Интересен также факт рождения первых метисов не в тульском имении князя Голицына, а в знаменитых Дубровицах под Москвой, усадьбе рода Голицыных. Происхождение Плетёнки было дважды показано неудовлетворительно, но затем разъяснено. Первый ее сын, он же первый в России орлово-американский метис Амбер Ж., оказался недурным производителем и впоследствии дал у Голицына резвого Атамана 2.15,7. В 1890 году в России родился также всего лишь один метис – кобыла Бетси, родная сестра Амбера Ж.

В 1890 году Н.М. Коноплин купил в Вене американскую кобылу Леди-Смуглер. Я считаю, что Коноплин совершил эту покупку под влиянием головокружительных ипподромных успехов Полли, которая появилась в Москве в 1889 году и блестяще бежала. Полли осталась в России и поступила в завод графа Воронцова-Дашкова. В 1891 году в заводе Коноплина родилась первая кругом американская рысистая лошадь – сын Леди-Смуглер и Мейс-Гамблетониана. В 1893-м в заводе Коноплина родился первый метис – кобыла от Кремня и Леди-Смуглер. В том же году Коноплин купил американскую кобылу Нелли Р., а Феодосиев для Кристи – американского жеребца Винтерсета.

Начало коннозаводской деятельности Руссо как первого коннозаводчика-метизатора относится также к 1893 году. В 1894-м Руссо купил американских жеребцов Юнондио и Демпсея и заарендовал Винтерсета. Затем из Америки была выписана Феодосиевым на деньги Руссо, Кристи и других бессарабских помещиков партия американских рысаков. В том же году в заводе Руссо родились дети американских жеребцов Винтерсета и Юнондио. А в 1895-м прибыла вторая крупная партия американских рысаков, выписанных Феодосиевым.

Начиная с 1897–1898 годов успехи лошадей, рожденных в заводе Руссо, обращают на себя всеобщее внимание. Идет чуть ли не поголовное увлечение метизацией: русские коннозаводчики, которые разводят призовых рысаков, выписывают американских жеребцов и кобыл, лучшие заводы того времени (графа Воронцова-Дашкова, Телегина, Шереметевых) переходят на метизацию. Это движение все расширяется, а через десять-пятнадцать лет достигает своей кульминационной точки. Вскоре после этого в рысистом коннозаводстве страны устанавливается известное равновесие, и орловский рысак с появлением Крепыша, Палача, Барина-Молодого, группы детей Корешка и Леска вновь завоевывает утраченное положение и возвращает себе былую славу. Оба направления жестоко конкурируют друг с другом. Так продолжается до самой революции.

