Ева этого не ожидала, но ничего не сделала, да и не могла. Она, как и ее адвокат, чувствовала, что это была не просто благодарность за мягкость Евы относительно требуемого наказания, он действительно был тронут ее историей. Гольдбах заметил, что во время дачи показаний Грёнинг говорил то в прошедшем времени, то в настоящем, в каком-то смысле часть его души навсегда осталась в Освенциме.
Один из фотографов запечатлел поцелуй Грёнинга, и эта фотография разлетелась по всему миру, что укрепило в сознании многих образ Евы как «подруги нацистов». Во всех статьях упоминалось прощение Евы, но не все освещали тот факт, что она приехала, чтобы дать показания против Грёнинга, и ни одна статья не представила пояснений позиции Евы.
Поцелуй Евы и Грёнинга действительно разочаровал многих переживших Холокост. Но они не знали контекста, о нем не говорили ни в новостях по телевизору, ни в статьях. Последующая деятельность Грёнинга несколько прояснила это принятие Евой спонтанного жеста благодарности от кающегося старика. К несчастью для Евы, Грёнинг, как и доктор Ганс Мюнх, не обладал личными свидетельствами об экспериментах в лагерях.
Сострадание Евы распространялось и на простых немецких граждан. Во время написания этой книги она несколько раз подчеркнула, что солдаты в Освенциме должны называться только нацистами и никогда – немецкими солдатами. Ведь не все немцы были нацистами. Она не верила в передачу вины по наследству, и не хотела навязывать вину немцам, которые еще даже не родились, когда шла война, и к Холокосту не имели никакого отношения – это было бы несправедливо. Она рассказала историю:
– В 2005 году я поехала в Германию с подругой, немкой по имени Гунда. Мы с Гундой познакомились в 2000 году, когда она пригласила меня прочитать лекцию в школе в Рокфорде, штат Иллинойс, где она преподавала. Она не любила поднимать темы Второй мировой войны и Холокоста. С самого детства ее обзывали нацисткой, потому что она была немкой, хотя родилась после войны и о нацистах ничего не знала. Она старалась держаться подальше от историй о Холокосте, но коллега посоветовала ей пригласить меня прочитать лекцию. Я была не такая, как все: пережившая Холокост и простившая нацистов.
Когда мы впервые встретились с Гундой, я сказала, что она не должна чувствовать вину за свои немецкие корни, и ответственна она только за собственные поступки. Мы стали близкими друзьями, и Гунда решила поехать в Германию со мной, когда меня пригласили спикером на конференцию, организованную Альбрехтом и Бригитт Мар. Лекция прошла отлично, и меня попросили провести трехчасовой мастер-класс. Честно говоря, я нервничала – как увлечь пятьдесят человек, чтобы они три часа с интересом что-то делали?
В перерыве между мероприятиями мы с Гундой решили прогуляться; к нам подошла женщина и представилась по-английски – Рене Леви, дочь человека, пережившего Холокост. Она спросила, не знаю ли я кого-нибудь из детей нацистов. Я ответила: «Знаю, Рене. Вот – Гунда». Мы пошли обедать втроем, и Рене и Гунда говорили и говорили без перерыва. Между ними образовалась особая связь.
Когда пришло время начинать мой мастер-класс, я подумала, как было бы здорово, если бы Рене и Гунда могли поделиться своими историями и чувствами – это был бы прекрасный способ показать, как между детьми бывших врагов может возникнуть дружба. Пока я готовилась к мастер-классу, ко мне подошло человек десять – они тоже хотели поделиться мыслями. Потом собралось еще человек сорок, которым тоже не терпелось поделиться опытом и мыслями. Так и прошли три часа мастер-класса.
В тот день я поняла, что немцы тоже носят в себе много боли; четыре женщины рассказали, что избегают беременности, потому что не хотят рожать немецких детей, которые тоже будут чувствовать вину предков. Сложно понять, какую боль они носят в себе лишь за то, что они немцы, тем не менее их шрамы реальны.
Еве написал немец Микаэль Вёрле, внук Отмара фон Вершуера, ментора нациста Йозефа Менгеле. Доктор фон Вершуер служил в Обществе кайзера Вильгельма в Берлине, где разработал саму идею экспериментов над близнецами в Освенциме. Семья доктора фон Вершуера не знала ни о его работе с нацистами, ни о его роли в экспериментах в Освенциме. Вёрле, найдя некоторые (довольно шокирующие) труды деда, был потрясен и решил копнуть глубже. Добравшись до печальной истины, он решил написать Еве. Они быстро подружились, и Вёрле вместе с Евой ездил по Германии, помогал организовывать встречи, сопровождал ее как гид и переводчик.
