— Жаль? С какой же стати? Она была милая девушка, но глупо было держать такое заведение, где эти старые дураки болтали без умолку, как попугаи. Его невозможно было не прикрыть.

Я вспомнил, что именно это и сам подумал об этом кафе.

— А почему вы любили туда захаживать? — спросил я.

— О, исключительно ради общества, — ответил он. — Порой там удавалось с кем-нибудь поговорить. К счастью, в тот момент меня там не было. Большевики взяли там большой улов, говорят, человек двадцать. Случай меня уберег. Я бы угодил прямо в ловушку на следующий день, если бы совершенно случайно не узнал обо всем заранее.

Значит, мои опасения относительно подпольного кафе Веры оправдались. Хорошо, что я избегал этого места после первого же прихода туда. Но мне было очень жаль бедную Веру Александровну. Она все не шла у меня из головы, когда Зоринский сунул мне в руки большой синий лист вощеной бумаги.

— Что вы скажете насчет этого? — спросил он.

На бумаге пером был схематично набросан Финский залив, но какое-то время я ничего не мог разобрать в путанице покрывавших лист геометрических фигур. И только прочитав в углу слова «Кронштадтская крепость, схема минирования», я понял, что это была за карта.

— План минных полей вокруг Кронштадта и в Финском заливе, — пояснил Зоринский.

Мины располагались внутри и снаружи, также был указан курс, по которому судно могло безопасно пройти между ними. Впоследствии выяснилось, что план вполне верен.

— Откуда у вас это? — спросил я, заинтересованный и удивленный.

— Какая разница? — сказал Зоринский. — Есть парочка способов. Это оригинал. Если хотите сделать копию, сделайте сегодня же вечером. Его нужно вернуть в запертый ящик в адмиралтействе не позднее половины десятого завтрашнего утра.

Через несколько дней мои контакты в адмиралтействе, с которыми я встретился у Журналиста, подтвердили мне эту схему расположения мин. Мне не удалось достать карту, но мне дали список широт и долгот, которые точно совпали с координатами на плане Зоринского.

Пока я изучал схему минных полей, мой собеседник достал еще два документа и попросил меня взглянуть на них. Я обнаружил, что это официальные справки об освобождении от военной службы по причине болезни сердца со всеми данными, датой осмотра (за два дня до выдачи), подписями выдавшего врача, которого я знал по имени, его помощника и заместителя комиссара. Одна на имя Зоринского. Другая была почти вся заполнена, за исключением имени владельца! Внимательно изучив справки и сравнив подписи, я убедился, что они подлинные. Это была именно та справка, в которой я так нуждался, чтобы не попасть под мобилизацию, и мне подумалось, что Зоринский — настоящий волшебник, может быть, злой, но все же волшебник!

— По одной мне и вам, — лаконично заметил он. — Врач — мой хороший друг. Мне понадобилась справка для себя, вот я и подумал, что можно достать ее и для вас. В конце дня врач сказал заместителю комиссара, что обещал осмотреть еще двоих, но из-за каких-то дел они задерживаются на полчаса. Он сказал, что заму незачем ждать; если он не против, пусть поставит подпись на незаполненном бланке, и все будет в полном порядке. Он точно знает, в чем проблема с этими двоими; они не симулянты, только их фамилии вылетели у него из головы. Конечно, зам может подождать, если хочет, но врач заверил его, что в этом нет никакой необходимости. Зам подписал бланки и ушел. Вскоре после этого и помощник врача поступил так же. Врач прождал этих двоих три четверти часа. Они так и не явились, и вот справки об освобождении. Не хотите сразу вписать свое имя?

Что? Мое имя! Я вдруг вспомнил, что никогда не говорил Зоринскому, под какой фамилией живу, не показывал ему свои документы и не сообщал никаких конфиденциальных сведений. И моя скрытность была неслучайной. В каждом доме, где я часто бывал, меня знали под разными именами и отчествами (так русские обращаются друг к другу), и мне совсем не хотелось раскрывать перед Зоринским свою мнимую фамилию или показывать имевшийся у меня паспорт.

Ситуация, однако, была очень щекотливой. Прилично ли мне отказываться вписать свое имя в присутствии Зоринского после всевозможных услуг и помощи, которые он мне оказал и продолжал оказывать, и особенно после того, как он предоставил мне ту самую справку об освобождении, в которой я так нуждался? Ясно, что этим я бы его оскорбил. Между тем я не мог придумать другое имя и таким образом загубить документ, ведь его всегда приходилось бы показывать вместе с паспортом. Стремясь выиграть время на размышление, я взял справку, чтобы еще раз хорошенько ее рассмотреть.

Чем дольше я думал, тем яснее осознавал, что, хотя свидетельство, несомненно, подлинное, все нарочно подстроено так, чтобы заставить меня раскрыть имя, под которым я живу! Если бы это был Журналист или даже Полицейский, я бы не колебался и уж точно не мучился бы, как сейчас. Но это был Зоринский, умный, циничный и загадочный Зоринский, к которому я, искоса взглянув на него, внезапно ощутил сильнейшее, непреодолимое отвращение.

Зоринский поймал мой косой взгляд. Он сидел, развалясь, в кресле-качалке с ничего не означающим выражением на своем кривом лице и качался взад-вперед, разглядывая ногти. Он поднял глаза, и, когда наши взгляды встретились на мгновение, я понял, что он не упустил моей нерешительности.

Я сел за письменный стол и взял перо.

— Разумеется, — сказал я, — сейчас же впишу свое имя. Это просто спасение.