Петушок 2.17,2 (Летун – Горка), р. 1893 г., зав. А.В. Якунина[10]

Хладнокровный (Бережливый – Кокетка), р. 1883 г., зав. А.Н. Чеховского. Держит лошадь, вероятно, С. Гирня

Ловчий 2.21⁶/₈ (Лель – Лебёдка), р. 1892 г., зав. Н.П. Малютина

Лель 2.16; 4.26 (Удалой – Ларочка), р. 1885 г., гн. жер. зав. Н.П. Малютина

Думая о Петушке теперь, я полагаю, что гармония форм уже тогда привлекала мой глаз, привыкший ценить произведения искусства. Ни одна фотография, ни один портрет не дают истинного представления о действительной красоте этой лошади. Лучшим фотографическим снимком Петушка я считаю любительский снимок К.К. Мамонтова, сделанный в Одессе в 1898 году. Эту фотографию напечатали в журнале «Коннозаводство и коневодство» в 1902 году. Была еще статуэтка Петушка, вылепленная из воска М.А. Козловской и затем раскрашенная. К сожалению, эту статуэтку разбили внуки А.В. Якунина.

Смельчак 4.49,4 (Летучий – Смелая), р. 1893 г., зав. Н.П. Малютина, дед Воина

Я обратил на Петушка внимание С.Г. Карузо, с которым тогда часто встречался в Одессе. Карузо пришел в восторг от этого жеребца и написал о нем в Дубровку Ф.Н. Измайлову. Измайлов ответил, что он давно знает Петушка, очень его ценит, но случать с ним кобылу считает излишним, так как у них в заводе есть та же кровь. Яньков, Недоброво и Кноп были заинтересованы Петушком. Словом, у Петушка образовался «круг друзей», который я шутя сравнивал с известным кружком «друзей Румянцевского музея», который тогда возник и имел целью привлечь внимание самых широких слоев населения к этому знаменитому музею. Под влиянием наших выступлений в прессе Якунин стал получать письма с вопросами о цене Петушка или просьбами случить с ним кобылу.

Великий князь Дмитрий Константинович, который в свое время торговал Петушка для Хренового, вновь заинтересовался жеребцом и прислал Измайлова в Одессу осмотреть Петушка и, если возможно, купить его для Дубровского завода. Прибыв в Одессу, Измайлов сообщил мне о цели своего приезда. Мы сейчас же послали за Карузо, но его, к сожалению, не оказалось дома: он на несколько дней уехал к себе в деревню. За завтраком в гостинице «Лондонская» состоялось наше совещание. Якунин был человек капризный, так что надо было действовать осторожно и не дать ему понять, зачем приехал Измайлов. В то время часть дубровских лошадей была в Одессе от имени Таранова-Белозёрова, и мы решили сказать, что Измайлов приехал с целью их осмотра. На другой день мы отправились на ипподром, осмотрели дубровских лошадей, причем на эту выводку Измайлов пригласил всех местных охотников, в числе которых были и братья Якунины. После выводки все стали просить А.В. Якунина показать Петушка, и он охотно согласился. Измайлов превосходно владел собой, и, когда вывели Петушка, ни один мускул у него не дрогнул. Я стоял рядом с ним, и он, взглянув на Петушка, тихо мне сказал: «Наш!» Потом пояснил: Петушок – типичный представитель линии Бычка. Нечего и говорить, что Якунин не продал Петушка. Измайлов уехал домой ни с чем. Якунин был очень польщен, что Петушка торговали в знаменитый Дубровский завод. Вскоре после этого он отправил жеребца домой в Максимовку. Посторонних кобыл под Петушка он не принял. Так безрезультатно окончились старания «друзей Петушка» устроить его производителем в какой-нибудь первоклассный завод.

Заводская карьера Петушка в заводе Якунина оказалась неудачной. Она началась рано, когда Петушку было пять лет и он еще бегал. Это было благоприятным фактором, ибо в то время знаменитые призовые жеребцы поступали в заводы в качестве производителей чуть ли не в десять лет. В течение всей заводской карьеры Якунин давал Петушку очень мало кобыл и объяснял это тем, что бережет своего любимца. У меня сохранились списки приплода Петушка за первые восемь лет его заводской деятельности. Всего за это время Петушок дал двадцать девять жеребят. А ведь это были лучшие годы Петушка, когда он действительно находился в полном порядке. Есть несколько причин, почему Петушок не дал ничего первоклассного в заводе Якунина. Прежде всего, подбор к нему был очень труден. В то время у Якунина в заводе находилось много дочерей Летуна, а Петушок был его сыном; очень сильна была кровь Ловкого, а Петушок был его внуком. Лучших кобыл ему нельзя было назначить. Петушок, по-видимому, был из числа тех потомков Бычка, которые хорошо переносили инбридинг на его кровь. К сожалению, Якунин этих выводов в свое время не сделал. Далее. Петушок был необыкновенно отдатлив, таковы же были и все его дети. Якунин погубил много своих резвых лошадей именно в раннем возрасте, и детей Петушка постигла та же участь. Достаточно сказать, что Петушок 3-й, которого в возрасте двух лет я видел сам, имел феноменальную резвость, но был вскоре поломан. Словом, Якунин поставил своего кумира Петушка в невозможные условия заводской работы и тем его погубил.

