Хотя вопрос о том, когда насекомые создали первое сообщество, все еще обсуждается, современные общественные насекомые, бесспорно, являются мастерами построения общества. Насекомые достигли в этом успеха, несмотря на то что они обладают крошечной нервной системой. Как бы то ни было, многие аспекты познания не требуют наличия большого мозга. Вполне вероятно, что насекомые могут переживать субъективный опыт, то есть способны к целостному восприятию мира, которое рождает чувство собственного «я», даже если это «я», с нашей точки зрения, является простым. Поскольку у нас нет возможности прочитать их мысли, мы не можем знать этого наверняка[143]. Частично триумф насекомых можно отнести на счет непосредственно наблюдаемой особенности: эффективного подхода к различению сообществ. Ни один вид не может служить более наглядным примером, чем аргентинский муравей[144].

Орнитологи-любители называют любую невзрачную птицу «маленькой коричневой птичкой». Если бы среди муравьев существовал такой «маленький коричневый муравей», то им был бы этот вид, родом из Аргентины, но в результате случайного завоза агрессивно распространившийся по всему миру. Когда я жил недалеко от Сан-Франциско, аргентинские муравьи цвета слабого чая постоянно совершали набеги на мою кладовую, как они делают это в миллионах домов в районе Залива. Эти надоедливые существа, не обладающие мощными челюстями, лишенные даже жала, не казались какими-то выдающимися. И тем не менее этот вид представляет собой вершину социальной эволюции. Я мог бы поймать аргентинского муравья в моем доме в Беркли, отвезти его за 800 км к мексиканской границе, выпустить его там, и он бы прекрасно себя чувствовал. Этот муравей по-прежнему находился бы дома в прямом смысле слова. Каким бы это ни казалось невероятным, муравьи, кишащие вокруг подошв ботинок таможенников, проверявших мой паспорт, были бы жителями того же муравьиного государства, что и муравьи, заполонившие мою кухню к северу от этого места.

С другой стороны, если бы я отвез того же муравья примерно на 60 км к северу от мексиканской границы, к пригородам Сан-Диего, и поместил его на 1–2 см за черту, которая ничего не значит для нас, но которая отделяет жизни муравьев, для этого муравья все обернулось бы иначе. Там он, слишком маленький и скрытый травой, чтобы быть замеченным жителями пригорода, встретился бы с муравьиным пограничным патрулем. В результате мой муравей, скорее всего, пополнил бы груду из крошечных трупиков, накапливающихся вдоль узкой границы, которая проходит квартал за кварталом ниже уровня травы на подстриженных газонах и где каждый месяц погибают свыше миллиона муравьев, вероятно, на самом крупном поле сражения всех времен.

К западу от этой границы находятся земли колонии озера Ходжес, царство муравьев того же вида (аргентинский муравей), которое занимает площадь свыше 50 км². На владения к востоку от этой границы заявляет права Большая колония, как прозвали ее специалисты, единое социальное образование, чья территория простирается от мексиканской границы до Калифорнийской долины, мимо Сан-Франциско. Учитывая, что на любом заднем дворе в Южной Калифорнии может находиться миллион аргентинских муравьев – один шаг даже на самый крошечный газон расшевелит целые толпы муравьев, – Большая колония, очевидно, состоит из миллиардов рабочих. Неудивительно, что энтомологи называют эти муравьиные республики суперколониями.

В Калифорнии известны четыре суперколонии: две упомянутые выше и две другие. При должном уровне влажности ничто, как кажется, не способно остановить их продолжающийся рост, кроме сражения, которое ведется вдоль оспариваемых зон контакта, простирающихся на километры и напоминающих о траншеях на Западном фронте во время Первой мировой войны. Как оказалось, Homo sapiens – не единственный империалист. Ошеломляет период времени, в течение которого колонии находятся в состоянии войны. Вид, о котором сразу же сообщили в газетах, появился в Калифорнии в 1907 г. Каждая суперколония началась с нескольких муравьев, вероятно попавших в почву горшечных культур в отдельных поставках комнатных растений. В последующие десятилетия аргентинские муравьи расширяли свои владения, вытесняя другие виды муравьев, до тех пор, пока эти колонии не оказались граничащими друг с другом. Тогда началось сражение. Линии фронта смещаются, скользя, месяц за месяцем, сначала на несколько метров в одну сторону, затем в другую.