Л.А. Руссо наследовал хороших упряжных лошадей от своего отца. Несколько позднее он купил у своего брата К.А. Руссо рысистый материал, правда невысокого разбора, и стал вести небольшой рысистый завод. В 1891 или 1892 году после двадцатилетнего отсутствия на родину, в Бессарабию, вернулся некто Феодосиев. Он покинул родину сравнительно молодым человеком, а вернулся домой европейски образованным мужчиной, светским, полным желания жить и творить. Он много видел на своем веку, много знал, еще больше пережил и научился прекрасно владеть собой. У него была вкрадчивая манера говорить, он умел очень тонко и красиво льстить, ухаживать и делать приятное дамам. В обществе это был незаменимый человек, и неудивительно, что в Кишинёве он стал львом сезона. О нем все говорили, и даже таинственная история его исчезновения и столь неожиданного возвращения действовала на воображение многих. В Америке Феодосиев пристрастился к лошадям, хорошо изучил это дело, лично был знаком со многими коннозаводчиками, приятельствовал с секретарем Ассоциации рысистых коннозаводчиков Северо-Американских Соединённых Штатов и превосходно знал беговое дело. Феодосиев был единственным знатоком породы американского рысака в России, и я в этом несколько раз убедился лично. Зная американского рысака так, как он его знал, Феодосиев ни одной минуты не сомневался в том, что результат скрещивания этого рысака с орловским в первых поколениях будет блестящим, а потому и решил пропагандировать это скрещивание. За дело он принялся умело, хитро и чрезвычайно настойчиво. Все сулило ему быстрый и верный успех. Благодаря рысакам он мог войти в личные отношения с богатейшими людьми России, а это сулило многое. Нечего и говорить, что из Америки, кроме знаний, смелости и предприимчивости, Феодосиев не привез ничего. Ареной его действий сперва стал Кишинёв, губернский город Бессарабии. Феодосиев начал вышучивать рысаков и почтовых кляч тамошних помещиков, сумел повлиять на их самолюбие, рассказывал им про Америку, заинтересовал тамошним рысаком и мало-помалу стал внушать им мысль о необходимости покупки американских производителей, суля в будущем горы золота. Это подействовало на воображение пылких южан, и кое-кто из них начал подумывать о выписке американских рысаков. Феодосиев предложил свои услуги, что было так естественно и понятно. На деньги Руссо, Кристи, Рышкана и некоторых других коннозаводчиков были выписаны американские жеребцы и несколько кобыл, причем Феодосиев стал пайщиком всех этих лошадей, хотя из Кишинёва не перевел в Америку ни копейки. Очень быстро Феодосиев составил себе недурной капиталец. В этом сказались его коммерческий ум и умение работать по-американски. Впрочем, сам Феодосиев не считал себя американцем, а всегда с гордостью намекал, что его мать была урожденная княжна Кантакузина, а стало быть, он древнего и даже царского рода. «Оттуда ваша чисто греческая хитрость», – говорил я в таких случаях Феодосиеву, но он на это только мило улыбался. Через полтора года Феодосиеву стало тесно кишиневское поприще, и он, продав некоторые свои паи в американских жеребцах, купил других в полную собственность и с ними появился в Москве. Тут началась его деятельность по пропаганде американского рысака во всероссийском масштабе, и к нему пришла громкая известность первого знатока американского рысака в России и прозвище «пан от метизации». Для орлово-американского скрещивания Феодосиев сделал очень много. Здесь я коснусь лишь роли Феодосиева как создателя завода Руссо.

Я уже говорил, что Феодосиев выписал из Америки ряд американских жеребцов и кобыл. Кроме того, он пригласил в Россию Ф. Кейтона, а позднее Ч. Пейджа, Ж. Дэвиссона и Ф. Стара.

В то время в заводе Руссо было двенадцать-пятнадцать кобыл, более чем скромных по происхождению и еще более скромных по личным достоинствам. Этот состав молодой Руссо должен был показать Феодосиеву и получить от него указания, как вести дело в дальнейшем, чтобы стать знаменитым коннозаводчиком. Феодосиев внимательно осмотрел состав завода Руссо и после сортировки, как он сам мне об этом рассказывал, оставил только пять кобыл. Из них две были бракованные кобылы телегинского завода, две – завода К.А. Руссо и одна – завода Моровина-Шадро. Все остальные были переведены в разряд рабочих лошадей, и тогда же было решено выписать американского жеребца и несколько американских кобыл и повести завод в орлово-американском направлении.

Годом переформирования завода Руссо следует считать 1893-й. Вскоре американские лошади прибыли. Таким образом, в заводе оказалось три американские кобылы, пять орловских и американские производители Юнондио, Винтерсет и Демпсей. Винтерсет пробыл в заводе недолго, его выкупил затем Феодосиев, Юнондио дал порядочное количество приплода, а Демпсей стал основным производителем завода, с которым Руссо не расставался в течение всей жизни этого жеребца. Первые приплоды от Юнондио и Винтерсета были получены в 1894 году, а от Демпсея – в 1895-м. Впрочем, в тот год он дал одного лишь жеребенка – кобылу Дадую, которая впоследствии была продана Маличу. С 1896 года Демпсей стал главным производителем завода. Сначала Руссо подготовил Демпсея к бегам, и этот жеребец с хорошим успехом выступал в Одессе, где показал резвость 2.20 и 4.59 (на три версты). Демпсей бегал в Одессе в 1897–1899 годах и одновременно крыл маток у своего коннозаводчика. Юнондио оказался посредственной лошадью по резвости, ибо показал в Одессе секунды 5.20 и смог выиграть только 160 рублей. Руссо в нем быстро разочаровался и вскоре расстался с ним, но все же отвел от него порядочно жеребят, и его кровь была довольно сильна в матках этого завода. Позднее Руссо продал Юнондио в Румынию. Среди маток лучшей была кобыла Винтергрин, родная сестра Винтерсета. Ее рекорд в Америке на милю был 2.24.1, а в Одессе резвее 2.25 она прийти не могла. Две другие кобылы также были нерезвы. В заводе Женеван и Винтергрин не дали ничего классного, а Сахара дала одну лошадь хорошего класса. Руссо очень широко воспользовался кровью этих трех американских кобыл и дал заводское назначение целому ряду их дочерей, которые происходили от хороших орловских жеребцов или американского Демпсея. Они оказались очень полезными матками, дали ряд призовых лошадей, но успехи их детей и внуков дальше Одесского ипподрома не пошли.

