Солнце стало бледно-красным к тому моменту, когда антрополог из ЮАР Луис Либенберг остановил наш джип рядом с лагерем бушменов !кунг («!» означает щелкающий звук) в районе солончака Гаутча в Калахари, Намибия. Луис спросил молодого человека по имени !Нани о личинках вредных жуков, которых его народ использует для отравленных стрел. !Нани ответил, что знает несколько мест недалеко, куда можно дойти пешком; он нам покажет.

На следующее утро мы вместе с !Нани отправились на машине по равнине, плоское пространство которой нарушалось лишь низкорослыми деревьями с колючками и редкими раздутыми баобабами. Представление бушменов о пешей доступности явно отличается от нашего: показывавший дорогу уже на протяжении, казалось, многих километров !Нани наконец остановил нас около участка с кустарниками с глянцевыми листьями. Там он, используя традиционную палку-копалку бушменов, выкопал мертвенно-бледных личинок и показал нам, как выдавливать их ядовитые соки на наконечник стрелы.

 !Нани и его собратья !кунг, так же как и другие бушмены и охотники-собиратели по всему миру, не занимаются земледелием и не выращивают домашний скот. Они зависят исключительно от пищи, которую можно добыть в дикой природе: охотятся с отравленными стрелами и другими простыми орудиями на крупную дичь и собирают растительную пищу в пределах «пешей доступности».

Более ста лет каждый стремящийся понять древних людей обращался к письменным свидетельствам о жизни охотников-собирателей в прошедшие века. Особый интерес вызывал образ жизни охотников-собирателей: перемещение в маленьких группах, называемых локальными группами[229]. Каждая локальная группа передвигалась по местности и разбивала лагеря, из которых они отправлялись на поиски пищи и воды. Я называю такие объединения кочующих охотников-собирателей общинами, которые, как станет ясно из этой и следующей глав, обычно состояли из нескольких локальных групп[230]. Я различаю термины «община» и «племя». Термин «племя» обычно применяют (как делаю я в этой книге) для описания простых оседлых обществ, большинство которых зависело от садоводства, где растения культивировали в садах, а не на вспаханных полях; также этот термин используется для описания более мобильных пастухов, которые заботятся о стадах домашнего скота. (Еще больше все запутывает тот факт, что «племя» остается предпочтительным словом, когда говорят о североамериканских индейцах, многие из которых живут в общинах.) С позиции изучения происхождения человека, садоводы и пастухи – это более позднее явление, им отводится менее важная роль, когда речь идет о понимании основных характеристик человечества. Земледелие – столь недавнее изобретение, что даже современные государства необходимо рассматривать в свете того, как функционировали общества охотников-собирателей.

Археолог Льюис Бинфорд как-то попросил коренного жителя Аляски кратко выразить, что значит его существование в странствующей общине. «Он на минуту задумался и сказал: “Ивовый дым и собачьи хвосты: когда мы стоим лагерем – это все ивовый дым, а когда мы двигаемся, все, что ты видишь перед собой, – это собачьи хвосты. Жизнь эскимоса наполовину состоит из того и из другого”»[231].

Как бы ни были поэтичны слова старика и как бы ни были важны охотники-собиратели для антропологов, всю затею ставит под сомнение вопрос о том, являются ли народы, еще недавно жившие за счет охоты и собирательства, точным отражением нашего прошлого. Веками охотники-собиратели или должны были адаптироваться к присутствию земледельцев и скотоводов, или те вытесняли их в суровые края с неплодородной землей. Мы знаем, что охотники-собиратели могли претерпеть значительные изменения до того, как первые исследователи документально зафиксировали сведения об их образе жизни[232]. Такие изменения могли произойти и незадолго до контакта: когда пилигримы прибыли в Америку, чтобы основать Плимутскую колонию, первый приветствовавший их индеец уже говорил по-английски (вероятно, языку его научили британские рыбаки). Почти два века спустя, во время экспедиции по стране Льюис и Кларк наткнулись на племена, которые уже ездили верхом на лошадях – животных, вымерших в Северной Америке тысячи лет назад, но вновь ввезенных европейцами[233]. Несомненно, индейцы уже неоднократно изменились со времени появления первых фотографий.

Такую же историю можно рассказать о любых охотниках-собирателях. Бушменов, людей невысокого роста, стройных, с чуть отливающим красным желтовато-коричневым оттенком кожи и детскими лицами, относящихся к южноафриканской расе и отличающихся от остальных африканцев, особенно ценят в исследованиях эволюции человека. Они населяли просторы Южной Африки – тот самый район с аналогичными условиями пустыни и саванны, где проходила эволюция человека, – а данные генетики свидетельствуют о том, что они отделились от остальных человеческих популяций в нашем далеком прошлом[234]. Тем не менее на бушменов веками оказывало влияние взаимодействие с пастухами банту, пришедшими с севера задолго до появления европейцев.

До контакта с европейцами Австралия была одним из нескольких основных мест на Земле, где местные охотники-собиратели редко встречались с земледельцами. Аборигены занимали континент в течение 50 000 лет после расселения первых людей современного типа из Африки. Этот факт, вероятно, превращает коренных австралийцев в надежный источник информации о прошлом, и все же аборигены, населявшие самый север Австралии, торговали и вступали в брак с представителями племен, которые жили на островах Торресова пролива и выращивали в культуре таро и бананы. Кроме того, начиная с 1720 г. флот индонезийских рыбаков приходил к северному побережью Австралии для промысла голотурий, и индонезийцы брали некоторых аборигенов с собой, чтобы те посетили их родной город Макасар. У индонезийцев аборигены научились делать долбленые каноэ и рыболовные крючки из раковин, они также приобрели склонность к новым песням, церемониям, эспаньолкам, курительным трубкам, деревянной скульптуре и раскрашиванию черепов[235]. И конечно, как и у всех народов, культура аборигенов развивалась; они изобрели бумеранг и создали циклы священных обрядов, связанных с «периодом созидания», – эти предметы и представления не встречаются больше нигде, но широко распространены на всем континенте.