Тем не менее внутри суперколоний все работает бесперебойно и в таком огромном масштабе, что по сравнению с ними кажется, будто люди – с их привычкой вмешиваться не в свое дело, резкими расхождениями во мнениях, мошенничеством, эгоизмом, откровенной агрессией и убийствами – совершенно не способны функционировать нормально в рамках государств[145].

До того как ученые случайно наткнулись на зону военных действий рядом с Сан-Диего, куда бы специалисты ни отправились, они везде обнаруживали, что аргентинские муравьи благоденствуют, и в результате таких наблюдений ученые пришли к выводу, что все эти муравьи принадлежат к одной счастливой семье. Так было до 2004 г., когда исследователи отобрали образцы, взяв муравьев из разных районов, которые по чистой случайности находились в границах территорий двух разных суперколоний. Ученые были потрясены, когда сразу же после объединения собранных муравьев началось ожесточенное сражение, в результате которого многие муравьи погибли. Настоящий переворот в представлениях ученых об аргентинских муравьях, к которому привело это наблюдение, свидетельствует о том, насколько может быть трудно судить о сообществах в дикой природе.

Несведущий муравей

Если обладающие крупным мозгом позвоночные, как правило, способны сохранять и поддерживать сообщества, состоящие только из нескольких десятков особей, то что дает возможность муравьям с минимальным количеством нервной ткани в крошечной голове справляться несравненно лучше? Трудно разобраться с гнездом муравьев-листорезов, вмещающим миллион жителей, но империи аргентинских муравьев сводят с ума своей невероятностью.

Совершенно ясно, что каждый муравей не может быть знаком с каждым членом своего сообщества так, как знакомы волки и шимпанзе с представителями своих сообществ. Дело не в том, что насекомые не способны распознавать друг друга как индивидуумов. Например, североамериканская бумажная оса Polistes fuscatus отличается тем, что может превосходно распознавать лица, подобно тому как это делают люди. Взаимное узнавание играет важную роль, когда эти осы впервые объединяются для постройки гнезда, поскольку упорная борьба между ними определит, кто будет размножаться[146]. Позднее в этом же сезоне колония может вырасти до 200 особей, и это большое количество лиц, которое необходимо вспомнить. Но к тому времени бороться почти не за что, и, по всей вероятности, осы уже не отслеживают каждую особь.

Как бы то ни было, бумажная оса – это исключение, и у большинства общественных насекомых отсутствует индивидуальное распознавание. Рабочие у муравьев и медоносных пчел никого не знают как индивидуумов[147]. Объединения муравьев, например команды, которые ловят сторонников врага, безличны. Самое большее, что рабочий может сделать, – отличать типы особей, например муравьев-солдат от рабочих, личинок от куколок и, что важнее всего, царицу от всех остальных[148]. Муравьи, конечно, могут проявлять индивидуальные различия. Так, некоторые рабочие прилагают больше усилий, чем остальные, но эти благодетели и их вклад остаются незамеченными. Это означает, что муравьям удается избежать противостояния с соперниками и создания альянсов внутри сообществ, подобных тем, что характерны для нас, позвоночных: за исключением царицы, ни один муравей не выбирает любимчиков, и все рабочие в колонии действуют заодно. Для муравья только сообщество, а не индивидуум имеет значение.

Тот факт, что муравьям не нужно знать друг друга, объясняет, почему можно переместить аргентинского муравья куда угодно в его суперколонии и он сразу же вступит во взаимодействие так же, как и до этого, но теперь уже со случайными представителями своей колонии, которые окажутся в этом месте. Насколько известно ученым, аргентинский муравей, не имеющий центрального гнезда, беспорядочно блуждает по территории своей суперколонии до дня своей смерти. Если муравьи – вечные незнакомцы, проходящие через толпу других незнакомцев, как они могут определить, где заканчивается их сообщество и начинается другое?

