Джеймс Гиллиган, автор книги «Жестокость: размышления о национальной эпидемии» и эксперт, анализировавший RSVP в самом начале деятельности этой организации, в своем исследовании называет экономические сложности причиной роста количества как суицидов, так и фамилицидов. «Здесь прослеживается очевидная связь, – пишет Гиллиган – когда мужчина теряет работу, он может чувствовать себя кастрированным, свое мужское достоинство – униженным, и в нем может проснуться склонность к суициду, убийству или и к тому, и к другому… это апокалиптический образ мысли». Ричард Геллес, директор Центра молодежных исследований и социальной политики в Университете Пенсильвании, также выделяет экономические потрясения как причину подобных действий, но предупреждает, что в текущих социальных и политических условиях всё может стать только хуже. «Можно играть по правилам и всё равно потерять пенсию, потерять работу, потерять дом и остаться с кредитом за обучение в 50 тысяч долларов, а если объявишь себя банкротом, никто не освободит тебя от обязанности выплачивать эти долги», – говорит Геллес. – Это просто раздолье для надувательства целого слоя населения». По его словам, размывание среднего класса в Америке – это «канарейка в угольной шахте».
Однако, по мнению других исследователей, связь фамилицидов с экономической ситуацией не столь однозначна. Марике Лим, Гарвардский постдокторант, которая изучает насилие в семье, выявила тесную взаимосвязь между уровнем безработицы и фамилицидами в 1976–2007 годах; но согласно анализу информации за период с 2000 по 2009 годы, между этими факторами прослеживается лишь «слабая связь». Жаклин Кэмпбелл полагает, что экономические факторы и безработица – «стресс-факторы» для всех форм домашнего насилия, но их нельзя рассматривать отдельно от целого комплекса других причин.
Закончив школу, О"Хэнлон подал документы в престижный университет. По его мнению, все считали, что он не поступит. Братья и сестры не воспринимали его устремления всерьез и иногда смеялись над ним. «Я верил в Бога. Я сказал: Если ты существуешь, помоги мне». И, по словам Патрика, Бог ответил на его молитвы. О"Хэнлон поступил в университет и стал жить в лучах положенного ему уважения.
Патрик О"Хэнлон встретил свою жену Дон сразу после окончания университета. По словам Патрика, Дон произвела на него впечатление. Амбициозная девушка работала на полную ставку, а по вечерам посещала колледж. И едва сводила концы с концами. О"Хэнлон говорит, что это была любовь с первого взгляда; он беспокоился из-за того, что девушка не в состоянии оплатить съем жилья, и счел своим долгом помочь ей. Он спросил себя: «Как бы на моем месте поступил Иисус?» И в ответ услышал, что Дон надо спасать. Патрик и Дон поженились вскоре после встречи. По словам О"Хэнлона, Дон всегда была целеустремленной; вскоре она получила степень и нашла работу. Через несколько лет у них родилась дочь, которую назвали Эйприл.
О"Хэнлон помнит, что пока они с Дон только встречались, она часто была слишком занята, чтобы видеться с ним. Как-то раз ей нужно было написать доклад, и О"Хэнлон сделал задание за нее. Он объясняет это тем, что хотел видеть Дон, а доклад «мешал» этому. «Но разве это не обман?» – спросила я. В разговорах он любил подчеркивать свою порядочность. «Насколько мне известно, – сказал Патрик, отмахиваясь от моего вопроса, – этот доклад сдал не я».
А затем наступило одиннадцатое сентября 2001 года, была разрушена часть Пентагона. По словам Патрика, он не помнит ничего в промежутке между моментом, когда узнал о катастрофе, и звонком Дон, который сделал тем же утром. Патрик прошел примерно полторы мили, но не помнит никаких подробностей прогулки. Он называет это моментом, когда «Патрик О"Хэнлон начал сходить с ума».
Нил Вебсдейл указывает на множество факторов, которые могут способствовать увеличению числа фамилицидов. Он говорит, что маскулинность становится тяжким бременем для мужчин, которые не могут принять идеи феминизма. Теория домашнего насилия указывает на то, что абьюзер нуж дается во власти и контроле, и задается вопросом, почему жертва просто не уйдет. Но, по мнению Вебсдейла, абьюзеры не менее уязвимы в том смысле, что не могут жить без своих жертв. «Мой вопрос не в том, почему она не уйдет, а в том, почему он остается. Многие из этих мужчин безумно зависят от своих сожительниц. Женщины становятся проводниками в обычно закрытый для таких мужчин мир чувств. Часто такие мужчины неосознанно стыдятся своей маскулинности». Вебсдейл называет это великим парадоксом домашнего насилия: абьюзер может одновременно контролировать свою сожительницу и при этом быть не в состоянии контролировать свою зависимость от нее.