После прибытия европейцев завезенные колонистами заболевания и военные действия быстро истребляли коренное население, и остались лишь примитивные описания их обществ. Как подвел итог один известный антрополог, «традиционные локальные группы большинства племен аборигенов быстро и радикально изменились под влиянием поселений европейцев»[236]. Для специалистов, занимающихся изучением вопроса о том, как общества сохраняют свою идентичность и обособленность друг от друга, это представляет серьезную проблему.

Контакт европейцев с охотниками-собирателями представлял собой культурное потрясение, которое нам трудно вообразить. Он, должно быть, изменил все. До появления европейцев охотники-собиратели, вероятно, имели собственный вариант геоцентрической системы мира, мировоззрения, которого придерживались многие цивилизации до того, как Коперник доказал, что Земля обращается вокруг Солнца. Как рассказывал исследователь XIX в. Эдвард Миклетуэйт Карр, «племена, живущие на побережье, вероятно, представляют мир более обширным, чем те, что живут во внутренней части материка, а те, что населяют большие участки в пустынной местности, имеют более расширенные представления об этом предмете, чем племена в плодородных, плотно населенных районах». Карр писал об обществах охотников-собирателей внутренней части материка: «По их представлениям, мир – плоский и простирается примерно на 200 миль в каждую сторону, а их страна является центром мира»[237]. А теперь представьте, что чувствовали аборигены, когда европейские корабли бросили якорь у их берегов. Должно быть, это было сравнимо с приземлением марсиан на лужайке у Белого дома. Мировоззрение аборигенов, вплоть до представлений об их собственных обществах и друг о друге, было разрушено, и не постепенно, за несколько лет или дней, а в один момент. Любые различия между группами аборигенов, когда-то вызывавшие распри, стали казаться мелкими и незначительными. И хотя общества охотников-собирателей сохранились, стало почти невозможным точно воссоздать в первоначальном виде их чувство социальной идентичности и представления о том, чем они отличаются от своих соседей.

Поэтому я буду говорить об обществах охотников-собирателей, а затем и о племенных обществах в прошедшем времени, имея в виду, что исчезли не сами люди, а преимущественно их первоначальный образ жизни. Некоторые охотники-собиратели, с которыми мне повезло провести некоторое время, как !Нани, уже вынуждены оставаться на одном месте и перестали охотиться на крупную дичь. Правда, есть некоторая уверенность в том, что охотники-собиратели, которых изучали в прошедшие столетия, могут нам дать определенное представление о жизни наших предков, по крайней мере в общих чертах. Столь разные общины, как инуиты в Арктике и хадза в Африке, похожи так, что возникает мысль о том, что кочевое существование человека имело некую программу: поиски пищи на обширном пространстве были частью комплекса, который включал и другие строительные кирпичики для построения обществ. Это мы обсудим на следующих страницах. Мы также изучим, что значили общества для этих охотников-собирателей и почему так много антропологов или принижали роль их обществ, или не обращали на них внимания. Тот факт, что охотники-собиратели жили в анонимных обществах точно так же, как и мы сегодня, должен стать очевидным.

Слияние-разделение и условия человеческого существования

Характерной особенностью, отличающей общины от иного образа жизни, не были охота и собирательство, от которых люди и сейчас получают удовольствие (только в том случае, если они подстрелят оленя или выкопают трюфели). Охотники-собиратели не отличались также исключительно тем, что вели кочевой образ жизни. Племена скотоводов, таких как гунны, часть года могли жить в лагерях, чтобы охранять пастбища для своего домашнего скота[238]. Больше всего общины охотников-собирателей отличал характер передвижений их членов: бродячие охотники-собиратели рассредоточивались на местности путем слияния-разделения, и люди странствовали, располагая значительной свободой действий.

Тем не менее у бродячих охотников-собирателей недавнего прошлого, так же как, вероятно, и у тех, кто жил до появления земледелия, слияние-разделение, как правило, приобретало организованную форму. Люди преимущественно собирались там и тут в локальные группы. Каждая локальная группа состояла в среднем из 25–35 человек и включала, часто охватывая три поколения, несколько обычно не связанных родством нуклеарных семей[239]. Человек мог посещать другие локальные группы, но стремился поддерживать длительную связь с одной. Перемещения между локальными группами обычно происходили без усилий, но не часто и очень отличались от плавных перемещений шимпанзе и других видов со слиянием-разделением, для которых характерно образование постоянно меняющихся подгрупп.

Уникальным было также то, что члены локальной группы каждый день разделялись на рабочие группы, которые носят сбивающее с толку название «отряд», для поиска пищи[240]. Каждый вечер все возвращались к месту, которое локальная группа выбрала для разбивки лагеря, обычно на несколько дней или недель. Такая продолжительная приверженность локальной группе, когда каждая группа имеет домашнюю базу, которая часто меняется, уникальна для нашего вида. Ближайший аналог у других животных со слиянием-разделением встречается у волков и пятнистых гиен в то время, когда стая или клан приносит мясо щенкам в логово. У всех трех видов базу иногда перемещали как для того, чтобы враги не смогли почуять запах[241], так и для того, чтобы новые места охоты оказались для представителей вида в пределах досягаемости.