В начале октября 1963 года Кеннеди повел переговоры с Гарвардским университетом о передаче под его библиотеку участка земли. Заготовили проект письма, начинавшегося словами: «Когда президент попросит…» Кеннеди потребовал изменить текст: «Разве можно знать, кто будет президентом через год?» Пессимизм, слабо заметный с первого взгляда, не оставлял его. Рестон попытался выпытать, чего он надеялся достичь к концу своей администрации. «Он посмотрел на меня, – записал публицист, – как будто я был ребенком в стране грез. Я попытался еще раз, по-другому: не чувствует ли он необходимости при принятии повседневных решений руководствоваться какой-то определенной целью? Опять неловкая пауза. Только когда я обратился к непосредственным, конкретным вопросам, он оживился, и полилась речь, посыпались цифры».

Личные качества Кеннеди накладывали отпечаток на методы его руководства, но не меняли основного – он отдавал себя до конца служению государству. Президент Кеннеди оставался Джоном Кеннеди в партийной политике, но с почти религиозным трепетом исполнял административные обязанности. Здесь шутки кончались, здесь он не щадил живота своего. Физическая опасность для президента? «Если меня захотят убить, то убьют», – констатировал он. Перед отъездом в Мексику летом 1962 года ЦРУ сообщило президенту, что на него готовится покушение. Кеннеди как раз испытывал серьезные трудности в конгрессе. «Если мне суждено умереть, эта неделя очень подходит», – философски отозвался он.

Прочитав книгу Д. Бишопа «День, когда был застрелен Линкольн», Кеннеди встретился с автором и заметил: «К убийству я отношусь так же, как Линкольн. Любой может обменять свою жизнь на мою».

Нужно служить. Эта мысль постоянно, хотя и в различных вариантах, проходила почти через все его публичные выступления. Незадолго до гибели, принимая почетную степень доктора права от колледжа Амхерст, Кеннеди говорил на торжественной церемонии: «Много лет назад Вудро Вильсон сказал: что хорошего в политической партии, если она не служит великой национальной цели? Что хорошего в частном колледже или университете, если он не служит великой национальной цели? Библиотека, которую сооружают здесь сегодня, сам колледж – все это не просто предназначено дать выпускникам экономическое преимущество в жизненной борьбе. Они это получают. Но в обмен за большие преимущества, дарованные обществом выпускникам этого и других колледжей, они должны признать свою ответственность за государственные интересы… (Они) должны отслужить Великой Республике». Так в 60-х годах Кеннеди развивал идеи Вильсона.

В государственных делах рассеянности как не бывало. Оп запоминал мельчайшие детали и часто ставил соратников в тупик, напоминая о вопросах, о которых, как они полагали, президент начисто забыл. Кеннеди был превосходным слушателем. «Он, бывало, слегка нагнется вперед, – писал Шлезингер, – немного расширив глаза, используя возможность не для того, чтобы высказать собственные мысли, а чтобы вытащить из говорящего все, что может оказаться полезным». Приведя несколько примеров напряженного внимания Дж. Кеннеди к говорившему, Шлезингер заключил: «Таким путем он подробнейшим образом знакомился с проблемами, не раскрывая собственных карт и не давая понять посетителям, о чем он сам думал». Барнс обратил внимание на крайнюю сухость Дж. Кеннеди: «Он никогда не отдается целиком смеху. Он терпеть не может чувствительных сцен дома или на работе… Он, по-видимому, никогда страстно не влюблялся».

Философия государственного правления Джона Ф. Кеннеди наиболее точно может быть определена так: верность конституции, не букве, а существу ее. Он высоко ценил пост президента, как предусмотренный конституцией верховный орган власти. Править должно правительство, никто иной. Входившие в правительство в широком смысле составляли привилегированную касту, могли рассчитывать на твердое заступничество президента. Один из помощников президента оказался замешанным в скандальной истории, попавшей в печать, и пришел каяться в грехах. Кеннеди успокоил его: «Пустяки, я просмотрел досье ФБР, и из них следует, что мы поголовно что-нибудь да натворили». Никто из подчиненных организаций не должен и не может посягать на правящее правительство. Увеличение заработной платы государственному аппарату при Кеннеди явилось материальным осуществлением его взглядов.

Его усилия были направлены на то, чтобы очистить Вашингтон от бюрократического нароста, возникшего в годы «холодной войны». Идеи Кеннеди очевидны: Америка имеет достаточный государственный аппарат, а если возникает некое «невидимое правительство», то это результат неспособности или нерадивости работающих в нормальных конституционных учреждениях. Еще хуже, когда они вместе с невыполненной работой делегируют власть учреждениям, созданным для выполнения специфических, подчиненных функций. Президентство Кеннеди – упорная, не всегда заметная, но неослабевающая война против «невидимого правительства», за утверждение конституционного правления.

