Скепсис мог бы спасти от рождавшихся в салонах фольклорных басен, будто, скажем, «технарям» душевное благородство, альтруизм менее свойственны, чем людям творческих профессий. Скорее, наоборот, среди творцов гораздо больше эгоистов. Благородство, альтруизм не могут принадлежать каким-то социальным группам. Альтруизм свойственен исключительно людям. А в человеке могут вполне сочетаться крайний альтруизм и крайний эгоизм. Скепсис помог бы поставить барьер или же управиться и с фольклорными баснями, будто настоящий интеллигент ценит Бродского, а «ненастоящий» – Евтушенко, будто прочитавший неизвестные имена первым достоин уважения, а замешкавшийся – нет, будто курс общества на неравенство – норма, а на равенство – нивелирование, будто настоящие интеллигенты появляются в пятом-десятом поколении и интеллигентность передаётся по наследству… Всё это далеко от науки, от серьёзного анализа и теоретического осмысления. Подобные мифы, бытовавшие среди интеллигентов и об интеллигенции в советских салонах, нельзя рассматривать как научные концепции. Такое возможно в обществе, где нет чёткого разделения между элитарной прессой и прессой для широкого круга читателей. Там, где в дискуссиях озабочены прежде всего разделением на «свой» и «чужой», на настоящих борцов за свободу и ненастоящих, на высокое и низкое в литературе, музыке, искусстве, там элиты не рождаются, а вырождаются. И спасительный скепсис тоже.

Увы, мы с энтузиазмом тащим этот груз прошлого. И не только когда читаем или пишем о других судьбах, а и сталкиваясь с ситуацией, в которой можно или обидеться, или рассмеяться. Импульсивно мы выбираем первое. Скажем, дискуссии в соцсетях интернета обычно возникают спонтанно. Удержать себя и не участвовать – вопрос собственного темперамента, амбиций. Для меня всякий потенциальный или реальный диалог, если говорить серьёзно, это импульс решить собственную ТВОРЧЕСКУЮ задачу. Меня несёт, я неуправляем. Здравый совет: «начинать дискуссию… не имеет смысла» не срабатывает. А вот когда или тебя, или твоего оппонента занесло, лучшее средство справиться с собой – скепсис. Этому я по сегодняшний день пробую учиться у англичан…

После поражения Англии в европейском чемпионате по футболу-2021 в русской прессе можно было отыскать много вздорного: будто у англичан остался рубец, который не даст им жить спокойно, будто всему виной самый молодой игрок, который не сумел забить гол с пенальти… Всё не так. Англичане были довольны, что победили немцев в этом чемпионате. Это главное. Остальное, как они говорят, – бонус… Даже если бы страна стала чемпионом. Ну, вот хотелось им такого оксюморона – в год, когда Великобритания ушла из Европейского Союза, было бы кстати прихватить с собой Кубок Европейского чемпионата. Не вышло. Но рубец? Да нет. Посмеялись над собой, да и только. Скептики, что с них взять!

В дни, когда я писал эти строки, в Англии прощались с принцем Филиппом, герцогом Эдинбургским, мужем королевы Елизаветы Второй, с сочувствием к королеве, с воспоминаниями о шутках принца, с улыбками и без истерик наших – на кого ты нас оставил… Для меня дни траура лондонцев были импульсом ещё раз поглядеть на нас, россиян, со стороны. Принц Филипп разбирался в своих амбициях и предпочтениях именно со скепсисом и юмором. Перед женитьбой дослужился до командира корабля. Мог стать адмиралом флота. Женился на юной Елизавете. И когда она стала королевой, отказался от карьеры на флоте. Сделал для Короны так много, что монархия ему будет обязана, пока существует. Что именно? А через СМИ сближал её с народом. Благотворительными акциями вовлек в систему воспитания и образования шесть миллионов юношей и девушек из 140 стран. Денежным призом герцога награждались лучшие…

Принц оставался скептиком. Хотя пережил трудное детство. Полуторагодового Филиппа с матерью на британском корабле вывезли из Греции после того, как страна сбросила с королевского престола его отца. Сиротство с восьми лет. Мать вернулась в Грецию. Отец жил в Париже. В судьбе Филиппа принял участие дядя, муж одной из сестёр, которого в Германии, как еврея, арестовали нацисты. Его освободили благодаря усилиям британского правительства. Дядя перебрался в Англию, где организовал колледж специальной подготовки детей по его системе. Там учился и Филипп… Мать его в Греции во время немецкой оккупации спрятала и тем спасла еврейскую семью. Позже она с почестями была похоронена в Иерусалиме…

