Послесловие
Воспоминания Евы Кор были опубликованы в 2009 году, и Лиза Рохани-Буччери уловила и передала голос Евы именно так, как она того хотела. Повествование от первого лица позволяет взглянуть на все происходящее глазами Евы, узнать, что она думала и чувствовала; но оно не помогает понять, каково было лично знать Еву, как она провела последние десять лет жизни, и не раскрывает истории, хорошие или плохие, которые лежат за этими событиями.
Ева – она всегда настаивала, чтобы ее звали просто Евой – была миниатюрной женщиной. К концу жизни ее рост составлял 144 сантиметра, но она всегда выделялась из толпы, отчасти благодаря любимому наряду: синие брюки и пиджак, «стиль Евы Кор». Она создавала разнообразие с помощью шарфов или блузок с принтом, но костюм (и жилет, когда он добавлялся) всегда был определенного ярко-синего цвета. Она говорила:
– Я что-то собой представляю благодаря мыслям, чувствам и делам, костюм ни на что не влияет. Мне нравится хорошо выглядеть, и мне нравится синий цвет, потому что он мне идет, это упрощает выбор одежды. Когда у меня есть такая «форма», не приходится тратить время и силы на составление нарядов. Я не люблю носить черное, ведь я и так говорю о мрачных вещах, так пусть мой внешний вид будет контрастным.
Если по книге у читателя сложилось впечатление, что Ева была упертой, целеустремленной, готовой выражать свое мнение, даже если с ним не соглашались, это впечатление верное. Именно благодаря таким качествам Ева и Мириам выжили в Освенциме. Ева не раз говорила, что строгий нрав отца подготовил ее к лагерю, а перешептывания родителей показали ей, что взрослые не всегда говорят правду; поэтому она не относилась к нацистам с доверием, и это не раз спасло им с Мириам жизни. Взрослая Ева обладала прямолинейным и воинственным характером. Но она всегда говорила:
– Не надо делать из меня святую. Не надо ставить меня на пьедестал. Это слишком большая ответственность.
Ее рассказы, ее уроки, ее безмерное великодушие и неустанное стремление помогать самым разным людям – было трудно не ставить ее на пьедестал. Но она совершенно верно просила не делать из нее святую. Она показала нам, что не надо быть святым, чтобы простить врага, чтобы выйти победителем, чтобы нести окружающим послание добра и мира.
Обнаружив силу прощения, способную исцелить многолетнюю боль, мучившую ее после Холокоста, Ева в первую очередь хотела поделиться этим с другими пережившими Холокост. Как до, так и после прощения, Ева была неустанным защитником переживших Холокост и всего, что с этим связано. Она была ключевой фигурой в движении за привлечение нацистов к ответственности – они совершили военные преступления и убили миллионы человек, и тем не менее спокойно и безнаказанно жили в Европе и Южной Америке. Также Ева участвовала в восстановлении финансовой справедливости в отношении переживших Холокост, в особенности для близнецов Менгеле. Общество кайзера Вильгельма (институт, куда доктор Менгеле с 1943 года посылал тела из Освенцима для исследований по антропологии, наследственности и евгенике) официально попросило прощения у близнецов, а иск против химической компании «Байер», которая использовала рабский труд пленных евреев, превратился в коллективный иск, и в результате немцы создали фонд для выплаты средств пережившим Холокост. Ева выступала за обязательное изучение истории Холокоста в американских школах, а деньги, заработанные лекциями, тратила на организацию групповых поездок учителей в Освенцим и сопровождала эти группы; она хотела, чтобы учителя с более глубоким пониманием и чувством могли рассказывать детям о Холокосте. В открытом письме Ева написала:
«Многие предпочитают оставаться на пути боли и гнева. К сожалению, пережившим горе это не помогает, а моя единственная цель – помочь им. Мое прощение никак не связано с личностями, которых я простила. Я сделала это, чтобы исцелиться, чтобы освободиться и почувствовать себя сильной. Это бесплатно, никаких побочных эффектов, помогает гарантированно. Очень рекомендую всем попробовать».
