Лиц, занимавшихся планированием, строжайше предупредили: создавать видимость того, что в столице не происходит ничего чрезвычайного. Они по-прежнему появлялись на людях, по возможности придерживались расписания деловых встреч и заседаний. В Белый дом проникали с заднего хода, а чтобы служебные автомашины не скоплялись у резиденции президента, высокопоставленные чиновники группами приезжали в одной машине. Как-то из среднего по размерам автомобиля высыпал десяток сотрудников государственного департамента. Кеннеди подал пример, отправившись в политическое турне по стране – в ноябре предстояли очередные выборы в конгресс. Он выступал, как обычно, только в речи в Индианаполисе прорвалась непривычная нотка. Президент осудил «людей, назначающих себя генералами и адмиралами и желающих послать чужих сыновей воевать».
Жили как в тумане, в созданном собственными руками безумии. Вокруг Белого дома «скрытно» патрулировали полицейские машины. Сэлинджер ободрил избранных журналистов – в случае атомного удара они последуют за президентом в укрытие. Куда? Поползли тревожные слухи, что оперативные работники правительственных ведомств будут руководить страной из подземных убежищ. Откуда? Никто не имел представления. Как-то в Белом доме из-за неплотно прикрытой двери журналист подслушал обрывок зловещей фразы: «Убежище под землей, сверху несколько сот футов скалы, там места достаточно, есть кафетерий…».
Тем временем прозаседавшийся исполнительный комитет совета национальной безопасности погряз в спорах. Некоторые, в первую очередь Д. Ачесон, по-прежнему стояли за вторжение и за пять дней заседаний комитета больше всего времени потратили, обсуждая этот вопрос. Р. Кеннеди и Р. Макнамара высказались за средний курс – ввести блокаду. Они предлагали попробовать, не исключая в последующем интервенции. Интеллигентный Э. Стивенсон представил обширнейший политический план: нейтрализация Кубы под наблюдением ООН, включая американскую базу в Гуантанамо, вывод американских ракет «Юпитер» из Турции и Греции, США дают гарантию, что они не будут проводить вторжения на Кубу. Противоречия резко обострились. «Я сам видел, – писал Т. Соренсен, – во время длинных дней и ночей кубинского кризиса, как сокрушающая физическая и умственная усталость могут извратить здравый смысл и реакцию обычно разумных людей». Кеннеди, внимательно следивший за ходом совещаний, наконец решился прекратить словопрения. Сославшись на сильную простуду, он прервал турне и 20 октября вернулся в столицу.
Последнее заседание. Председательствует президент. Военные за удар с воздуха и вторжение. Р. Кеннеди посылает брату записку: «Теперь я знаю, что чувствовал Тодзио, планируя Пёрл-Харбор». Через несколько дней он добавил – США не должны «создавать Пёрл-Харбор наоборот», Д. Ачесон надулся – «совершенно ложная и возмутительная аналогия». А на том заседании Дж. Кеннеди согласился в принципе с программой Стивенсона. Поставили вопрос на голосование: 11 – за блокаду, 6 – за удар с воздуха и вторжение. Президент скорбно заметил, что ясного решения не видно. Кто-то предложил, чтобы все участники совещания написали по меморандуму со своими рекомендациями. Кеннеди поморщился – не надо, если дело провалится, тогда некоторые задним числом будут утверждать, что вот их не послушали. Разошлись в глубоком унынии. Завтрашний день страшил.
Штабные планировщики определенно запугивали правительство. Комитет начальников штабов представил подсчет: залп ракет с Кубы приведет к гибели в несколько мгновений 20 миллионов американцев. Директор ЦРУ Дж. Макоун трагично нашептывал: боевые действия на Кубе окажутся делом очень трудным. «У них там чертовски много вооружения и снаряжения. А выкурить их с гор, как мы выяснили в Корее, будет дьявольски сложно». А на гражданских аэродромах в США смятение нарастало – соединения бомбардировочной стратегической авиации рассредоточивались. Гигантские машины Б-52 с полным грузом ядерных бомб на борту садились на взлетно-посадочные полосы для заправки и краткого отдыха экипажа и вновь поднимались в воздух.
На пять часов вечера 22 октября Кеннеди назначил встречу с лидерами конгресса. Их собирали в страшной спешке. Некоторые прилетали из отдаленных районов страны в военных самолетах, одного конгрессмена буквально выудили из воды – он с лодки ловил рыбу в Мексиканском заливе, когда над ним загрохотал вертолет, сбросивший веревочную лестницу. Правительство стремилось произвести сильное впечатление решительно на всех. Но, напутствуя Шлезингера, отправлявшегося в Нью-Йорк в ООН, Р. Кеннеди от имени президента предупредил: «Мы пойдем на сделку в конце концов, однако теперь мы должны быть абсолютно тверды. Уступки последуют не в начале, а в конце переговоров». И тут же отдал распоряжение госдепартаменту: подготовить срочную программу введения «гражданской администрации» на Кубе после ее оккупации.
