Я устроилась на скамье под раскидистым деревом. Невдалеке послышался перестук каблучков.

На скамью рядом со мной присела дама с огромным сенбернаром на поводке и начала разговаривать с дворником, тихо, чтобы не побеспокоить меня, не нарушить моего завороженного оцепенения.

Я рисовала в блокноте утро, пробивавшееся сквозь чугунные узоры парапета. Наверное, долго, потому что дворник, дама и сенбернар исчезли.

Воробьи косились на меня все время, пока я сидела — подскакивали ближе, чирикали между собой, отлетали подальше. Бросила им крошек. Воробьи здесь какие-то маленькие, заморенные, на вид кажутся больными, и очень много среди них покалеченных зимними холодами.

Положилась на свою интуицию и двигалась в сторону Невского проспекта, не задаваясь, впрочем, целью скорее туда добраться. Помню глухие загадочные улицы без единого человека, дома без дверей и с очень высокими окнами. Будто идешь меду двух массивных стен огромного замка величиной с город.

Казалось, все рекламное пространство Питера купила фирма KOFF. Ее рекламные полотна были везде, даже в самых неподходящих для рекламы местах.

На Исаакиевской площади нашла стенд с подробной картой Петербурга.

По периметру скверика — рассохшиеся кусты и скамеечки, установленные полукругом, чтобы хорошо можно было обозревать собор. На скамеечках отдыхали иноземные гости, петербуржская старушка читала книгу, возле собора кричали торговцы сувенирами. Я заняла скамейку ближе к конной статуе Николая.

Здание через площадь, против «Астории», было затянуто зеленой маскировочной сеткой — его реставрировали. На сетке висело огромное полотно с рекламой турецкой фирмы. На полотне вырезаны были кружочки, и при малейшем дуновении ветра они загибались внутрь — получалось, что полотно зыбится и рябит, будто река. У зеленых сеток суетились китайские строители с узкими глазками, похожими на зернышки тмина.

Я запрокинула голову на спинку скамьи и просто отдыхала, закрыв глаза. День занимался жаркий. Это чувствовалось уже с утра. Казалось, что я в этом городе уже вечность. Японские туристки фотографировались и пили сок.

Свою последнюю воду я выпила еще утром.

Мне наскучило сидеть. Я обошла собор. У северо-западного фронтона собора стояли ряды высоких автобусов, из них выходили группы иностранцев, беспечно щебеча и радуясь непонятной радостью.

По Малой Морской вышла на Невский и сама не заметила, как подошла к Казанскому собору. Медленно тащился фаэтон, в который впряжен был гнедой мерин. Я расположилась в скверике возле фонтана и разглядывала людей. Со всех сторон кричали мегафоны: «Приглашаем вас в увлекательную прогулку… Вы посетите… Автобус отъезжает в… Проходите и занимайте свободные места».

Из-за аккуратного кустарника не было видно ступеней собора. Становилось все жарче и жарче, толпа выплевывала яркие пятна одежд и множество блестящих мокрых лиц. Люди казались такими летними, свежими, легкими в прохладных одеждах, в невесомых шелковых платьицах.

Рядом с собором расположилась закусочная на колесах, раскрашенная флагами Соединенных Штатов, там за ланчем проводили время тощие иноземцы из ближайших контор. Я прошлась по полукругу, вдоль колонн. У одной колонны на ступеньке сидели две девушки, постарше меня, как из времен Вудстока — в длинных одеждах с бахромой и бисерными украшениями, рядом с ними лежали картины, обвязанные бечевкой.

На ступенях разворачивался санкционированный коммунистический митинг, продавали пропагандистские газеты, и что-то кричала в мегафон фанатичная женщина со всеми признаками сексуальной неудовлетворенности на обрюзгшем лице. Вокруг нее сгрудились почтенные старички и неизменные юноши с задержкой психического развития и тем же фанатичным блеском в глазах.

Снова вернулась на скамейку и стала смотреть на девочку, которая сидела и читала книгу. После к ней подошел красивый длинноволосый молодой человек с электрогитарой. Они посидели, поговорили и пошли по Невскому.

Тоже захотелось пройтись. У Гостиного Двора толпились политически просвещенные граждане. Анархисты под черными знаменами продавали газеты, нацисты стекались к Екатерининскому скверу. По нарукавным повязкам выделялось два подвида — красное трискеле у одних и суковатая кельтская свастика у других. На Аничковом мосту возле каждой статуи кричали фотографы и визжали туристки, когда их подсаживали на постамент.

Возвращаясь к Казанскому собору, я нагнала процессию, большинство из участников которой были завернуты в длинные оранжевые одеяния. Они били в свои барабаны и звенели маленькими тарелочками, ритмично подпрыгивая. Девушка в голубом сари предлагала купить Бхагават-Гиту. Она держала за руку ребенка, на лбу которого было начертано что-то, а один молодой человек все просил заглянуть в его рот и посмотреть, не ел ли он глины. Ко мне он обратился с такой же просьбой, но когда я отказалась, он рассердился и злобно закричал, что я боюсь увидеть там вселенную. Я встала, прислонилась к парапету, ограждавшему вход в подвал аптеки, и наблюдала, как процессия проходит мимо, девушки в шелках разных цветов: алых, пурпурных, цвета клюва горного гуся и цвета базилика, поднебесных шелках и шелках инфернальных, на их головах — тонкие покрывала, собранные в мелкие складки.

Еще долго было слышно, как они бродили по Невскому. Жара к этому времени достигла апогея. Я уже не могла резко двигаться, чтобы перед глазами не поплыли круги. Идти больше никуда не хотелось. У фонтана плескались дети. Рядом со мной на скамью присела молодая мамаша с малышом месяцев трех, не больше. Ему было жарко, он краснел, морщил личико и недовольно размахивал руками.