В 2014 году во время ежегодной поездки в Освенцим группа Евы заметила другую группу, состоящую из немецких школьниц, у вагона на платформе. Ева тут же подошла к ним – они были шокированы после экскурсии, заплаканные, краснощекие, и их потрясение только усилилось, когда Ева сказала, что в детстве была здесь пленницей. Она тепло с ними поговорила, обняла каждую и сказала:
– Вы не должны чувствовать себя виноватыми. Вы ничего не сделали. Вы тогда даже еще не родились. На вас лежит одна ответственность – запомните, что вы здесь увидели, и расскажите другим. Будьте свидетелями, не допустите, чтобы история повторилась. Ваш долг – сделать мир лучше.
Слезы девочек сменились улыбками, это был особый момент для каждого, кто оказался свидетелем.
Еву не раз обвиняли в попытках привлечь внимание. Но довольно сложно не привлекать внимание, когда выступаешь за перемены в обществе, а Евино изменение значения слова «прощение» было радикальной переменой. Многие считали, что прощение невозможно без порыва и раскаяния обидчика, но Ева всегда отвечала, что таким образом власть остается в руках обидчика. Нацисты либо уже умерли, либо скрывались, либо отрицали свое участие в войне. Ева была уверена, что ей и другим пережившим Холокост пришлось бы страдать и злиться всю жизнь – они бы молча ждали извинения, которого никто не собирался приносить. Ева настаивала, что право на счастье и право на свободу от боли распространяются на каждого.
А что касается жажды внимания – Ева всегда использовала известность, чтобы рассказывать людям о Холокосте и прощении, которое приносит мир и счастье. Ее любимым жестом на фотографиях был символ мира – указательный и средний пальцы буквой «V» – его она изображала почти на всех фотографиях в последние годы.
Однако некоторые пережившие Холокост не воспринимали действия Евы столь критично. Она подружилась со многими, кто не был согласен с ее прощением, но был «собратом» по Холокосту и еврейскому наследию, уважал ее неустанный труд в распространении знаний о Холокосте. Один из них даже собрался с духом посетить Освенцим впервые с тех пор – вместе с Евой. Многие пережившие Холокост или другой геноцид приезжали в музей в Терре-Хоте и делились историями. Ева всегда с готовностью поддерживала, как эмоционально, так и финансово, всех выживших, кто в этом нуждался. Также важно упомянуть, что два самых признанных эксперта по Холокосту взаимодействовали с Евой. Раввин Майкл Беренбаум не считал, что прощение Евы соответствовало требованиям иудейского закона, но уважал ее старания подробно рассказать историю Холокоста. Директор фонда «Шоа» Стивен Д. Смит включил Еву в Программу «Свидетельства. Новое измерение»[8], чтобы она поделилась пережитым в Освенциме и изложила свои идеи прощения, хотя сам считал, что каждый лично для себя решает, кто и что заслуживает прощения.
Когда Ева учила молодежь использовать свои «светлые головы», она ориентировалась на собственный опыт, хотя порой ей требовались годы, чтобы найти верное решение или ответ. Она ни на секунду не прекращала думать, не прекращала задаваться вопросами, не прекращала изучать жизнь и людей, не прекращала делиться своей историей и рассказывать о прощении. Ей всегда было интересно, что мотивирует людей и что им помогает.
Каждое действие Евы было пропитано чувством долга и редкой целеустремленностью. Если у нее не было встреч, она приходила в свой музей и проводила экскурсии, общалась с посетителями, особенно с детьми. Она прочитывала каждое электронное письмо, которое получала, отвечала на вопросы, давала советы, утешала, подбадривала всех, кому было тяжело.
Дни, когда на экскурсию приходили школьники, были особенно счастливыми для Евы. Дети и подростки хорошо ее воспринимали, потому что она говорила с ними честно, на равных. Взрослым часто кажется, что детство – время беспечное, но на самом деле многим детям живется очень непросто, как когда-то жилось самой Еве. Она не раз говорила, что взрослеть тяжело, даже когда условия самые благоприятные. Ева обращалась к детям как к умным людям, с уважением и пониманием, что у них в жизни тоже бывают сложности; за это они ее обожали. Она всегда находила время пообщаться с каждым, кто подходил к ней после лекции или экскурсии.
Можно было бы подумать, что человек, с которым обращались так жестоко, потеряет всякое доверие к окружающим, закроется. Но это противоречило бы характеру Евы. Ее нельзя было назвать мягкой – она служила сержант-майором в израильский армии, и иногда ее поведение это выдавало. Но она была невероятно добродушной, и двери ее музея и группы поддержки были открыты для всех (кроме молодежи в рваных джинсах – эта мода всегда ее раздражала).