Не все положительно восприняли позицию Евы, особенно вначале. Многие выжившие сочли ее оскорбительной, что понятно – ведь Ева простила нацистов. Многие восприняли это, будто Ева простила нацистов от лица всех переживших Холокост, в то время как они никого прощать не собирались, тем более не хотели, чтобы кто-то делал это за них. Произошло неприятное недопонимание, так что с тех пор Ева всегда, когда читала «Декларацию об амнистии» в Освенциме, говорила: «Я, Ева Мозес-Кор, говорю только за себя…», и подчеркивала, что простить или не простить кого-то – личный выбор каждого. Она вовсе не собиралась делать подобное заявление от имени всех переживших Холокост, только от своего собственного. Многие считали, что есть вещи, которые простить невозможно, и Холокост – одна из них. И такая точка зрения понятна – сам факт Холокоста служит свидетельством, как далеко может зайти человеческая жестокость, жадность и ненависть.
Другой проблемой стало значение слова «прощение» – Ева использовала его несколько иначе. Она знала, что ее прощение отличается от прощения в привычном смысле слова. Прощение, как правило, включает искупление вины и примирение между обиженным и обидчиком. Но в прощении Евы не было ни того ни другого, а справедливость представляла для нее отдельный вопрос. Она говорила:
– Я знала, что слово «прощение» многих смутит. Я пыталась подобрать другое слово, но ничего более подходящего не нашла. Поэтому я использовала слово «прощение», надеясь, что смогу объяснить, что имею в виду, и что все его примут.
К сожалению, этого не произошло. Бывало, она чувствовала раздражение – она видела, как страдают пережившие Холокост, но при этом сами отказываются от исцеления; от этого иногда казалось, что она говорит о них с осуждением – что, как отметил ее сын Алекс, было очень далеко от правды. Некоторые даже сомневались в истинных причинах ее активной деятельности.
Один из скандальных случаев произошел, когда Ева приехала в Германию на суд Оскара Грёнинга, «бухгалтера Освенцима». Она заранее написала Грёнингу письмо, в котором были такие строки:
«Печальная правда состоит в том, что нам не изменить того, что произошло в Освенциме. Надеюсь, что мы с Вами, бывшие враги, можем уважать друг друга как личности, можем выражать свои мысли, можем друг друга понять и помочь на пути к исцелению. Каждый раз, когда противники встречаются, чтобы восстановить отношения, они узнают много нового о себе и о том, как устроены люди. И это не может произойти по телевизору, телефону или “Скайпу”, только лицом к лицу.
Я сама пережила Освенцим и решила принять участие в вашем процессе как соистец. Возможно, я единственная из переживших Холокост простила всех нацистов, включая вас. Мое прощение не освобождает преступников от ответственности за содеянное и не умаляет моего права и потребности знать, что происходило в Освенциме».
Ева знала, что Грёнинг признавал свое участие в Холокосте и выражал раскаяние. Он публично рассказывал о происходившем в лагере как свидетель нацистских зверств, опровергая ложь отрицателей Холокоста. Ева считала, что Грёнинг заслуживает наказания, но понимала – если он расскажет о Холокосте школьникам, это принесет миру больше пользы, чем если его посадят в тюрьму. По мнению Евы, целью этого судебного процесса должны быть исцеление жертв нацизма и предотвращение расцвета неофашизма.
В конце первого дня процесса Ева пошла поговорить с Грёнингом. Когда она пришла, он на эмоциях попытался встать, но соскользнул с инвалидного кресла. Ева подхватила его ноги, а ее адвокат, Маркус Гольдбах, – подхватил его под руки, они поддержали Грёнинга, чтобы он не ударился, пока подоспела помощь, чтобы усадить его в кресло.
Ева дала показания следующим утром. Она зачитала письмо о прощении и сказала, что думает по поводу наказания Грёнинга. Во время обеденного перерыва Ева подошла к Грёнингу, чтобы пожать руку и сказать, как важно, что он честно рассказывает о содеянном. Гольдбах описал это так:
– Совершенно спонтанно Грёнинг слегка потянул Еву за руку и, когда она наклонилась, поцеловал ее в щеку. Он был полон эмоций.