Президент должен править, ни с кем не делить власть. Хотя Пентагон вырос в исполинскую империю, Кеннеди подчеркивал, что генералов нужно держать в узде. На этот счет не должно быть никакой неясности. «Наше оружие, – напомнил Кеннеди конгрессу, – должно находиться в конечном счете и во все времена, как в войну, так и в мире, под гражданским контролем». Он ни на минуту не забывал: по конституции президент – главнокомандующий вооруженными силами. Ограничив генералов даже в словах, Белый дом резко сузил возможности военных без предварительной цензуры выступать с политическими заявлениями.

Исполнение обязанностей главнокомандующего доставляло Кеннеди чуть ли не наслаждение. Начальники штабов с первых месяцев пребывания Кеннеди у власти получили директиву: при разработке стратегии и новых систем вооружения не думать о бюджетных ограничениях, тратить, сколько они считают нужным. Кеннеди лично отдал указания о разработке новых видов оружия для частей, предназначенных вести «противопартизанские» операции. В этом отношении он оказался педантичным даже в мелочах: решал выбор нового образца винтовки, примерял специальную обувь для джунглей, постоянно подталкивал министерство обороны, чтобы было закуплено достаточное количество вертолетов для войны во Вьетнаме, и т. д.

Президент прочитал имевшиеся уставы и наставления по ведению «противопартизанской» войны, счел, что они не разрешают всех проблем, и приказал комитету начальников штабов подготовить новые. Было сделано. Не очень доверяя конечным результатам исполнения своих приказаний, Кеннеди хотел видеть все собственными глазами. Он устраивал смотры создаваемым «боевым группам», парады. Перед одним из парадов он распорядился: «Выведите мне дивизию целиком, я должен представлять, что это такое». Комитет начальников штабов отлично знал, что над ним стоит главнокомандующий.

Хотя вице-президент Л. Джонсон был много старше и опытнее президента, его не допустили в кружок доверенных советников Кеннеди. Президент отвел ему главным образом функции представительства – пока Кеннеди был у власти, Джонсон посетил 33 страны, произнес 150 речей. Он практически не имел голоса в государственных делах. Кеннеди даже не использовал Джонсона, что представлялось разумным, для связи с конгрессом. «Меня ни разу не спросили по делам законодательства», – негодовал вице-президент.

Т. Уайт точно описал место Джонсона в системе правительства при Кеннеди: «Джонсон пришел на выборы 1960 года с уже уязвленной гордостью, которая подверглась новым испытаниям за три года его вице-президентства. Отношения вице-президента и штата Кеннеди были холодными, полными подозрительности. Джонсон остался на подступах к власти, преждевременно состарившийся государственный деятель, а в ее твердыне – группа молодых людей, столь же молодых, как он в годы «нового курса», перескочивших через его поколение, экспериментировала с государственной властью, как хотелось экспериментировать ему самому… Удары по самолюбию начинались с самых простых вещей – может ли он ехать во втором автомобиле после машины президента? Может ли он прилететь в Белый дом на вертолете? – и кончались серьезными делами. Один из постоянно сидевших с ним на заседаниях совета национальной безопасности с восхищением вспоминает о дисциплине Джонсона: «Молчалив, внимательно слушает, говорит редко и лишь тогда, когда попросят, только сплетенные пальцы рук в постоянном движении, иногда он сжимает их так, что белеют суставы».

Кеннеди не видел необходимости ломать традицию, вице– президент в США – фигура малозначительная. Единственное изменение: президент приказал, чтобы вице-президент был должным образом подготовлен занять место президента, если оп погибнет в термоядерной войне. Однако Л. Джонсона не слишком информировали по всем текущим государственным делам. Кроме того, Кеннеди, вероятно, считал, что за Джонсоном нужен глаз да глаз. В результате, писал один журналист в 1965 году, «во время пребывания в должности лояльность Джонсона подверглась суровому испытанию. У него было неприятное ощущение, что за ним негласно следят, а его телефонные разговоры подслушивают. Посторонние могли только догадываться, как тяжела была его жизнь и какие мрачные мысли обуревали его по поводу собственного политического будущего».

Кеннедизм как система правления складывался в довольно стройную систему, корни которой питали американские спецслужбы и карательные органы. Слов нет, Дж. Кеннеди поголовно завидовали в политическом мире Соединенных Штатов, завидовали, конечно, по-разному – по доброму и с различными степенями злости. Единодушны были в одном – ЦРУ и ФБР возвели Дж. Кеннеди в Белый дом. «Ни одно правительственное ведомство не вызывало более мрачных подозрений (у Р. Никсона), чем ЦРУ… По словам Эрлихмана (помощник Никсона), он злобствовал как собака по поводу того, что в разведывательном сообществе кадры раздуты, контроль над ним был слишком слаб, и обходилось оно чрезмерно дорого. Однако истинная причина недовольства Никсона носила личный характер – он винил ЦРУ за то, что на президентских выборах 1960 года Джон Ф. Кеннеди нанес ему поражение».

