В некоторых случаях это объясняется в основном экологическими факторами. Тысяча львов с трудом могла бы прокормиться изо дня в день, и такой огромный прайд голодал бы. Однако с уверенностью можно предсказать, что сообщества большинства наших дальних родственников, позвоночных животных, невелики по гораздо более прозаической причине: как признавал Данбар по отношению к дружбе, отслеживать множество индивидуумов, в данном случае иногда даже на минимальном уровне, тяжело.
За исключением людей с нашей удивительной способностью жить вместе, максимальная численность сообществ человекообразных обезьян достигает примерно 200 особей у шимпанзе. Большинство групп позвоночных, размер которых намного превышает эту цифру, представляют собой скопления – косяки рыб, стаи птиц, колонии, стада и т. п. (особи примыкают к ним и покидают безнаказанно), – а не сообщества, которые имеют постоянный состав. Однажды косяк сельди, обнаруженный недалеко от Манхэттена (и по размерам составлявший конкуренцию самому острову), насчитывал 20 миллионов рыб. Небо над Африкой закрывают кружащие стаи красноклювых ткачиков, состоящие из миллиона птиц, а по земле с грохотом несутся столь же многочисленные стада гну. Если же говорить о птицах во время гнездования, то, возможно, самой крупной является колония серых буревестников, гнездящихся на острове Гуафо, Чили, в которой насчитывается до 4 миллионов особей.
Такие группы состоят из оппортунистов. Пингвины сбиваются в толпу, но, за исключением связей между родителями и птенцами, им все равно, с кем собираться вместе. Во время миграций «собравшиеся гну – это толпа незнакомцев», как выразился один биолог[115]. То же самое можно сказать о карибу и американских бизонах, которые могут держаться рядом со своими детенышами и парой друзей, но присоединяются к стадам, состоящим из меняющегося скопления других незнакомых особей[116].
Сообщество млекопитающих, зависимое от индивидуального распознавания, сталкивается с ограничением числа других особей, будь то друзья или враги, которых каждое животное в состоянии отслеживать и вспомнить. Когда сообщества достигают этого максимума, возможности памяти исчерпываются, накладывая жесткое ограничение на размер сообществ[117].
Питающаяся растительным кормом гелада, похожая на павиана, надевшего маску в Хеллоуин, служит наглядным примером ограничений памяти. Поскольку несколько сотен животных собирают корм, объединившись в стадо, мы можем подумать, что гелады обладают легендарной способностью вспоминать других. Тем не менее, когда приматолог Тор Бергман понаблюдал за тем, как животные реагируют на записи вокализаций других гелад, он пришел к выводу, что гелады почти так же не знают тех, кто находится в толпе вокруг них, как и бизоны. Почти, но не совсем: их способность к распознаванию ограничивалась 20–30 особями. Бергман сделал вывод, что группы внутри стада, каждая из которых состоит из одного или нескольких самцов и нескольких взрослых самок, представляют собой истинную социальную организацию гелад, словом, их сообщества. Крупные стада формируются, когда десятки таких групп, формально называемых односамцовыми единицами, или гаремами, собирают корм на одной и той же территории[118]. По-видимому, альфа-самец гелады не знает никого за пределами своей группы. Такое незнание заставляет его угрожать многим посторонним самцам-холостякам, которые целый день слоняются вокруг в большом стаде, поскольку эти потенциальные ухажеры могут претендовать на его самок и на его общественное положение.
В связи с таким поведением гелады могут показаться неумными, но из этого следует важный урок. Животные, зависящие от взаимного узнавания, вынуждены по крайней мере в минимальном объеме знать каждого в своем сообществе, и это служит препятствием для общения в широких масштабах[119]. Наш собственный вид,
Прежде чем перейти к людям, мы продолжим наше исследование природы и обратимся еще к одной вершине социальной эволюции – сообществам насекомых. Эти артроподы включают не просто большое число живущих в сообществах организмов, но среди их колоний есть такие, что по масштабам и сложности действительно колоссальны и которые, как я полагаю, проливают свет на наши собственные общества. Вот загадочный анонс выводов, которые ждут нас дальше:
И в этом все дело.