Анонимность

В 1997 г. два химика занимались выращиванием в лаборатории аргентинских муравьев и тараканов в рамках исследований по борьбе с вредителями. Ассистент решил, что тараканы станут подходящим кормом для аргентинских муравьев, и в результате чистая случайность помогла сделать важное научное открытие. Однажды муравьи начали убивать друг друга вместо того, чтобы поедать тараканов. Причину быстро выяснили: тем утром лаборант попытался накормить муравьев тараканами другого вида, вредителями из Африки. Любой муравей, который хотя бы притронулся к этим коричневополосым тараканам, без промедления был убит своими сородичами[149].

Проблема была в запахе. Коммуникация у насекомых в основном осуществляется с помощью химических веществ, феромонов, которые выделяются специализированными железами и сигнализируют об опасности или указывают путь к пище. Принадлежность к колонии тоже обозначается с помощью химических сигналов. Хотя муравьи не различают особей по их индивидуальному запаху так, как это делают хомяки, они действительно распознают друг друга как жителей одного гнезда – или как чужака, – используя запах в качестве общего признака идентичности. До тех пор, пока муравей демонстрирует правильную эмблему – правильно пахнет, то есть обладает верной комбинацией молекул углеводородов на поверхности своего тела, – сородичи в колонии принимают этого муравья за своего. Запах (или вкус, если вам угодно так называть, поскольку муравьи определяют эмблему путем прикосновения) подобен значку с флагом, который каждый муравей должен носить. Муравья, которого не должно быть в колонии, быстро выявляют по его чужому запаху. Поскольку у муравьев нет белого флага, сигнализирующего о капитуляции, чаще всего чужака убивают, как несчастного аргентинского муравья, нарушившего территориальную границу. Вероятно, по случайному совпадению коричневополосые тараканы обладают теми важными компонентами в составе аромата, которые служат для муравьев сигналами, отмечающими представителей их колонии и чужаков. Когда муравей дотронулся до таракана, которого ему дали в качестве корма, он перенес эти молекулы углеводородов на свое тело – фактически надел мундир противника – и был неверно идентифицирован как враг.

Именно эти идентифицирующие маркеры дают возможность общественным насекомым выйти за рамки, характерные для большинства позвоночных животных и связанные с необходимостью непосредственно знать друг друга. Идет ли речь о нескольких муравьях с челюстями-капканами, собравшихся тесной группой внутри ветки, или о миллиарде аргентинских муравьев, распространившихся повсюду, членам колоний нет необходимости встречаться или даже приближаться друг к другу, не говоря уже о том, чтобы вспоминать друг друга. Виды, обозначающие свою общую идентичность, образовывают то, что я называю анонимными обществами (сообществами, если речь идет о животных)[150].

Маркеры могут иметь разное происхождение. Пример с тараканами свидетельствует о том, что окружающая среда может влиять на идентичность колонии, но, скорее всего, не все члены суперколонии существуют в одной общей окружающей среде. Тот факт, что границы соседних суперколоний определены с точностью до сантиметра для территорий площадью в сотни километров и с разными условиями окружающей среды, указывает на то, что важнейшую роль должна играть генетика. Действительно, углеводородный состав запаха закодирован в генах, и рацион, как правило, на это не влияет[151].

Легко предположить, что действия муравьев, включая их реакцию на маркер колонии, генетически детерминированы в фиксированном, упрощенном виде. В действительности в большинстве аспектов поведения, независимо от того, к какому биологическому виду принадлежит индивидуум, имеется врожденная составляющая, даже в такой человеческой деятельности, как овладение языком, которое у наших малышей происходит естественно. Социальный психолог Джонатан Хайт описывает такие врожденные характеристики как сформировавшиеся в преддверии опыта[152]. Когда живое существо, скорее всего, может встретиться с целым рядом ситуаций, план строения его нервной системы – ее организации в преддверии опыта – должен предусматривать пластичность. Для общественных насекомых, так же как и для других животных, это означает меньшую пластичность по сравнению с человеком. Но не стоит быстро сбрасывать их со счетов. Какими бы крошечными ни были насекомые, им свойственна гибкость поведения.