Руссо в своем заводе стремился создать гнездо маток из основного заводского материала, и ему это вполне удалось. В конце концов у него образовался превосходный состав завода, но на это ушло двадцать лет жизни и немало денег. Образованию этого гнезда немало помогли прекрасное воспитание и тренировка молодых лошадей. Можно смело сказать, что если бы Руссо взял в состав завода хороших орловских лошадей и воспитывал их так, как воспитывал метисов, то несомненно, он получил бы еще более блестящие результаты. К этому основному ядру своих заводских маток Руссо добавлял кобыл очень немного и с большою осторожностью. Наиболее удачными его покупками стали жеребец завода князя Вяземского Ливень, матка Армида того же завода, Беспорядочная Дубровского завода, несколько кобыл завода К.А. Руссо, из которых лучшей оказалась Верная, Фрина, давшая резвую Флорю, классная Альдина завода Суручана, Злоба завода князя Вяземского, дочь Злючки – матери Зенита, сахаровская Волга, дочь Пегаса, и другие. Среди всех этих кобыл лучшими по заводской деятельности оказались Армида, Беспорядочная, Верная и Фрина. Удивительно, что классная Альдина, одна из лучших орловских кобыл своего времени, в заводе Руссо не дала ничего выдающегося и даже хорошего. И напротив, от кобыл К.А. Руссо, которых Феодосиев саркастически называл «почтовыми рысаками», получились не только резвые, но и хорошие лошади. Сам Руссо не ожидал такого результата. Когда же он привел первого сына Демпсея от одной из этих кобыл на бега в Одессу, его ждал большой удар: жеребенок не был допущен к состязаниям, как не имеющий установленной степени орловской кровности. По существовавшим в то время правилам, метисом считался такой рысак, одна сторона родословной которого была американской, а другая – орловской. Причем орловская сторона приравнивалась к улучшающей единице, так что в жеребенке должно было быть не менее ³¹/₃₂ или ⁶³/₆₄ орловской кровности. Этому условию не отвечали кобылы завода К.А. Руссо. Руссо сейчас же телеграфировал в Главное управление, прося допустить его лошадь к бегам, но в этом ему было отказано. Оставалось одно – попытаться разъяснить происхождение кобыл К.А. Руссо. Это было нелегко, так как кобылы происходили либо от отцов, матери которых были неизвестны, либо их бабки происходили от таких же жеребцов. В том, что это были орловские лошади, сомнения не было, но они вышли из мелких заводов, описи которых не были никогда напечатаны. Тогда Л.А. Руссо воспользовался советом своего друга Феодосиева, и совет этот помог. В имение Л.А. Руссо приехал Прохоров и «разъяснил» происхождение кобыл завода К.А. Руссо. Прохоров настолько интересная личность, что я скажу о нем несколько слов.

Иван Васильевич Прохоров происходил из когда-то состоятельной купеческой семьи, затем обедневшей. Он был небольшого роста и хромал. Бравировал он тем, что говорил всем правду, а чаще дерзости, и это ему сходило с рук, так как взять с такого человека было нечего. У него было особое положение на бегу: членом бегового общества он не был, но постоянно всюду появлялся, критиковал, со всеми ссорился. Воронцов-Дашков и Вахтер ему покровительствовали. С молодых лет он изучал генеалогию орловского рысака и был действительно ее знатоком. До появления в России американских рысаков он был прямо-таки фанатиком орловской породы, но затем, когда появились метисы, стал ярым сторонником метизации. Я не верил в искренность этого превращения и считал, что оно вызвано необходимостью. Тогда все сильное и именитое в спорте и коннозаводстве перешло на метизацию, и Прохоров, увидев, что сила на той стороне, тоже перекочевал в лагерь метизаторов. Там были богатые покровители, работа в канцелярии Петербургского бегового общества, правда сдельная, но хорошо оплачиваемая. Надо отдать справедливость заправилам Петербургского бегового общества: они здраво смотрели на вещи и умели прикармливать меньшую братию. Прохоровым пользовались как оружием против орловцев, а так как этому человеку терять было нечего, он испортил много крови Щёкину и другим орловцам.