Часть II
Анонимные общества
5
Муравьи и люди, яблоки и апельсины
Когда я впервые, еще юношей, отправился в дождевой тропический лес, больше всего меня поразили не обезьяны, попугаи или очаровательные орхидеи, а парад с кусочками листьев размером с монету, которые несли муравьи в строю шириной около 30 см и длиной с футбольное поле.
Не обязательно любить энтомологию, чтобы быть любителем муравьев. Мы, современные люди, генетически, может быть, и близки к шимпанзе и бонобо, но муравьи – это животные, на которых мы похожи больше всего. Сходства между нашим видом и видами муравьев многое говорят нам о сложных обществах и о том, как они появляются. Существуют разные варианты образа жизни среди более 14 000 видов муравьев и еще больше среди общественных насекомых в целом: к этой категории также относятся термиты, социальные пчелы и некоторые виды ос.
Муравьи-листорезы, обитающие в тропиках на Американском континенте, служат примером потенциала муравьев в том, что касается сложности социальной организации. В их гнездах «знамена» из зеленых листьев перерабатываются в субстрат, на котором муравьи выращивают свою продовольственную культуру – грибы, за которыми они ухаживают в сферических садах размером с бейсбольный или футбольный мяч. Есть муравьи, ведущие кочевой образ жизни, даже со слиянием-разделением, но видов с оседлым образом жизни, таких как муравьи-листорезы, огромное количество. Базирование с проведением операций по фуражировке из гнезда или центрального логовища редко встречается среди сообществ позвоночных животных, за исключением видов, которые прячут своих детенышей в логове, или стад приматов, которые постоянно возвращаются к дереву для сна, но это обычное явление у муравьев. Поселения муравьев-листорезов могут быть гигантских размеров: например, в дебрях влажных вечнозеленых лесов Французской Гвианы я наткнулся на гнездо площадью с теннисный корт. Такой мегаполис имеет тот же недостаток, что и человеческие города: привлечение достаточного количества ресурсов означает огромный транспортный поток и множество ежедневных перемещений из одного места в другое. Из дальних уголков этого большого гнезда берут начало полдюжины скоростных шоссе, по которым рабочие, несомненно, перевозят сотни килограммов свежей листвы ежегодно. Для того чтобы откопать всего лишь часть другой колонии рядом с Сан-Паулу, мне однажды пришлось нанять шесть человек с киркомотыгами и лопатами. Несмотря на множество кровоточащих укусов, которые мне пришлось выдержать на той неделе, я все равно чувствовал себя как археолог на раскопках цитадели. Сотни садов находились в камерах, расположенных вдоль многометровых, великолепно организованных тоннелей, часть которых залегала на глубине не меньше шести метров под землей. В человеческом измерении такая система тоннелей находилась бы на глубине нескольких километров.
Избыток активности в гнезде любого вида муравьев заставляет даже случайного наблюдателя понять, что общественные насекомые получают множество разнообразных выгод от совместного проживания. Рабочие муравьи следят за территориями, тщательно собирают корм даже с наших обеденных тарелок и растят свое потомство в сложных надежных убежищах. Общительные, настойчивые, трудолюбивые, готовые к сражениям и риску высокоорганизованные муравьи, будь то агрономы, пастухи или охотники-собиратели, формируют совершенную рабочую силу из превосходных бойцов и прилежных домохозяек, мастеров по защите и обеспечению своих колоний. Муравьи-листорезы, например, бесспорно имеют более сложные сообщества, чем любые другие животные, за исключением человека, и массово занимаются сельским хозяйством в придачу[120].