Лидерам конгресса он сообщил о намерении ввести блокаду. Последовало шумное несогласие. Сенатор Рассел пронзительно требовал вторжения. Его неожиданно поддержал сенатор Фулбрайт, который в апреле 1961 года был против авантюры в Заливе Свиней. Президент молча слушал. Когда за воинственными законодателями закрылась дверь, он саркастически заметил: «Беда в том, что стоит собрать группу сенаторов, как среди них доминирует предлагающий самую смелую твердую линию. Так и случилось сейчас. Стоит поговорить с ними порознь, как выяснится, что они разумны». Он тут же разрядил атмосферу, обратившись к группе оставшихся доверенных советников: мир следует сохранить, ибо, «надеюсь, вы понимаете, что для всех не хватит места в убежище Белого дома».
В 7 вечера 22 октября Кеннеди выступил по телевидению. Резкая речь изобиловала нападками на Советский Союз. Он заявил, что США введут блокаду Кубы, созывают консультативный совет ОАГ для обсуждения вопроса об «угрозе» Западному полушарию. На следующий день ОАГ вынесла резолюцию: поддержать индивидуально или коллективно блокаду.
23 октября Кеннеди с большой помпой подписал прокламацию о введении с 10 часов утра 24 октября военно-морской блокады Кубы. Он был бледен, серьезен, сдержан, внешне владел собой. Только президент почему-то трижды переспросил стоявшего поблизости техника-осветителя, какое число. Нервы, вероятно, отказывали. От Черного до Карибского моря американские разведывательные самолеты стали следить за курсом советских судов, направлявшихся к Кубе.
Военщина сделала поспешные выводы, решив, что правительство готово на все. Из штаба ВВС США курьер привез разведывательные снимки кубинских аэродромов: самолеты стояли крыло к крылу. Генералы соблазняли президента – считанные бомбы выведут из строя кубинскую авиацию. Президент распорядился провести аэрофотосъемку американских аэродромов. Аналогичная картина. Кеннеди отправил фото в Пентагон, мстительно приписав приказ рассредоточить самолеты. В ООН Э. Стивенсон закатывал глаза в благочестивом негодовании. В Англии Бертран Рассел, уже давно обнаруживший, что Кеннеди «куда хуже Гитлера», телеграфировал президенту: «Ваши действия отчаянны, им нет никакого оправдания, мы не должны впасть в массовое убийство. Прекратите безумие!» В Париже де Голль заявил посланцу президента Д. Ачесону: «В случае войны я – с вами. Но войны не будет».
Но далеко не все в тот момент разделяли оптимизм де Голля. Здравый смысл восторжествовал только в конечном счете, когда в Вашингтоне окончательно убедились, что перед лицом спокойной и твердой позиции СССР обращение к вооруженной мощи – самоубийство. Кеннеди заявил, что, если с Кубы будет вывезено «наступательное оружие» (ракеты и бомбардировщики), США не пойдут сами и не допустят совершения страной, входящей в ОАГ, вооруженной интервенции против Кубы. СССР в ответ заявил о готовности вывезти эти виды вооружения с Кубы. В результате советско-американских переговоров во второй половине октября были достигнуты соответствующие соглашения. США получили возможность визуально наблюдать за вывозом с Кубы ракет и бомбардировщиков. С острова была снята блокада. Человечество, вплотную подведенное Соединенными Штатами к грани термоядерной войны, вздохнуло с облегчением.
Кеннеди заметил: «На этой неделе я, кажется, отработал свою заработную плату». Вашингтонские экстремисты, однако, остались крайне недовольными. Президенту, разумеется не публично, пришлось мучительно долго объясняться. Он открылся Шлезингеру: «Республиканцы будут нападать на нас за то, что мы, имея возможность разделаться с Кастро, вместо этого дали ему гарантию против вторжения. Я попросил Макнамару дать мне примерный подсчет потерь в случае вторжения (оказалось 40—50 тысяч человек)… Происшедший эпизод показал ценность морской и воздушной мощи, вторжение было бы ошибкой, неверным использованием нашей мощи. Однако военные рассвирепели. Им так хотелось вторжения».
