Митчелл извлек из кармана шприц и поднял его к свету:

— И зачем он с такой толстенной иглой взял, скотоубийца?

Митчелл сунул шприц Ольховскому и подошел к мишке.

— Баночка есть? Вот эта подойдет.

Он выбросил сухари из кофейной банки прямо на скатерть.

Пока Ольховский с Максом возились на кухне, Митчелл аккуратно пересыпал гранулы в кофейную баночку.

У меня немного кружилась голова. Я прилегла. За кроватью стояла этажерка, на которой помещались шахматы. Белые были все, у черных не хватало две ладьи и двух пешек. Пешками, видимо, служили магниты. Одной ладьей был маленький бронзовый дракончик с круглой пастью и косыми глазами, второй ладьей — зажигалка Zippo, на которой был выгравирован летящий кондор.

Митчелл с Максом что-то грели, крошили, спорили.

Я взяла со стола распотрошенного мишку и вернулась в кровать, прижимая его к себе. Хотелось плакать. У меня так бывает через какое-то время после того, как я покурю.

Кажется, я заснула.

Очнувшись, выглянула в окно. В трещине между домами тонул закат. Они еще чем-то гремели. Вскоре зашли в комнату.

— Не спишь?

Я покачала головой.

— Грязь какая-то, ватки нет, чтобы через ватку набирать?

— Где ты тут грязь видишь? Все стерильно. Вмажешь его, Макс?

Ольховский сел в кресло, Митчелл уселся на корточках в дверном проеме и наблюдал за происходящим. Ольховский со страдальческим выражением закатал левый рукав рубашки и погладил свою оголенную руку.

— Что теперь? — он, казалось, тоже был в замешательстве, потому что раньше только смотрел, как это делается, но никогда не кололся.

— Руку перетяни ему!

Макс снял с себя широкий кожаный ремень и затянул его на руке Ольховского, выше локтевого сгиба.

— Вздулись. Водки принеси, — обратился он ко мне. — Там, в кухне, на столе стоит.