Принц не любил рутину, со скепсисом принимал ритуалы, непредсказуемо нарушал регламент. Можем ли мы представить себе, скажем, что кто-то из российских лидеров покинет трибуну мавзолея или какую-нибудь другую, чтобы присоединиться к маршу ветеранов войны? Принц Филипп это сделал и, как участник войны, во время шествия ветеранов пошёл вместе с ними… Принц Филипп в 1961-м году впервые, как представитель монарха, дал на ТВ интервью. В 1969-м появился на пресс-конференции с прямыми вопросами-ответами журналистам. Принц такими шагами показывал, что монархия нужна народу, а не ей самой. Так ведут себя англичане, прошедшие путь от создания Британской империи до её развала…

В Лондоне живёт и работает много шотландцев. Они любят свою Шотландию, желают ей ещё большей независимости, чем есть, хотят даже её отделения, голосуют и готовы сделать для неё всё. Но, как подмечают англичане-скептики, единственное, чего они не хотят сделать для Шотландии, – жить там. Конечно, и потому, что в столице Великобритании шотландцы не чувствуют никакой дискриминации.

Иное дело русские. Как имперский народ, они не завершили самоидентификацию и остались инфантильными со множеством комплексов, с убеждением, что мир их недооценивает, с агрессией и повышенным уровнем патриотизма. Потому искать у русских самоиронию, юмор, следы скептицизма – дело безнадёжное. Пресс-секретарь президента России ответил телеведущему, что сталкивался с критикой со стороны Путина и она отбивала у него желание… жить. Так и сказал: «Не хочется. Жить сразу не хочется». А мне не кажутся такими уж дикими слова пресс-секретаря лидера России. Как и уверения благотворительного Фонда «Кошечки и люди»: «Путин не может не любить кошек, он не был бы у власти и дня, если бы не любил кошек. Избиратели ему такого не простили бы». Примитивно по форме и лживо по сути. Потому что избиратели прощают российскому вождю и не такое. Скепсис, если бы он был свойственен русским, уберёг бы народ от таких перекосов и верноподданичества. Увы, для этого нужны, прежде всего, свобода, отсутствие страха.

В России же продолжается то, что началось со времён, когда наши дедушки и бабушки, мамы и папы отсиживали своё в ГУЛАГе, строили танки и самолёты, боролись не за настоящее, а за будущее… Однажды сын послал мне ссылку-видео с интервью «Ирина Шихман – Петр Авен». Запомнилось, как банкир-миллиардер признаётся, что они, либералы, в начале 90-х просто из-за невежества, трусости, лени и самомнения отдали страну тому, кого последний диссидент Валерия Новодворская определила словом – гэбня. Притом в начале интервью Авен утверждает: «Да, я свободный человек». В конце же, после живых воспоминаний о страхе сидевших в ГУЛАГе его дедушек-бабушек, интервьюер спрашивает: «Вы боитесь сегодня?» И он, забыв о «свободном человеке», вдруг признаётся, что ночами спит плохо из-за… страха: «Я боюсь, что за мной придут!» Банкир со своей уникальной коллекцией картин, разговором о серебряном веке излучал в том интервью, по впечатлениям моего сына, «тоску невероятную».

Говоря об английском скепсисе, подчеркну именно его национальную сущность. В этом смысле, наверное, всякому современному государству полезно присмотреться, прежде всего, к институту Королевства Великобритании. И не только потому, что у трона богатый опыт самосохранения. При королеве нормально функционирующие демократические структуры общества, свободные СМИ, правительство, парламент… При всём скепсисе англичан остаётся главное, загадочное – всему перечисленному нужен Трон. И именно это остаётся загадкой даже самому близкому партнёру Великобритании, которым являются США. Впрочем, корни непонимания столь глубоки, что требуют пояснения.

Разница – в британском скепсисе и агрессивной прямолинейности американцев. Может быть, тут сталкиваются традиции Старого Света с… нормами Нового Света. К примеру, в нашумевшем конфликте Меган, жены принца Гарри, с укладом жизни королевской семьи и прислуги это проявилось очень ясно. Меган не предполагала, что прислуга при дворе работает не ради денег (зарплаты их очень маленькие). Главное тут – степень взаимного высокого уважения. Этого не уловила Меган, которая вела себя с прислугой совершенно по-американски. А ведь такого не позволяют с обслугой не только в Виндзоре, Букингеме, Корнуэлле, а и вообще в Англии… Если англичане сталкиваются с подобным, они относятся со скепсисом именно к тем, кто пренебрегает этими традициями. Нахамить кассиру в универсаме, официанту в ресторане, стюардессе в самолёте, да где угодно – нонсенс… Собирая материал для эпилога, я в последний момент наткнулся на книгу про Меган и Гарри, где автор упрекала принца – он, конечно, хорошо знал порядки, традиции в королевской семье, где рос, но не мог сказать своей жене «нет». Ссылки Меган на расизм уводят от существа конфликта – она не знает и не принимает традиции Англии. Да, с одной стороны, Меган американка, причем образованная и утонченная, а с другой – цветная женщина. Королева же, известная своим остроумием, сказала одному другу: «Теперь, когда Меган стала членом семьи, господину Корбину (лидер лейбористов. – Э.Г.) будет гораздо труднее избавиться от нас». Здесь была значительная доля как правды, так и юмора, поскольку корни Меган позволяли монархии лучше представлять мультикультурную и многорасовую Британию.