Расскажу теперь о своей поездке в завод Якунина. Якунин давно приглашал меня к себе, и вот, условившись с ним, я приехал в Одессу, чтобы оттуда вместе с Якуниным отправиться в Максимовку. Это имение было в пятидесяти пяти верстах от города. В Максимовку Якунин всегда ездил на своих лошадях. Прибыв к нему на квартиру, я застал у подъезда четверку разномастных рысистых кобыл, запряженных в поместительную коляску. Якунин меня уже ждал и тотчас начал собираться в дорогу. Сборы продолжались недолго: взяв из ящика письменного стола большой потрепанный бумажник, туго набитый деньгами, Якунин положил револьвер в карман и был готов в путь-дорогу. Мы вышли на крыльцо. «Трогай, Игнат», – велел Якунин, и большой экипаж загромыхал по одесской граненой мостовой. Нам предстояло пересечь почти весь город. Мы сидели молча и смотрели по сторонам. Город только начинал просыпаться, но в предместье жизнь уже била ключом. Экипаж наш то и дело останавливался, пропуская фуры, груженные сеном, и возы спешивших на базар крестьян. Быстро промелькнула Пересыпь, и экипаж поехал по превосходной, ровной, как стол, дороге. Вокруг была одна выжженная степь. Характер здешних селений своеобразен, они напоминают молдавские и болгарские деревни. Растительность скудная и чахлая, деревья попадаются очень редко, зато почти везде виноградники и бахчи. Долгое время слева от нас тянулась синяя полоса воды – то был знаменитый Куяльницкий лиман, но потом и он исчез, и до самой Максимовки мы ехали по степной унылой местности. В этой части Одесского уезда имения были очень редки: помещики, соблазнившись близостью города, переехали туда. Так что по пути попадались только села, немецкие колонии и хутора.

Лошади у Якунина, привычные к дороге, шли хорошо, и мы проделали весь путь, что называется, в одну упряжку. Разумеется, мы все время беседовали о лошадях. Якунин рассказывал о своей жизни в Москве, о тамошних охотниках, беговом обществе с его интригами, страстями и бегами знаменитых рысаков. Все это было мне очень интересно, так как я сам вскоре собирался переехать в Москву, центр коннозаводского дела России. Мало-помалу мы приближались к цели нашего путешествия. Солнце уже стояло высоко, жара была нестерпимая, пыль не давала дышать. Лошади заметно приморились, и мы решили их попоить, а сами закусить. Вскоре лошади вновь крупной рысью понесли нашу коляску по ровной дороге. Сзади что-то застучало. Слышно было, как кто-то едет в фургоне, но едет очень резво. Игнат повернулся и посмотрел назад. «Что там такое?» – спросил Якунин. «Та то Шарт едет на наших кобылах, мабуть до нас, в Максимовку». Через несколько минут нас обогнал, обдав целым облаком пыли, толстый немец, сидевший со своим работником в новом зеленом фургоне. Он управлял парой рыжих лошадей. Якунин только и успел высунуться из экипажа и крикнуть: «Петушки?!» – «Петушки», – послышался ответ немца, и фургон был уже далеко впереди.

Якунин пояснил мне, что это богатый колонист по фамилии Шарт, у него замечательные лошади, а это его любимая пара – кобылы от Петушка, которых он купил у него, Якунина. «Колонисты – большие любители рысистых лошадей, – заключил Якунин, – но они любят грузную, тяжелую вороную лошадь. Ну да теперь привыкли к моим рыжим и раскупают их нарасхват, только уж больно не любят лысых и белоногих, а о пегих так и слышать не хотят».

В Максимовку мы приехали около трех часов пополудни. Имение располагалось в котловине или, как говорят на юге, в балке. Усадьба была большая, но довольно беспорядочно выстроенная: постройки разбросаны на большом расстоянии, почти все из камня-известняка под железом или глинобитные, крытые камышом. Дом небольшой, одноэтажный, с верандами, затененными диким вьющимся виноградом. Сад тоже небольшой, а конюшни обширные. В доме нас встретила пожилая экономка и чмокнула Александра Васильевича в плечико. Николая Васильевича в это время не было дома. К обеду он подъехал, и с ним тот самый Шарт, которого мы встретили в пути. Мы говорили все время о местных интересах, Шарт рассказывал про деревню, но потом разговор сам собою перешел на лошадей.

