Зоринский поднялся с кресла и встал рядом со мной.
— Надо подделать почерк, — сказал он. — Очень жаль, что я не каллиграф, а то бы вам помог.
Я взял карандаш вместо пера и стал писать свое имя, копируя буквы почерка на справке. Я быстро уловил суть почерка, и Зоринский восхищенно захлопал, когда я вывел слова «Иосиф Крыленко». Потом я обвел подпись чернилами и отложил перо, очень довольный.
— А занятие? — спросил мой собеседник так спокойно, будто спрашивал, который час.
Занятие! Револьверный выстрел над ухом не мог бы поразить меня больше, чем этот простой, но совершенно неожиданный вопрос! Я решил, что две пустые строки оставлены только для имени, но, присмотревшись, увидел, что вторая действительно предназначалась для профессии или рода занятий подателя справки. Слово «занятие» было напечатано не полностью, а сокращенно — «зан.», притом эти три буквы были скрыты вписанными от руки словами на нижней строчке, означавшими возраст — «тридцать», который был написан полностью.
Я едва не подскочил.
— Это важно? — спросил я. — У меня нет никакого занятия.
— Тогда нужно придумать, — ответил он. — У вас же должен быть с собой какой-то паспорт. Что вы показываете на улице во время проверки? Перепишите оттуда.
Меня загнали в угол! Я сам послушно залез в ловушку. Зоринскому по какой-то причине было любопытно узнать, как я живу и под каким именем, и он таки сумел разузнать по крайней мере часть того, что хотел. Мне ничего не оставалось. Я нехотя вынул из кармана справку из ЧК, чтобы переписать точную формулировку.
— Можно мне взглянуть? — спросил мой собеседник, беря документ.
Я внимательно вглядывался в его лицо, пока он неторопливо рассматривал бумагу. Веселая улыбка искривила его губы.
— Прекрасная справка, ничего не скажешь, — сказал он наконец, особо внимательно разглядывая подписи. — Если так и дальше пойдет, вас не скоро дождутся в камерах на Гороховой.
Он перевернул листок. К счастью, еще не вышло постановление, сделавшее все «документы, удостоверяющие личность» недействительными, если на них нет печати домкома с указанием полного адреса. Поэтому на обратной стороне ничего не было.
— Вы учились у Мельникова, это ясно, — сказал он, кладя документ на стол. — Кстати, мне есть что рассказать вам о Мельникове. Но сначала допишите.
Я без промедления вписал свой род занятий — служащий в конторе ЧК — и добавил слово «шесть» к возрасту, чтобы он соответствовал другим моим бумагам. Выводя буквы, я пытался подытожить все, что произошло. Я надеялся, что Мельников скоро будет на свободе, но у меня начали возникать опасения относительно моей собственной безопасности — я подозревал, что она каким-то образом оказалась под угрозой в результате саморазоблачения, на которое мне пришлось пойти в тот вечер перед Зоринским.
Закончив, я сложил справку об освобождении и положил ее вместе с другими документами в карман.
— Так что там насчет Мельникова? — сказал я.
Зоринский углубился в «Правду» — официальный печатный орган Коммунистической партии.
— Что, простите? Ах да, Мельников. Я не сомневаюсь, что его выпустят, но сначала следователь требует все шестьдесят тысяч рублей.
— Странно, — с удивлением заметил я. — Вы говорили, что он согласен получить вторую половину