Жизнь в коммунистической Румынии становилась тяжелее с каждым днем. Все находилось под контролем правительства, в том числе школы. В первый учебный день мы с Мириам надели платья цвета хаки, как когда-то в Порте – бордовые платья. В новой школе все смеялись над нашей одеждой. Мы пропустили всего полтора года учебы, так что нагнать остальных было несложно; сложность заключалась в том, что мы говорили на венгерском, а занятия велись на румынском.

Кроме нас, евреев в школе не было. Дети обзывали и оскорбляли нас, несмотря на все, через что мы прошли. Клужские антисемиты распространили слухи о том, что по ночам вампир-еврей выслеживал христианских девочек и высасывал их кровь. Мы с Мириам ходили ужинать в детский дом, потому что у тети Ирены не всегда хватало еды, и по дороге обратно я часто думала: «Как вампир поймет, что я еврейка, и не станет на меня нападать?».

Тяжело жилось не одним евреям. Условия жизни у всех были одинаково плохи. В конце концов, мы с Мириам отправились в сионистскую организацию, чтобы побольше узнать о Палестине, но государство вскоре прикрыло эту организацию.

Иногда тетя из Америки присылала нам посылки. Как-то мы получили от нее ткань, и тетя Ирена отвела нас к швее, которая сшила нам с Мириам три пары одинаковых платьев. Нашими любимыми были синие в крапинку. Мы любили одинаково одеваться, чтобы привлекать внимание и подшучивать над мальчишками. Еще тетя из Америки прислала пальто, но они оказались слишком взрослыми и не подошли нам.

Однажды в 1948 году, когда нам было четырнадцать, правительство объявило о продаже новой верхней одежды. Мы с Мириам всю ночь простояли в очереди. Магазин открывался в десять утра, но кроме нас в очередь выстроилось аж двенадцать тысяч человек – а пальто было всего двести штук! Когда двери распахнулись, и толпа ворвалась в магазин, продавщица, знакомая тети, узнала нас. Она кинула нам два пальто и спрятала нас под прилавком. Чуть выждав, мы расплатились и ушли из магазина с одинаковыми красно-оранжевыми пальто – цвета осенних листьев. Когда мы много лет спустя уезжали в Израиль, мы были в этих пальто.

В 1948 году часть Палестины стала Государством Израиль. Я подумала, как прекрасно было бы жить там, где когда-то мечтал жить отец. Когда мы видели его в последний раз, он взял с нас слово – если мы выживем, то отправимся в Палестину.

Мы с Мириам переписывались с дядей Аароном, папиным братом, который жил в Хайфе, отправили ему нашу фотографию. Дядя Аарон был готов на все, что в его силах, чтобы помочь нам перебраться. Мы в письме спросили, есть ли в Израиле шоколад. Он ответил, что мы сможем есть столько шоколада, сколько нашей душе угодно, и столько же апельсинов. Он пообещал о нас заботиться. Все это звучало очень соблазнительно!

Тетя Ирена получила весть, что ее сын жив и находится в Израиле. Она тоже хотела туда эмигрировать. Мы все подали заявления на израильские визы, и тетино быстро одобрили. Нам же с Мириам одобрения пришлось ждать два года. Правительство не хотело, чтобы молодежь уезжала из Румынии, потому что молодые руки нужны были для восстановления разоренной войной страны.

Несмотря на это, мы сразу начали готовиться к отъезду. Каждый день правила, прописывающие, что мы можем взять с собой, менялись. Мы собрались за год до отъезда, так что несколько месяцев жили в окружении коробок, которые собирались увезти. Чтобы покинуть страну, мы с Мириам подписали документ, согласно которому вся наша собственность, оставленная в Румынии, переходит государству. Нам все еще принадлежали два акра земли в Порте, хотя бóльшую часть коммунисты уже раздробили и передали крестьянам. Нам так сильно хотелось уехать, что мы были готовы от всего отказаться.

За два месяца до отъезда из тюрьмы выпустили мужа тети Ирены; он тоже получил визу. Нам он ни слова на сказал о своем заключении, но мы просто радовались, что он вернулся.

Наконец, в июне 1950 года, прямо перед отъездом, правительство сообщило, что разрешалось взять только то, что будет на нас надето. В самый день отъезда тетя Ирена сказала нам надеть три платья, а сверху – наши пальто. Я осторожно завернула наши семейные фотографии, чтобы перевезти их в Израиль.

На поезде мы доехали до Констанцы, города на побережье Черного моря. Толкаясь и пихаясь, мы втиснулись в очередь на корабль. Нас с Мириам сдавливали со всех сторон, мне было трудно дышать. Но мы крепко вцепились друг в друга, чтобы нас не разделили. На корабль, рассчитанный на тысячу пассажиров, ломилось три тысячи. Мы прождали целые сутки, прежде чем пуститься в плавание.

Я глядела на отдаляющийся берег и понимала, что нас с Мириам ничего не держит в Румынии. На протяжении этих пяти лет я таила надежду, что родители с сестрами еще могут вернуться. Еврейские организации и Красный Крест постоянно обновляли списки вернувшихся людей. Я проверяла списки в детском доме, где мы всегда ужинали, но родные имена там не появлялись. Нам с Мириам уже было шестнадцать. Надо было жить дальше.

Путешествие вышло долгим и утомительным. Днями мы не видели суши, но от открытого моря захватывало дух. Бескрайний простор моря и неба, свежий воздух, ветер, треплющий волосы, – все это пахло свободой и надеждой. Держась за руки, мы с Мириам наблюдали за дельфинами, которые то выныривали, то опускались обратно под воду.

Мы прибыли в Хайфу ранним утром. Пока корабль приближался к причалу, мы стояли на палубе и любовались восходом над израильской горой Кармел. Картина была потрясающей красоты, ни с чем не сравнить. Страна свободы. Почти все пассажиры корабля пережили ужасы Холокоста, как и мы. Народ пел гимн Израиля, «Атикву». Мы подпевали, плача от счастья.

В порту мы искали дядю Аарона, который в то же время искал нас. Наконец он нас заметил, замахал руками, принялся выкрикивать наши имена. Мы обнялись, дядя нас поцеловал; мы рыдали в его объятьях. Мы так изголодались по настоящей, теплой любви, которой очень давно не получали от кого-то кроме друг друга.

Мы с сестрой, в одинаковых красно-оранжевых пальто, под которыми скрывали по три одинаковых платья, впервые за долгое время почувствовали, что мы дома.