Гиллиган согласен с оценкой изменяющихся гендерных ролей, которую дает Вебсдейл. «Крупные социальные изменения всегда встречают сильное противодействие. Так было с движением за гражданские права, положившим конец правовой сегрегации. И, на мой взгляд, изменения сексуальных норм и гендерных ролей тоже встречают подобное противодействие. [Высказываются] невероятно предвзятые, сексистские, гомофобные взгляды, даже если в целом общество становится более толерантным». С точки зрения Гиллигана, жестокость нужно рассматривать как проблему общественного здравоохранения, а в самой грубой трактовке это значит, что, по его мнению, жестокость можно предотвратить. «Мы рассуждаем так, как будто, если человек вырос, то он должен быть в состоянии справиться с любой трудностью, – говорит Гиллиган, – но на самом деле люди гораздо более ранимые и хрупкие, чем кажется. А потом мы удивляемся, когда видим: они настолько ранимые и хрупкие, что ломаются».
И действительно, мы живем в век, когда прогресс и сопутствующее ему противодействие, о котором говорит Гиллиган, беспрецедентны. Многие мужчины – Диланн Руф, Эллиот Роджер, Алек Минассян – перед тем как совершить убийство, публично высказывают приверженность предвзятой, расистской, мизогинной риторике. Иногда кажется, что люди, занимающие наивысшие посты, разделяют сексистский и расистский сарказм этих убийц, их чувство превосходства. Не секрет, что многих президентов, от Томаса Джефферсона и до Рональда Рейгана и Билла Клинтона, обвиняли в изнасиловании (в случае Джефферсона обвинения уже давно подтверждены). Для меня разница в сравнении со всеми этими ситуациями, – от совершенных Джефферсоном систематических изнасилований, до периодических походов на сторону Джона Кеннеди и Билла Клинтона, и даже невразумительной мизогинии Дональда Трампа, – заключается не только в том, что сегодняшняя жаркая риторика, на мой взгляд, высвобождает крайние формы насилия, в основном в виде массовых расстрелов, но и в том, что эта жестокость возникает в то самое время, когда большинство женщин очень открыто и громогласно требуют изменений к лучшему. Больше не предполагается, что мы будет терпеть домогательства на работе, изнасилования в студенческих городках и бесконечные измены партнеров. Женщины борются за то, чтобы законодательные органы принимали справедливые законы, за справедливое отношение судов и полиции. Пока я пишу эти строки, тысячи женщин маршируют на ступенях Верховного Суда после того, как туда избрали принадлежащего к высшему классу мужчину, обвиненного в попытке изнасилования. Сейчас тысячи женщин – это больше чем когда-либо – баллотируются на государственные должности, и беспрецедентное число женщин служит в Конгрессе. Значит, мы живем в век, когда феминизм восторжествует так же, как и другие современные культурные и социальные движения? Задайте мне этот вопрос через двадцать лет. Но я надеюсь, что теория Джеймса Гиллигана о том, что прогресс приходит после великих социальных потрясений, окажется верной.
Многие исследователи, включая Вебсдейла и Адамса, также говорят о взрывоопасности острого стыда. В знаменитом выступлении TED «Слушая стыд» Брене Браун, которая называет себя «исследовательницей уязвимости», рассказывает о том, как стыд, среди прочего, соотносится с жестокостью, депрессией и агрессией. Браун говорит, что стыд «конструируется по гендерному признаку». Для женщин он сопряжен с соответствием набору ожиданий, связанных с семьей, работой и отношениями; а для мужчин – с тем, чтобы «другие не считали тебя… слабым». Браун называет стыд «эпидемией нашей культуры», цитируя исследование Джеймса Махалика – профессора Бостонского колледжа, который изучал представления о гендерных нормах в американском обществе. Чтобы соответствовать этим нормам, женщины должны были быть «милыми, стройными, скромными, и задействовать все доступные ресурсы для улучшения своего внешнего вида». А для мужчин список норм выглядел следующим образом: «проявление эмоционального контроля, работа на первом месте, стремление к высокому статусу, жестокость».
Я позвонила Махалику, чтобы разъяснить детали, и он сказал, что речь идет не столько о конкретных мужчинах, поддерживающих насилие, но об общественной точке зрения в Америке. Он привел в пример внешнюю политику, общественные беспорядки и то, как меры неотложного реагирования сводятся к применению силы: например, вызов спецподразделений для подавления уличных беспорядков в Фергюсоне или военные действия на Ближнем Востоке. Даже в голливудском образе мужчины насилие является «значимым для успеха фильма, – говорит Махалик. – По какой-то причине мы уравняли склонность к насилию и способность решать проблемы».
Стыд снова и снова всплывает в психиатрической истории О"Хэнлона. Ему стыдно, что его не повысили, стыдно, что его перевели на работу, к которой он не чувствовал себя подготовленным, стыдно, что он не смог пересилить свое отчаяние. На одном из последних приемов перед тем, как Патрик ушел с должности, его лечащий психолог написал:
Если спросить О"Хэнлона, зачем он совершил убийство, он ответит, что не знает. На вопрос, что он может посоветовать, чтобы предотвратить подобные случаи, Патрик дает разные ответы. А я задавала этот вопрос на каждой нашей беседе. Вот подборка его ответов из нескольких интервью: «Не бери на себя слишком много. Не будь спесивым. Не стремись к повышениям, к финансовой выгоде. Не выкладывайся слишком сильно. Снизь ожидания. Не будь слишком амбициозным. Одиннадцатое сентября. Нам в Америке нужен другой подход к лечению психиатрических заболеваний. Нужно пересмотреть препараты, которые выписывают. Вина выжившего. Мне стоило прочитать Книгу Иова. Вы понятия не имеете, как долго я добирался до работы, ничего не знаете о моей жизни. Бессонница. Если у тебя рак, ты можешь попросить друга о помощи. А с депрессией это так не работает».
И дело в том, что он прав практически во всем.
После одиннадцатого сентября О"Хэнлон занимал должность второго плана в федеральной организации. У него начались проблемы со сном. Он сказал, что перед глазами у него всё время стояли мешки для трупов[94] и гробы, обернутые во флаги. Однажды я спросила, почему он по работе не поехал за границу, и его обычно бесстрастное лицо вспыхнуло. «Меня часто об этом спрашивали: “Что ты как баба. Езжай в Ирак! В Афганистан!” – неожиданно громкий голос Патрика заполнил зал. – Когда стране угрожала война, мне было девятнадцать. Я пошел на войну добровольцем. Берлинская стена еще не была разрушена. Я был там, со всеми этими гаубицами, под дулами танков в Германии. Не говорите мне, что я был трусом. После одиннадцатого сентября я нес вахту на самом высоком уровне безопасности. Мой офис поддерживал всех участников наземных операций».
По ответу О"Хэнлона мне стало ясно, что я затронула деликатную тему. Когда я переспросила, он уточнил, что никто не называл его трусом в лицо, но он чувствовал это отношение. «Генерал армии сказал бы: “Солдата меряют не близостью боя”, – сообщает мне О"Хэнлон, и добавляет, – не говорите, что я не смелый, что я не патриот».
Вслед за бессонницей у О"Хэнлона обострилась и депрессия. Он продолжил консультироваться с психиатром, прописавшим ему много разных видов и доз медикаментов, которые, по мнению О"Хэнлона, могли усилить его нервозность. До выхода на пенсию он также проходил курсы когнитивно-поведенческой терапии и периодически ходил на общую терапию. В анкетах того времени на вопрос о суицидальных мыслях Патрик всегда ставил галочку напротив «нет», но говорит, что врал. У него были суицидальные мысли. Но он не хотел отмечать ответ «да», потому что потерял бы допуск к закрытой информации и, возможно, работу. Патрик не знал, как обеспечить семью, если его уволят. Он понимал, что болен, очень болен, но также понимал, что не может это признать по очень практическим причинам.
По словам О"Хэнлона, с приближением пенсии стресс давил на него всё сильнее. В то же самое время Эйприл начала бунтовать. Ей казалось, что родители подавляют ее, чрезмерно контролируют, постоянно говорят о важности хороших оценок; ей не разрешали ночевать у друзей и приводить друзей на ночь. Один раз она нарушила запрет, и ее выпороли. Вскоре после этого семья на время переехала в небольшую квартиру, вложив деньги во всё еще строящийся дом.
А потом О"Хэнлон вышел на пенсию.
Иногда от места совершения фамилицида веет жуткой педантичностью, и оно может быть ключом к мотивации убийцы. Уильям Бидл собрал кровь членов своей семьи в сосуд, как будто не хотел оставить беспорядок, а затем разложил тела трех дочерей на полу и накрыл одеялом. Джейкобсон и Мохри оставили убитых детей лежать укрытыми в кроватках; Мохри смыл кровь со стены спальни дочери и распылил гербицид, а затем повесился. Еще один преступник оставил на веках убитых членов семьи золотые монеты, предположительно для того, чтобы помочь им в путешествии в загробную жизнь. Вебсдейл называет такой символизм эмоциональной архитектурой дела. «На метафорическом уровне это говорит о том, что убийцы понимают ошибочность своего положения. Здесь недостаточно социологических трактовок; необходимо осмысление в философско-литературном ключе». Например, случаи, когда в качестве орудия убийства использовалась гиря, Вебсдейл трактует как «убийства собственной маскулинностью. Возможно, преступники об этом не задумываются. Это может происходить неумышленно… стихийное понимание сути стыда».