На столе, что ближе к чулану, стояла полная смятой бумаги и пакетов с горчицей хлебница и высокая стопка тарелок.

Чулан, отгороженный шторой, вел в комнату Митчелла.

Макс кивнул на ободранную дверь с выбитыми досками:

— Хозяин редко появляется. Раз в две недели переночует, деньги заберет — и снова в запой. А вот это моя комната. Заходи, располагайся. Сейчас еще Митчелл подойдет.

В комнате Макса стоял такой запах, будто здесь недавно глянцевали фотографии — запах мокрых газет и горячего глянцевателя.

— Доставай, — Андрюша вздохнул, грустно переводя взгляд с Макса на меня.

— Что?

— Да отцепись ты от нее, дай человеку раздеться. Бросай рюкзак сюда. Курить будешь? У меня еще пятка осталась.

Максиму принадлежала не слишком темная комната. Большое окно закрывали тяжелые желтые шторы. На внутренней стороне двери вместо ручки был приспособлен руль от Мерседеса, причем, приделан он был так, что его возможно было крутить.

Я бросила рюкзак на пол и не удержалась от того, чтобы не крутануть руль.

— Митчелл на день рождения подарил, вообще-то он подарил целый Мерседес, но я по пьяни утопил его в Неве, а в руль так вцепился, что когда меня спасали, не могли отодрать.

— Хватит уже лапшу на уши вешать, ты пятку обещал, так доставай.

— Тебе, что ли, обещал? Ревнуешь?

Ольховский скривился. Я уселась в жесткое зеленое кресло с кривыми подлокотниками и желто-коричневым покрывалом с бахромой. Один подлокотник был надтреснут.

— Ничего себе, пятка — полпапиросы.

— Я скромный. И всегда даю больше, чем обещаю.

При этих словах Макс с улыбкой посмотрел мне в глаза.

Взорвали. Макс затянулся первым.

Папироса потрескивала.

Ольховский долго держал дым в легких.