Уподобление людей муравьям может вызывать негодование. Сравнение людей с другими млекопитающими воспринимается проще, потому что мы сами – млекопитающие, о чем свидетельствует наш волосяной покров, теплокровность и способность вырабатывать молоко. И все-таки во время просмотра документального фильма о природе и сообществах млекопитающих вы, вероятно, не воскликнете: «Эврика! Они так похожи на нас!» Существующие сходства могут быть едва уловимы. Гораздо чаще нас поражают различия, особенности: например, тот факт, что самцы слонов – изгои, то есть, строго говоря, не являются членами ни одного сообщества. Что касается наших родственников, шимпанзе и бонобо: насколько мы на них похожи? Физически мы похожи и на тех, и на других благодаря генетической близости наших видов. Но что насчет нашего образа социальной жизни? Большинство сходных черт, которые являются предметом обсуждения, зачастую в контексте эволюционной психологии и антропологии, в большей степени касаются различных аспектов познания, чем элементов социальной организации обезьян, которые в противном случае мы считали бы свойственными только людям[121].
Такие сходства редко бывают действительно настолько значительными или исключительными, как может показаться. Поскольку шимпанзе и бонобо думают – так же, как мы, – параллели часто проводят и с другими животными. С одной стороны, оба вида приматов, как и мы, узнают себя в зеркале; но, с другой стороны, на это способны дельфины, слоны, сороки и даже, согласно одному весьма спорному утверждению, муравьи[122]. Одно время считалось, что кроме человека среди животных только шимпанзе изготавливают орудия, например используют веточки, чтобы поймать термитов. Однако теперь нам известны и другие изготовители орудий, такие как дятловые древесные вьюрки, которые веточками выковыривают насекомых[123].
Шимпанзе действительно похожи на нас в том, как они разрешают конфликты. Например, некоторые индивидуумы добиваются влияния с помощью мускулов, а другие – полагаясь на свой ум. Рассмотрите такую ситуацию: самка шимпанзе может предотвратить использование камня в борьбе между разгневанными самцами, опередив их и отобрав камень, и сделает это несколько раз, если понадобится[124]. Такие политические маневры по меньшей мере могут показаться уникальными для шимпанзе, бонобо и людей, но в действительности они, скорее всего, таковыми не являются. Открытие подобных особенностей – прямой результат того, что мы полагаем, будто эти обезьяны, которых мы признаем родственниками человека, заслуживают пристального изучения, то есть, как выразился один ученый, специалистам свойствен «шимпоцентризм»[125]. Наглядным примером служит убийство альфа-самки «40F» в волчьей стае на пике Друидов в Йеллоустонском нацпарке. Данные свидетельствуют о том, что стая восстала и убила эту самку после того, как она свирепо напала на двух других волков. Исследователи, наблюдавшие за этими действиями, писали: «Ее жизнь и смерть можно выразить одной фразой, которая часто применима к тиранам-людям:
Дело в том, что, хотя у нас 98,7 % общих генов с шимпанзе и бонобо, больше всего поражают именно наши различия[128]. На самом деле мы так же отличаемся от них, как яблоки от апельсинов. У обоих видов приматов взаимоотношения определяются строгой иерархией, которая у шимпанзе превращается в тиранию, особенно у самцов[129]. Повзрослев, самки обоих видов оставляют друзей детства и родственников ради другого сообщества и никогда не возвращаются. Самки готовы к спариванию только иногда, и это состояние становится заметным по припухлости половой кожи. Самцы довольно часто бьют или игнорируют самку шимпанзе, за исключением тех редких дней, когда она находится в эструсе, и в этот период ей часто насильно навязывают спаривание. Неудивительно, что ни шимпанзе, ни бонобо не формируют узы в паре и не живут расширенными семьями, а матери почти не получают поддержки от отца – или вообще от кого-нибудь – при выращивании детенышей[130]. Самки тоже не очень-то умеют устанавливать отношения друг с другом; замученная мать-шимпанзе должна рожать в укромном месте, чтобы ее малыша не убили.