— Да, и лучшая лошадь.
— А те, другие, кто они?
— Не знаю. Мужчина — офицер. Три дня назад он приезжал в эти места и спрашивал, и крестьяне послали его ко мне. Я обещал помочь.
Кроме русского офицера в грубой рабочей одежде, были еще дама, говорившая по-французски, и две хорошенькие девушки лет пятнадцати и семнадцати. Девушки были одеты скорее à la turque[25]— в коричневые шерстяные приталенные душегрейки и брюки из того же материала. Они не выказывали ни малейшего признака нервозности, и у обеих был такой вид, будто они наслаждаются веселым приключением. Они говорили с офицером по-русски, а с дамой по-французски, и я понял, что она гувернантка, а он — их сопровождающий.
Мы тронулись в путь от избушки Фиты в час дня. Район, по которому проходит российская граница к западу от Ладоги, покрыт лесами и болотами вперемежку с деревушками. Зимой болота замерзают и покрываются глубокими сугробами. Следующий этап нашего путешествия закончился в отдаленной хижине в пяти милях от границы с российской стороны, хозяин которой, тоже финский крестьянин, должен был провести нас пешком через лес до первой финской деревни, находившейся в десяти милях от нас. Ночь выдалась чудесная. Дневная метель полностью улеглась. Огромные белые облака медленно плыли по небу, закрывая полную луну, и воздух был тих и недвижен. Пятнадцать миль на санях от избушки Фиты до хижины крестьянина по холмам и низинам, окольными дорогами, а порой и прямо через болота, если нужно было обойти заставу, были одними из самых красивых пейзажей, какие мне когда-либо доводилось видеть — даже в России.
На большой открытой поляне ютились три-четыре грубых избы с полуразрушенными пристройками, черные, безмолвные и, словно иллюстрация к волшебной сказке, отбрасывали голубые тени на ослепительно-белый снег. Проводник постучался в одну из дверей. После долгого ожидания ему открыли, и нас впустил в дом старый крестьянин и его жена, явно поднятые с постели.
Через четверть часа к нам присоединилась другая группа, однако мы не обменивались любезностями и не подали вида, что уже встречались. Когда крестьянин оделся, мы двинулись в путь.
Почти сразу же свернули с дороги и пошли по открытой местности в направлении леса по глубоком снегу. Идти было трудно из-за пуховых сугробов, в которые ноги проваливались до колен, и из-за женщин нам приходилось часто останавливаться. Петляя то в лес, то из лесу, избегая дорог и обходя открытые пространства, мы шли бесконечно долго, пока не приблизились к фактической линии границы.
Миссис Марш и француженка завязали беседу, и во время одного из привалов, пока девушки лежали, раскинувшись на снегу, я спросил ее, не сказала ли ей француженка, кто наши спутники. Но та, по-видимому, избегала говорить на эту тему до пересечения границы.
Меня поражало, как стойко миссис Марш выносила напряжение нашего ночного путешествия. Она пробыла в тюрьме почти месяц, питаясь скудной и отвратительной тюремной пищей, подвергаясь долгим, тяжелым и придирчивым перекрестным допросам, и все же держалась лучше, чем остальные женщины нашей группы, а после отдыха всегда первой вставала, чтобы вновь двинуться в путь. Нам приходилось лезть через канавы и узкие шаткие мосты. Как-то раз наш проводник, нагруженный мешками, неожиданно пропал, с головой погрузившись в занесенный снегом невидимый ров. Он выкарабкался по другую сторону, весь мокрый от воды, в которую провалился сквозь тонкий лед. Снег был настолько мягким, что мы не могли нащупать крепкой земли под ногами, чтобы оттолкнуться и перепрыгнуть через ров. Казалось, что перейти его можно только одним способом — так, как пришлось сделать нашему бедному проводнику, пока мне не пришло в голову, что если растянуться на животе, то сугроб может и не рухнуть под моим весом. Итак, уперев ноги как можно глубже, я бросился вперед через ров и зарылся руками в снег на другой стороне, оперся на нее и таким способом образовал мост. Миссис Марш неуверенно прошла по моей спине, сугроб выдержал, и тогда остальные последовали за ней. Я переполз на животе, и все мы перебрались через ров сухими.
Наконец мы подошли к оврагу шириной восемь — десять футов, заполненному водой и лишь частично замерзшему. Квадратный столб с черно-белыми полосами свидетельствовал, что перед нами граница.
— До заставы полторы версты в обе стороны, — шепнул наш деревенский проводник. — Надо переходить как можно быстрее.
Овраг пролегал поперек лесной поляны. Мы шли вдоль него, с тоской глядя на другую сторону всего в десяти шагах от нас и высматривая мост, который, по словам нашего проводника, вот уже где-то тут. Внезапно из-за деревьев в ста ярдах позади нас показалась черная фигура. Мы замерли, ожидая появления других, и были готовы в случае нападения прыгнуть в овраг и любой ценой добираться до другой стороны. Больше всего перепугался наш проводник, но черная фигура оказалась всего лишь его знакомым крестьянином из другой деревни, который сказал нам, что на другом конце поляны есть мостки.
«Мостки», которые мы нашли, представляли собой шаткую доску, обледенелую и скользкую, которая грозила обрушиться всякий раз, как кто-то из нас на нее ступал. Один за другим мы перешли по ней, каждую секунду ожидая, что доска рухнет, пока, наконец, не остановились небольшой группой на дальней стороне.
— Вот и Финляндия, — лаконично заметил наш проводник, — это последнее, что вы видите в Совдепии.
Такое насмешливое прозвище в народе дали Советской России, составив его из первых слогов слов «Совет депутатов».
Едва ступив на финскую землю, обе девушки тут же набожно перекрестились и упали на колени. Потом мы подошли к лежавшему поодаль стволу дерева и сели перекусить бутербродами.
— Вам-то хорошо, — вдруг заговорил крестьянин. — Вы больше не вернетесь, а мне еще назад.
Он едва ли сказал хоть слово за все это время, но, покинув Россию, хотя Совдепия находилась всего в нескольких шагах от него, он почувствовал, что может высказать все, что наболело. И он так и сделал. Но большая часть нашей группы не обращала особого внимания на его жалобы на ненавистную «Коммуну». Теперь все это осталось позади.
Дальше все было просто. Пришлось еще преодолеть довольно долгий путь по глубокому снегу, но мы могли лечь отдохнуть когда угодно, не опасаясь, что нас обнаружит красный дозор. Нам оставалось только явиться к ближайшим финским властям и попросить сопровождение до тех пор, пока наши личности не установят. Теперь мы все разговаривали свободно, а не испуганным шепотом, и у каждого находилась какая-то шутка, от которой мы все смеялись. На одном из привалов миссис Марш шепнула мне на ухо: