— Дорога, мало ли что! Между пятым и шестым ребром…
Снова менторский тон:
— Ну, во-первых, ты не знаешь, где это между пятым и шестым ребром, во-вторых, это не самый лучший удар, в-третьих, я сомневаюсь…
— Да ладно тебе! Уж с ножом-то я как-нибудь справлюсь.
Он скрылся за очередным подъемом. И тут я впервые ощутила запах свободы от края до края вселенной. Мне казалось, что снаружи я выгляжу, как настоящая королева хайвея — ветер от промчавшегося трака развевал мои волосы, был виден весь огромный мир, все небо.
Мимо проехали только два трака. Дорога была пустынна под огромным небом. Что делает дорогу такой притягательной? Огромность неба, сквозь которое ты пролетаешь. Овраги, холмы и лесочки, как морщинистые подмышки спящих женщин. Всего и не перечесть.
Я шла и шла, а Ольховского не видела. Подумала, что он уехал на одном из этих траков. Но после, когда я обернулась, снова увидела его — он стоял вдалеке, оказывается, я его обогнала, когда он заходил в лес.
Мы встали так, на расстоянии хорошей видимости, и даже обменялись приветствиями. Так интересно было наблюдать за человеком, который никак с тобой уже не связан, просто человек на дороге. Я увидела, как возле него, чуть дальше, остановился огромный капотный монстр, как он подбежал к нему, поднялся, как машина тронулась.
Я видела, что их там вверху двое и не знала, сколько там сидений. Тоже подняла руку, но трак проехал мимо.
Ольховский смотрел на меня и делал вид, будто он тут ни при чем.
И его унесло.
XVII
Сегодня снова — только сны.
Мне хочется уйти от реальности и не просыпаться никогда.
В полудреме я видела Симеиз, такой, каким я его помнила с тех пор, когда мы с Богданом жили там в скалах и спали на панцирных койках. Мою старую тельняшку, затем бахчисарайскую пельменную, которая работала на манер допотопного джукбокса: как только посетители брали еды на определенную сумму, включали музыку.
Мы, помню, взяли три тарелки борща и решили взять по одной котлете с гарниром, оказалось, что по одной будет мало, и как только мы заказали по второй котлете, женщина сняла с колонки праздничную белую салфетку, вытерла пыль и включила радио. Потом, подперев щеку, она уселась смотреть, как мы едим.
Мне снился предвечерний Чуфут-Кале. Мы поднимались вдвоем и зачем-то несли половинку дыни в холщовой сумке. Снились мои худые лапы в изгибе, как у голодной волчицы, снилось, как я задыхалась, едва поспевая волочиться за ним в пыли. Дыню нам оставил Томас, беспечный немец с зелеными петушиными дредами. Уезжающие ноги Томаса. Томас в тамбуре. Я говорю, что не хочу нести дыню, что хочу есть ее прямо здесь, в гареме Бахчисарайского дворца, мы рассматриваем огромное блюдо для плова и узоры на падугах. Ханские конюшни, мы курим там (во сне я даже чувствую дым), а дыню приносим в пастушью пещеру и делим ее с какими-то москвичами. Та девушка, что снится мне — это уже не я, я вижу ее почти такие же рыжие волосы, могу притронуться к ним, даже почувствовать их запах, с примесью осеннего сухого шиповника и раздавленных ягод бирючины. Она бегает по выгонам, как молодая рыжая кобылка и спешит к закату, а потом будет плакать над звенящими внизу россыпями мирных бахчисарайских огней.
Томас действительно был реальным человеком. Мы действительно пересеклись с ним в Крыму. Мельком, совершенно ненадолго, может быть, на несколько минут. Странно, что он появился в моем сне.
Зейберман ездила в казарму за моей курткой — по утрам бывает холодно на прогулках.
Привезла письмо от мамы.