принадлежности к государству – это лишь наиболее очевидные из разнообразных способов, с помощью которых люди выражают и воспринимают свои связи с обществом. Любая характеристика общества может служить маркером, созданным сознательно или нет, при условии, что, когда отклонения становятся достаточно серьезными, члены общества обнаруживают, что что-то неправильно. В то время как муравьи и голые землекопы полагаются на запах для идентификации членов своего сообщества, а кашалоты – исключительно на вокализации, для
Определенные маркеры демонстрируются постоянно, и зачастую очевидным образом, как, например, предписанный обществом стиль одежды. Другие вступают в действие время от времени и связаны с ценностями, обычаями и идеями. Некоторые маркеры требуют сознательного намерения, например ношение при себе паспорта, тогда как другие являются сигналами, которыми члены общества не могут управлять, например цвет кожи (в некоторых обществах). Маркер вообще не обязательно должен быть связан с человеком; идентичность группы затрагивает не только людей, но может распространяться и на все, на что общество предъявляет права, возможно, даже на место, например Банкер-Хилл, или на объект, такой как Колокол свободы[172][173]. Исторические события также влияют на национальное самосознание. Некоторые могут быть столь же древними, сколь и сами общества, но постоянно появляются новые элементы. В Америке атаки 11 сентября 2001 г. стали определяющим моментом. Место, где находились башни-близнецы в Нью-Йорке, числа 9/11 и дата, которую они означают, – все стало частью того, как американцы видят самих себя и как их воспринимают другие. Это демонстрирует, насколько быстро новые аспекты нашей идентичности могут приобрести известность.