Первые работы Прохорова (в конце 1880-х годов) были интересны. В тот период он увлекался линией Бычка и напечатал несколько интересных списков бежавшего потомства этого жеребца. Ряд лет Прохоров вел заводские книги у Коноплина, составлял описи заводов для представления их в Главное управление государственного коннозаводства, печатал корреспонденции о бегах и прочее. Первое время он писал под своей фамилией, а потом избрал себе псевдоним – И. Грановский. Мне всегда было как-то совестно читать кляузные статьи Прохорова, и особенно неуместным казался этот псевдоним, так как имя Грановского вызывало в памяти образ одного из лучших представителей российской интеллигенции.

Прохорова все знали, в наезднической беседке он был кумиром и там его звали Ваней, но думаю, что уважали его немногие. Генеалогию Прохоров знал превосходно, но за хорошее вознаграждение готов был «разъяснить» какую угодно породу. Много лет все сходило ему с рук и его «разъяснения» признавались Главным управлением. Происходило это оттого, что престарелый Храповицкий, который был тогда фактическим редактором «Заводской книги русских рысаков», относился к делу формально. За Прохоровым установилась репутация знатока генеалогии, а также человека, который может выручить из беды. Все, кто покупал в Москве или Петербурге рысака с сомнительным или запутанным аттестатом, обращались сейчас же к Прохорову – и он «разъяснял». Эти «разъяснения» в большинстве случаев не выдерживали критики, и, когда Карузо вступил в должность редактора заводских книг, деятельность Прохорова закончилась. Нечего и говорить, что Прохоров от всей души возненавидел Карузо, а тот относился к нему не только сдержанно, но и с оттенком брезгливости.

Итак, Прохоров приехал на завод Руссо и в несколько дней «разъяснил» всех бабок и прабабок «почтовых рысаков» Кости Руссо, после чего, щедро награжденный, отбыл в Москву с сознанием хорошо выполненного долга. Тут метизаторы его приветствовали, ибо он вывел из беды «своего» и насолил чистопородникам. Некоторые метисы Руссо получили права гражданства, и Прохоров, да и не он один, торжествовал. Руссо повезло в том отношении, что тогда Карузо еще не был редактором, а то не видать бы его сомнительным метисам ипподрома как своих ушей. Все они происходили от кобыл К.А. Руссо и, в сущности, не имели права бежать.

У Карузо было удивительное чутье во всех вопросах генеалогии. Беседуя со мной не раз о заводе Руссо, он всегда говорил, что чувствует фальшь «разъяснений» Прохорова, но закон обратного действия не имеет, а потому теперь уже поздно разоблачать эти прохоровские «труды». Я имел возможность убедиться в справедливости слов Карузо много лет спустя. Прохоров, который травил всех орловцев, только ко мне одному относился почтительно: он ни разу ни печатно, ни устно не обругал моих лошадей и мою коннозаводскую деятельность. Я любил с ним поговорить о генеалогии. Однажды, когда он приехал в Прилепы, речь зашла о лошадях завода Руссо. Прохоров стал хвастать, как ловко он провел Главное управление. Я убедился, что в его «разъяснениях» что-то было и в самом деле верно, но многое он взял с потолка и весьма ловко и умело использовал. Что касается лошадей Руссо, то их значение в русском коннозаводстве сейчас ничтожно, чтобы не сказать сильнее.

Теперь я перейду к личным впечатлениям о заводе Л.А. Руссо. Я не особенно стремился попасть туда, поскольку метизация меня менее всего интересовала. Однако отказаться от любезного приглашения Руссо, которое повторилось несколько раз, было неудобно, и я согласился приехать. Руссо, приглашая меня к себе, все повторял, что ему особенно интересно слышать критику ярого орловца. Мы решили ехать вместе, и эта поездка состоялась ранней весной, когда одесский беговой сезон еще только начался.

