— Наверняка, — выразительно ответил он. — А для чего, по-вашему, берут заложников?

Остаток вечера я думал только о том, что миссис Марш могут расстрелять. Полицейский сказал мне прямо противоположное, ссылаясь на свои источники внутри ЧК. Впрочем, зачем же вообще брать заложников, если отпускать их после бегства преступника? Больше я ничего не смог выжать из Зоринского, кроме того, что, по его мнению, миссис Марш могут продержать в тюрьме еще месяц или два, но в конце концов наверняка расстреляют.

Я лениво слушал полковника, напыщенного господина с густой седой бородой, который зашел после ужина. Зоринский сказал ему, что он может свободно говорить в моем присутствии, и, вытянувшись в струнку на стуле, полковник довольно нудно стал излагать последние события. Видимо, он был высокого мнения о Зоринском. Он подтвердил то, что говорил капитан о радикальной реорганизации армии, и сказал, что Троцкий планирует аналогичные нововведения и на Балтийском флоте. Я слушал не так внимательно, как следовало бы, и вынужден был попросить полковника повторить мне все это при следующей встрече.

Мария была единственным человеком, от которого я не скрывал ни одного своего шага. Каждое утро я стучал в помеченную мелом дверь. Мария впускала меня, и я рассказывал ей, как обстоят дела с миссис Марш. Конечно, я всегда оставлял ей надежду. Потом я говорил: «Сегодня, Мария, я переночую у Журналиста, вы знаете его адрес, завтра у Степановны, в пятницу у Зоринского, а в субботу здесь. Так что если со мной что-нибудь случится, вы будете знать, где именно. Если я исчезну, подождите несколько дней, а потом найдите кого-нибудь — пожалуй, кучер подойдет — и сообщите британскому консулу».

Потом я вручал ей свои заметки, написанные на кальке мелким почерком, и она прятала их по моей просьбе. Еще двое англичан скрылись тем же путем, что и Марш, через несколько дней после его отъезда, и Мария передала им небольшой пакет, сказав, что это письмо от нее Маршу. Так оно и было, только на этом же листке, где она набросала карандашом письмецо для Марша, я оставил длинное сообщение невидимыми чернилами. Эти чернила я сделал… о, не важно как.

Зоринский продолжал приносить добрые вести о Мельникове. Он намекнул на некоего следователя, которого, быть может, придется подмазать, на что я с жаром согласился. Он сообщал мне дополнительные факты по политическим вопросам, которые оказались довольно точными, и, хотя его вид и манера все так же вызывали у меня крайнюю неприязнь, я стал больше доверять ему. Примерно через неделю по телефону он сказал мне, что «врачи считают брата достаточно здоровым, чтобы выписать его из больницы». Охваченный волнением и ожиданием, я поспешил к нему.

— Следователь — наш человек, — пояснил Зоринский, — и гарантирует, что Мельников будет на свободе в течение месяца.

— Как же он это сделает? — спросил я.

— А это смотря по обстоятельствам. Он может подтасовать улики, но дело у Мельникова уж очень серьезное, и материалы весьма компрометирующие. Если это будет слишком сложно, он может подменить досье Мельникова на чье-то другое, так чтобы ошибка обнаружилась, когда будет уже слишком поздно. Но так или иначе он справится.

— И на это уйдет целый месяц?

— Мельникова освободят примерно в середине января. Это наверняка. Но следователь требует шестьдесят тысяч рублей.

— Шестьдесят тысяч! — ахнул я.

Меня потрясла эта непомерная сумма. Откуда я возьму деньги? Рубль по-прежнему стоил примерно 40 за один фунт стерлингов, таким образом, сумма составляла около 1500 фунтов.

— Дело Мельникова безнадежное, — сухо пояснил Зоринский. — Его нельзя просто отпустить. Следователь хочет иметь гарантии, потому что в ту же ночь ему самому придется уходить за границу. Но я советую вам заплатить сейчас только половину, а остальное — когда Мельников выйдет из тюрьмы. Еще нужны деньги на взятки сообщникам. Лучше рассчитывайте на семьдесят пять или восемьдесят тысяч рублей.

— Сейчас у меня при себе очень мало денег, — сказал я, — но постараюсь достать вам первые тридцать тысяч дня через два-три.

— И кстати, — добавил он, — забыл вам сказать, когда вы заходили в прошлый раз. Я видел сестру Мельникова, она в очень тяжелом положении. Мы с Еленой Ивановной послали ей немного еды, но ей тоже нужны деньги. У нас денег нет, потому что мы сейчас ими почти не пользуемся, но, может быть, вы могли бы давать ей время от времени тысячу-другую.

— Я передам вам что-нибудь для нее, когда приду с деньгами.

— Спасибо. Она будет вам признательна. А сейчас, когда с неприятными делами покончено, давайте хлопнем по стаканчику. Ваше здоровье, Павел Иваныч.

Обрадованный перспективой добиться освобождения Мельникова и одновременно озадаченный проблемой, где раздобыть столько денег, я на следующий день позвонил деловому знакомому Марша, о котором он говорил, воспользовавшись заранее оговоренным паролем. Марш назвал этого господина Банкиром, потому что оставил свои финансы в его ведении, хотя тот не занимался банковским делом. Я пришел к нему и обнаружил, что это человек с приятными манерами, но несколько нервозный и очень преданный Маршу. Он не смог предоставить мне всю необходимую сумму, и я решил, что должен каким-то образом раздобыть остальное в Финляндии, возможно, когда повезу туда миссис Марш.

Банкир только что вернулся из Москвы, где ему предложили занять пост в новом управлении, созданном для борьбы с разрухой в промышленности. Он с большим сарказмом говорил о том, что, по его словам, «правительство мозолистых рук» (как любят именовать себя большевики) начинает «пресмыкаться перед людьми, которые умеют читать и писать».