Дом Якунина был обставлен просто, но хорошо. Мебель в основном ореховая – это было любимое дерево мастеров эпохи Александра II. Даже рамы портретов – из орехового дерева. Большие зеркала украшали гостиную, по стенам висели портреты и две-три недурные картины одесских художников Костанди и Лодыженского. Меня поразило совершенное отсутствие портретов лошадей. В кабинете стоял громадный письменный стол, заваленный бумагами, и было видно, что хозяин проводил за ним много времени; книг почти не было. В общем, дом производил впечатление нежилого. Зимой Якунины жили в Одессе и проводили в деревне лишь лето.

Когда мы направились в конюшню, я просил разрешения сначала познакомиться с расположением и постройками завода и уж затем приступить к осмотру лошадей. Здания конюшен были очень старые и довольно неряшливые. Их возвели еще при отце Якунина. Внутри было чисто, но денники простые, кое-где покосившиеся, много раз переделанные. Было видно, что Якунин не придает никакого значения показной стороне дела. Как во всех старых конюшнях, коридоры оказались неимоверной ширины, по ним можно было свободно проехать в экипаже не только парой, но даже тройкой. Помещение было рассчитано на шестьдесят-семьдесят лошадей, но большинство денников уже пустовало. Выводного зала при заводе не было, выводчика тоже, лошадей выводили наружу конюхи и совершенно не умели их ставить. Якунин иногда сам брал лошадь под уздцы и устанавливал ее. Я пошутил, что он идеальный выводчик, ибо лошади сейчас же повиновались ему. Манеж был очень большой, кирпичный, со столбом посередине, крытый камышом. Посмотрев на этот манеж, я невольно подумал о том, сколько лошадей переломал здесь Якунин. Николай Васильевич, будто прочтя мои мысли, сказал: «Сколько в этом манеже брат перекалечил лошадей, и сказать невозможно!» Александр Васильевич огрызнулся, но обычной ссоры не произошло. Ипподром, идеальный по грунту, полутораверстный, совершенно ровный, был разбит на четверки и восьмушки. Из маточной конюшни главные ворота вели прямо на выгон. Крытых варков не было. Загонов я насчитал два или три. Все было вполне удобно и рационально приспособлено, но примитивно.

Выводка, как это водится в заводах, началась с заводских жеребцов. Первым появился Вар – родной брат Петушка. Он был на три года его старше, но не имел с Петушком ничего общего: это была вороная, густая, довольно грубая и сырая лошадь. Когда-то Вар недурно бежал в Одессе. «Вот этот сырёха во вкусе немцев, держу его в заводе только потому, что дает вороных, густых и таких же сырых, как он сам, лошадей, а немцы их раскупают нарасхват», – сказал Якунин. Шарт добродушно улыбнулся и заявил, что Вар очень хорош.

Строгого показали вторым. Это была очень резвая лошадь, замечательная по себе: вершков четырех росту, масти темно-караковой с подпалинами, густая и вместе с тем сухая, приятно фризистая, глубокая, дельная и породная. Якунин недостаточно ценил Строгого. Между тем жеребец был идеалом городской лошади. И как производитель он стал бы украшением любой заводской конюшни, не исключая и Хреновской.

Лебедь, сын Любаши и Ширяя-Молодого, носил свое имя не по праву. Это был густой, крупный, пятивершковый рыжий жеребец, однако круглокостный. Мясистый, но при этом все же рысак. Ехал в свое время недурно, ибо имел рекорд 2.24.

Бедуин, знаменитый по резвости и силе, так как бежал все длинные дистанции, был второй после Петушка по классу лошадью в заводе Якунина. Он много выиграл, в Москве бежал с лучшими рысаками России и нередко их побеждал. Имел рекорды 2.18 и 4.47. Бедуин был породен, но легок, имел немного ребра и не был лошадью выдающейся. По-видимому, это мнение когда-то разделял и сам Якунин, ибо Бедуин в четыре года был отдан в езду приказчику. Когда я начал критиковать Якунина, он сказал: «Вы так восхищаетесь охотниковскими лошадьми, так знайте, что Бедуин – вылитая мать, он пошел по охотниковским лошадям!» Я возразил, что не все охотниковские лошади были совершенством, но при всех недостатках высокая породность предков явно проглядывает в Бедуине.

Воевода, Петушок 1-й и Петушок 2-й были родными братьями, и всем троим Якунин дал заводское назначение. Позднее Якунин пустил в завод и четвертого брата – Петушка 3-го. Лучшим из них был гнедой Воевода.