Кишиневский курьерский поезд уходил из Одессы в двенадцать ночи, а потому мы, устав от волнений и суетни на бегах, сейчас же заснули в купе как убитые. Нас разбудил кондуктор, когда поезд уже подошел к Кишинёву. Было полшестого утра. На вокзале Руссо ждала карета, запряженная парой рослых гнедых жеребцов в английской упряжи. Это были дети Демпсея, которые ходили у него в городе. Лошади были резвые и хорошо съезженные, и, пока я в окно кареты смотрел на незнакомый город, мы незаметно домчались до дома Руссо. Там все еще спали, и нас встретил благообразного вида лакей. За утренним кофе я был представлен мадам Руссо. Мадам Руссо была известная красавица, и я о ней много слышал. Она была еще не стара, очень интересна и мила. В свое время она покорила немало сердец, но, познакомившись с Руссо, сама потеряла сердце. У Руссо было двое детей – сын и дочь. Мальчик уже тогда очень любил лошадей и знал рысаков отца наизусть. После оживленного разговора мы стали собираться с хозяином в его имение Микауцы, и лакей доложил, что лошади уже поданы и ждут у крыльца. Там действительно стояла ямская четверня или, как говорили кишиневцы, почта, запряженная в новую щегольскую коляску. Мы покатили по улицам Кишинёва, направляясь на юг уезда. Я обратил внимание, что хотя четверня была запряжена в ряд, но у кучера-молдаванина был в руках не кнут, а большой бич. Ловко лавируя по узким улочкам, беспрестанно хлопая бичом и понукая и без того ретивых коней гортанным, высоким голосом, кучер быстро вез нас по городу, и вскоре Кишинёв скрылся из глаз. Дорога теперь шла среди кукурузных полей, карликовых бессарабских садов и обширных виноградников. Вскоре показался молодой, прекрасно содержавшийся лес, который оказался собственностью Руссо, а за ним усадьба. С гиком, под звон бубенцов и щелканье бича мы подкатили к помещичьему дому, очень опрятному, но довольно скромному на вид. Здесь нас встретил некто Сибов, дальний родственник Л.А. Руссо и управляющий его имением. Этот господин был скуп на слова. Небольшой дом Руссо внутри оказался превосходно обставлен, но напрасно глаз знатока или любителя искал бы здесь предметов старины: все было ново, прочно и красиво, но куплено каких-нибудь двадцать – двадцать пять лет тому назад. В кабинете хозяина висел довольно скверный портрет жеребца Демпсея. По этому портрету можно было понять, что Руссо не разбирается в живописи, не любит и не понимает искусства.

Вскоре мы отправились на конюшню. Наездник Петров с призовой конюшней был в Одессе, а в заводе оставался его помощник, который и представлял нам лошадей. Мне бросилось в глаза, что при заводе не было манежа. Конюшни были просты, но содержались очень опрятно. Часть призовых лошадей, еще не отправленных на бега в Одессу, стояла в попонах, из чего следовало, что в конюшнях холодно. Варков имелось достаточно, и они были хороши. Везде царил образцовый порядок, который, по-видимому, здесь завели давно и неуклонно поддерживали. Что касается ипподрома, то при заводе был только круг в три четверти версты, дорога к которому шла через деревню. Нечего и говорить, что это был очень неудобный круг, но другого из-за рельефа местности разбить бы не удалось. Особенно неудобен был проезд по молдаванской дороге, где собаки считали непременной обязанностью выскакивать из всех подворотен и с громким лаем преследовать рысака. Я сам наблюдал такую картину и, глядя на этот круг, удивлялся, как Петров умудряется так блестяще подготовить к началу одесского весеннего сезона рысаков Руссо. Они всегда приходили туда подготовленными и в первый же беговой день выигрывали четыре, а то и пять первых призов.

Перейду теперь к выводке, но должен предупредить, что эти мои впечатления довольно отрывочны, так как записей о заводе Руссо я не нашел в своих записных книжках.

Производителями завода были тогда Демпсей и Ливень.

Ливень – довольно пустая и несерьезная лошадь, хотя он и родился в за воде князя Вяземского. Ставить его во главе завода было нельзя, и в Центральной России он окончил бы свои дни в городе или же на случном пункте. От Ливня появлялись резвые лошади, так как он сам имел рекорд и был хорошего происхождения.