Брату пришлось хуже – Р. Кеннеди непосредственно объяснялся с военными. «Один из членов комитета начальников штабов, – вспоминал он, – как-то заметил мне, что он считает необходимым пойти на превентивную войну против Советского Союза. В то памятное воскресное утро, когда русские сообщили, что они вывезут свои ракеты, некий высокопоставленный военный советник заявил мне, что нам нужно в любом случае напасть (на Кубу) в понедельник. Другой считал, что нас каким-то образом предали. Президент Кеннеди был крайне озабочен обнаружившейся неспособностью выйти из ограниченных рамок военной сферы».
Заканчивая в 1967 году книгу о карибском кризисе, Роберт Кеннеди вспомнил, что говорил Джон Кеннеди: «Я не собираюсь следовать курсу, который позволит написать книгу, подобную Б. Такман, на этот раз под названием «Октябрьские ракеты». Это он сказал мне в ту субботнюю ночь 26 октября…».
В начале декабря Дж. Кеннеди указал своим советникам: «Если бы мы вторглись на Кубу… я убежден, что Советский Союз так же стал бы действовать. Он должен был бы сделать это, как поступили бы и мы на его месте. На мой взгляд, у любой великой державы побудительные поводы к действию аналогичны». Официальным лицам Кеннеди запретил проявлять любое ликование по поводу исхода кризиса. В канун Нового, 1963 года он делился мыслями с газетчиками в Палм Бич: «Если мы или они потерпим серьезное поражение, есть вероятность изменения баланса сил… что, возможно, увеличит шансы на возникновение войны». Несколько позднее Кеннеди уточнил: «Каждое поражение несет в себе семена возмездия, если речь идет о достаточно сильном государстве».
Спустя четверть столетия, в марте 1987 года в отеле во Флориде собрались постаревшие деятели администрации Дж. Кеннеди обсудить с современной перспективы кризис в бассейне Карибского моря в октябре 1962 года. Они провели четырехчасовое совещание с историками – 70-летний Р. Макнамара, 77-летний Д. Диллон, 58-летний Т. Соренсен, 69-летний А. Шлезингер, 77-летний Дж. Болл. Участники порассуждали о том, что тогда проблему малообоснованно свели к военной, что чуть не бросило мир в пропасть ядерного всесожжения.
В самом деле, объявил Р. Макнамара, «моя память, может быть, и плоха, но у нас в то время было 5 тысяч ядерных боеголовок… могло ли изменить военное соотношение сил размещение 40 пусковых установок на Кубе? Я не верил в это тогда и не верю ныне… Проблема заключалась не в изменении стратегического баланса». Выяснилось, по словам политолога Р. Гартлоффа, ЦРУ «никогда не подтверждало наличие на Кубе ядерных боеголовок». Да, согласился Макнамара, «Белый дом не имел бесспорных доказательств, что они там были, но нам нужно было быть осмотрительными и действовать так, как будто они были размещены».
На совещании огласили письмо Д. Раска, который спустя двадцать пять лет открыл тайну – оказалось, что президент Дж. Кеннеди в случае отказа СССР вывезти ракеты с Кубы был готов еще на один шаг – предложить через генерального секретаря ООН У. Тана сделать это в обмен на вывоз американских ракет «Юпитер» из Турции. Практическая ценность предложения была ничтожна, в любом случае устаревшие ракеты должны были быть сняты с позиций в Турции. «Но эту уступку не пришлось сделать, к удивлению президента Дж. Кеннеди, Н. С. Хрущев согласился с американскими предложениями».
На совещании всплыли некоторые детали, подтвердившие подстрекательскую роль военщины. Командование стратегической авиации США отдало приказ о приведении всех частей в боевую готовность по радио открытым текстом. Участники просмотрели видеозапись выступления М. Тейлора (сделанную четыре года назад, когда ему был 81 год). Генерал подтвердил, что стоял за военное решение и т. д. Все это детали, принципиальное значение имело напоминание Т. Соренсена: Дж. Кеннеди опасался, как бы не сделали неверных выводов из уроков кризиса и не пришли бы к заключению – «нужно быть твердыми с русскими, и они отступят».
Тогда понятно, почему в дискуссии стариков, описанной с пониманием дела политологом А. Лукасом, «что-то происходило, был подтекст, какой-то танец под самой поверхностью. Частично обсуждение, эхо тайных дебатов во время самого ракетного кризиса – является ли советский вызов преимущественно военным или политическим». В этом же ключе прошло обсуждение теми же людьми в октябре 1987 года кризиса в бассейне Карибского моря в Гарвардском университете. Спустя четверть века пробивается наконец реалистическое понимание мотивов политики Дж. Кеннеди после фиаско военщины в октябре 1962 года.