Вознаграждение ЦРУ от президента Дж. Кеннеди последовало. К началу 60-х годов ЦРУ превратилось в гигантского кальмара, придушившего в своих интересах внешнеполитические учреждения США. Бюджет ЦРУ на 50 процентов превышал бюджет госдепартамента (составляя, однако, менее половины расходов на разведку министерства обороны). В ЦРУ работали люди, лучше подготовленные, чем на дипломатической службе. В разведке получали больше, а поскольку А. Даллес отбил попытки маккартистов освободить от «неблагонадежных» его подразделения, аппарат ЦРУ, в отличие от дипломатического, не был деморализован, оставался сплоченным и высоко ценил честь мундира. Работа ЦРУ проходила вне контроля американских послов. Не говоря уже о праве шифропереписки, разведка постепенно создала свою систему авиационной связи и даже собственные боевые части, Во многих американских посольствах было больше работников ЦРУ, чем дипломатов.

Кеннеди, разумеется, не поставил под сомнение проведение подрывной и разветвленной разведывательной деятельности, он просто напомнил, и недвусмысленно, что ЦРУ – только исполнительный орган конституционного правительства. Президент циркулярным письмом американским послам приказал: «Контролировать всю внешнеполитическую деятельность правительства США». То был удар по самодовольной разведке. Выполнение указания президента зависело в значительной степени от личности данного посла. Это очевидно, как очевидно и то, что впервые после второй мировой войны разведчики попали под прямой политический контроль.

Изменения эти были невозможны без участия министра юстиции Р. Кеннеди, которому президент поручил наблюдение за ЦРУ. Р. Кеннеди всецело разделял взгляды президента и внес со своей стороны большую лепту в упорядочение правления и ограничение функций «невидимого правительства». К тому времени более четверти века глава ФБР Э. Гувер взял за правило прямо обращаться к президенту. Хотя Дж. Кеннеди охотно принимал Гувера и взахлеб сплетничал с ним, братья Кеннеди указали Федеральному бюро расследований его место: орган в системе министерства юстиции. Негодующему Э. Гуверу пришлось признать непосредственного начальника – Р. Кеннеди. Гувер в бессильной ярости все возвращался к своей ошибке 1960 года, «по словам Салливана (У. Салливан до 1971 года третий по положению человек в ФБР), Гувер винил себя за то, что Кеннеди стал президентом». Не ослабив ни на йоту систем разведки, контрразведки и политического сыска в выполнении их прямых функций, а напротив, усилив их, президент основательно развенчал героев плаща и кинжала, самозваных сверхпроницательных гениев шпионажа, возомнивших себя выше и способнее всех. Он сбил позолоту, многими слоями облепившую ЦРУ и ФБР, а обе достойные организации с незапамятных времен широко рекламировали себя, и представил их в первозданной наготе исполнительных органов правительства. Не больше.

Интеллигентный Дж. Кеннеди был глубоко убежден, что сумеет куда лучше справиться с руководством шпионско-полицейской работой. Р. Кеннеди по указанию брата четко определил позицию в отношении коммунистического движения в США. Он заявил: «Я думаю, что коммунистическая партия как политическая организация не представляет никакой опасности для Соединенных Штатов. Она не имеет последователей и в течение многих лет игнорируется» в стране. Коснувшись антикоммунистических кампаний сверхбдительности защитников Америки, он сказал, что «они оказывают дурную услугу Соединенным Штатам», крепко высказался против тех, кто «во имя борьбы с коммунизмом сеет семена раздора и недоверия, делает ложные и безответственные заявления не только против своих соседей, но и против мужественных учителей и государственных служащих». Заявления министра юстиции никоим образом не остановили упорядоченной работы ФБР и судебной системы против американских коммунистов.

Рецидивы маккартизма неизменно получали резкий отпор президента. Он очень редко терял контроль над собой на людях, и один такой случай произошел на пресс-конференции, когда репортер осведомился, почему двое «сомнительных» взяты на работу в госдепартамент. Кеннеди потребовал от журналиста «быть готовым подтвердить фактами» свое заявление и безоговорочно взял под защиту обоих. Он реабилитировал ряд лиц, облитых грязью маккартистами, и вернул их на государственную службу. Кеннеди нашел возможность пригласить в Белый дом и обласкать Р. Оппенгеймера.

В президентство Дж. Кеннеди многие высокопоставленные лица в Вашингтоне подозревали, что за ними установлено негласное наблюдение. Сенатор К. Китинг предпочитал весьма серьезные беседы не в служебном кабинете в Капитолии. Э. Стивенсон поверял своей сестре: «Ну прямо как в романе Оруэлла «1984». Большой Брат следит за тобой! Везде кишат шпионы». Психологически и попятно – президент страстно хотел, чтобы «новая граница» была на замке. Сыск – монополия семьи, находящейся у власти, не терпящей постороннего вмешательства, а особенно импровизации дилетантов.