— Надеюсь, там хорошие условия?

— Настолько, насколько вообще можно устроить при теперешних обстоятельствах. Пока что он в отдельной палате и на строгой диете. Но не могли бы вы зайти ко мне сегодня вечером, Павел Иваныч?

— Спасибо за приглашение, но, боюсь, мне надо на заседание домкома. Однако я мог бы заглянуть к вам завтра.

— Хорошо, приходите завтра. У меня есть новости от Льва. Он едет в Петроград.

— Передайте привет Елене Ивановне.

— Спасибо. До свидания.

— До свидания.

Телефон был неоценимым подспорьем, но пользоваться им нужно было с особой осторожностью. Периодически в моменты паники правительство полностью прерывало телефонную связь, причиняя огромные неудобства и раздражая жителей, хотя их-то оно и старалось успокоить. Однако не в интересах большевиков было полностью отключать ее, ведь телефон — эффективное средство обнаружения «контрреволюционных» делишек. За телефонными линиями пристально следили, подозрительного голоса или фразы было достаточно, чтобы линию начали прослушивать, записанные разговоры изучали на предмет намеков на людей или адреса, а потом уже «ассирияне шли, как на стадо волки»[21], забирали книги, бумаги и документы и увеличивали число обитателей камер на Гороховой. Поэтому надо было либо в совершенстве владеть языком метафоры, либо общаться при помощи заранее оговоренного устного шифра, замаскированного под разговор о погоде или еде. Например, «новости от Льва», как я сразу понял, означали вести о Троцком или сведения о Красной армии.

Зоринский встретил меня с энтузиазмом, когда я зашел на следующий день и остался обедать.

— Не успеете оглянуться, как мы вытащим Мельникова! — воскликнул он. — Следствие по его делу откладывают для сбора дополнительных улик. Его отвезут либо на Шпалерную, либо в Дерябинскую тюрьму, а там можно будет носить ему передачи. Тогда мы будем общаться, пряча записки в еде, и сообщим ему наш план побега. Словом, у нас все прекрасно, так что заходите выпить по рюмашке.

Эти добрые вести меня очень порадовали. Условия в любой из двух тюрем, которые он назвал, были намного лучше, чем на Гороховой, и, хотя перевод туда означал отсрочку исхода и, значит, продление срока заключения, в целом считалось, что в этих тюрьмах более мягкий режим.

— Кстати, — сказал Зоринский, — вы удачно зашли именно сегодня. Вечером мы ждем некого полковника Х. Он служит в Генеральном штабе, и у него есть любопытные новости. В Петроград едет Троцкий.

Елена Ивановна была в дурном настроении — порция сахара, которую обещали ей с коллегами, не поступила, и она уже два дня не имела возможности печь пирожных.

— Вы уж простите, Павел Иваныч, сегодня ужин плох, — сказала она. — Я собиралась подать вам шоколадный пудинг, но, к сожалению, десерта не будет. В самом деле, к нам возмутительно относятся.

— Ваше здоровье, — сказал Зоринский, ничуть не обескураженный перспективой остаться без третьего. — У нас тут есть кое-что получше пудинга, не правда ли?

Он пустился в свои обычные многословные рассуждения, завел волынку про довоенное время и прелести жизни в полку. Я спросил, как по его мнению, остаются ли офицеры в большинстве своем монархистами.

— Не знаю, — ответил он. — Пожалуй, можно сказать, что они разделились почти поровну. Социалистов совсем немного, но зато полно сторонников республики. Конечно, есть и монархисты, а у многих нет никаких убеждений. Что же до меня, — продолжал он, — то, поступая в полк, я присягал царю.

При упоминании царя он встал по стойке смирно, потом снова сел, и это меня поразило, поскольку показалось мне в самом деле спонтанным и непритворным поступком.

— Но я считаю, что с того момента, как царь подписал отречение, я свободен от присяги и могу служить кому хочу. В настоящее время я не служу никому. Троцкому я служить не буду, но буду с ним работать, если он предложит карьерные перспективы. То есть если союзники не придут в Петроград. Кстати, — прибавил он, резко оборвав свою тираду и явно снедаемый любопытством, — как вы думаете, союзники действительно придут? Англичане, к примеру?

— Не имею понятия.