Мои друзья, финские пограничники, снабдили меня новым документом еще лучше прошлого и с новой датой, поэтому старый я оставил в Финляндии и теперь храню его как драгоценную реликвию. Из предосторожности я изменил имя на Иосифа Крыленко. Однако наступала такая пора, когда мобилизовать могли даже сотрудника Чрезвычайной комиссии, если он не был незаменимым. Разумеется, бывших агентов царской полиции, а также китайских и других иностранных наемников, которые подслушивали и шпионили на фабриках и в общественных местах, не могли забрать в армию, но штат обычных служащих, одним из которых я числился по документам, вполне могли подсократить. Иными словами, мне нужно было каким-то образом получить документ об освобождении от военной службы.

Выручил меня Зоринский. Я позвонил ему на следующий день после возвращения узнать, нет ли новостей о Мельникове. Он пригласил меня на ужин, и я долго обдумывал, следует ли, раз уж я говорил ему, что собираюсь в Москву, рассказывать, что на самом деле ездил в Финляндию. В конце концов я решил не поднимать этой темы и вообще ничего не говорить.

Зоринский встретил меня радушно. Как и его жена. Когда мы сели за обеденный стол, я заметил, что у них по-прежнему нет недостатка в хорошей еде, хотя Елена Ивановна, само собой, нашла причины пожаловаться.

— Ваше здоровье, Павел Иваныч! — по обыкновению воскликнул Зоринский. — Рад снова видеть вас. Как там дела?

— Где «там»? — спросил я.

— Разумеется, в Финляндии.

Значит, он уже знает! Мне еще повезло, что я много размышлял над загадочной личностью моего компаньона. Я никак не мог в нем разобраться. В плане личного отношения он вызывал у меня сильную антипатию, но он уже оказал мне немалые услуги, да и вообще я не мог обойтись без его помощи в деле с Мельниковым. Как-то раз он мимоходом упомянул, что знает друга Мельникова Ивана Сергеевича, поэтому я собирался расспросить того, когда находился в Финляндии, но Иван Сергеевич, как назло, был в отъезде, а больше мне спросить было некого. В итоге своих размышлений я решил развивать знакомство с Зоринским в своих интересах, но до тех пор, пока не узнаю его получше, не выдавать никаких истинных чувств — ни удивления, ни страха, ни удовлетворения.

Поэтому, как ни обескуражила меня его осведомленность о моих передвижениях, я сумел-таки превратить выражение явного замешательства на лице в гримасу отвращения.

— Все прогнило, — ответил я с сильным чувством, и, кстати сказать, не соврал. — Прогнило сверху донизу. Если здесь думают, что финны собираются что-то предпринять против большевиков, то ошибаются. Никогда за всю свою жизнь я не видел такого хаоса группировок и склок.

— Но еды хотя бы хватает? — вставила Елена Ивановна, и это единственное, что ее интересовало.

— О да, голодать там не приходится. — И, к ее восторгу и зависти, я составил длинный список деликатесов, недоступных в России даже для деятелей театра.

— Жалко, что вы не позволили мне перевести вас через мост в Белоострове, — заметил Зоринский, имея в виду его предложение помочь мне перебраться через границу.

— Ничего, все и так обошлось, — сказал я. — Пришлось уезжать в спешке. Путь был долгий и трудный, но не без приятности.

— Я очень просто мог бы доставить вас на ту сторону, — сказал он, — вас обоих.

— Кого это «нас обоих»?

— Ну разумеется, вас с мадам Марш.

Черт! Значит, ему и об этом известно!

— Кажется, вы очень много знаете, — заметил я как можно небрежнее.

— Такое уж у меня хобби, — ответил он со своей кривой циничной улыбкой. — Должен сказать, вас следует поздравить со спасением мадам Марш. На мой взгляд, все было сделано очень аккуратно. Полагаю, вы не лично этим занимались?

— Нет, не лично, — сказал я, — и скажу вам по правде, я понятия не имею, как это все провернули.