Говоря о политиках, нетрудно заметить и тут, что на месте английского скепсиса у американцев амикошонство, за которым проглядывает просто плохое воспитание. Скажем, не уважать традиции страны, куда едешь с визитом, глупо. Прежний президент США отличался этим, и нынешний тоже. Байден, оказывается, много лет назад, когда ехал в Англию впервые в статусе сенатора, вёз наказ матери-католички: «При встрече с королевой не кланяйся ей!» И вот, спустя много лет, он, увы, выполняет наказ матери: не только не кланяется в Виндзоре королеве Елизавете, но и несколькими днями раньше единственный из всех опаздывает в Корвилле на встречу Её Величества с участниками «Саммита -7». Так бы был независим Джо Байден, когда преклонил-таки колено в финале предвыборной кампании – не устоял перед требованием определённой части своего электората. И стал президентом.

Оставим, впрочем, американцам разбираться, что им заменяет английский скепсис. Попробую лучше понять, есть ли граница моего скептицизма, когда я рассуждаю о России, в которой родился, о народе, среди которого жил 50 лет? И не только в контексте сегодняшнего страха и сокрушений английских либералов – мол, бедный народ, столько пережил, такая трудная у русских история… Аргумента, который, кстати, я не принимаю: на Британских островах бед было не меньше, и история народа, селившегося тут, не легче. Граница моего скепсиса должна быть и в контексте исторических проблем, возникших у русских, как имперского народа, остановившегося в собственном развитии. Народ-завоеватель, поглотивший Сибирь, Дальний Восток, районы Крайнего Севера, так и не освоил эти приобретения. Что было возможно лишь при здоровом самосознании русской нации, её самоидентификации. Всё это осталось незавершённым, недоразвитым на фоне приобретённых гигантских земельных пространств. Здесь следует искать причины и нынешних бед России.

Размышления о границах скепсиса вывели меня на Мандельштама с, увы, его русофобством. Он пробовал отделить своё иудейское происхождение от русского. Похоже, это было не так просто. Русским языком он не хотел жертвовать, но к русским его отношение заставляет увидеть в нём русофоба. Приведу только вот этот отрывок из очерка Мандельштама «Сухаревка»: «Я видел тифлисский майдан и черные базары Баку. Разгоряченные, лукавые, но в подвижной и страстной выразительности всегда человеческие лица грузинских, армянских и тюркских купцов – но никогда я не видел ничего похожего на ничтожество и однообразие сухаревских торгашей. Это какая-то помесь хорька и человека, подлинно «убогая славянщина». Словно эти хитрые глазки, эти маленькие уши, эти волчьи лбы, этот кустарный румянец на щеке выдавались им всем поровну в свертках оберточной бумаги… русские базары, как Сухаревка, особенно жестоки и печальны в своем свирепом многолюдстве… Русского человека тянет на базар не только купить и продать, а чтобы вываляться в народе (как свинья), дать работу локтям, поневоле отдыхающим в городе, подставить спину под веник брани, божбы и матерщины».

Поэт расплатился за свой скепсис без границ. Жизнью. Судьбой. Мой же скепсис, когда я пишу о России, всё-таки следует принимать с оговоркой. Ей, кстати, нет места для моего скрытного однофамильца, автора известнейшего стихотворения «Чучело-мяучило», по которому в советские времена сняли мультфильм. Михаил Давидович всю свою жизнь числился под фамилией Яснов. Михаил Яснов. О чём я узнал в конце 2020-го лишь из информации в Интернете, что тот в возрасте 74 лет внезапно скончался. Оказалось, он уступил властям свою настоящую фамилию: на обложках 100 изданных книг, отмеченных многими премиями, стояло – Яснов. И только сейчас открылось, что Яснов был Гурвич. Меня зацепила тайна псевдонима – ведь и я мог скрываться под материнской фамилией, звучавшей вполне по-русски.

Борис Хазанов, он же Геннадий Моисеевич Файбусович, не ставил никаких барьеров своему скептицизму в отношении России. Псевдоним, кстати, придумал не Геннадий Моисеевич. Это подарок редактора подпольного машинописного журнала. Ради конспирации. Предполагалось, что тайная полиция не станет разыскивать реального носителя этого имени. Неизвестный Файбусовичу инженер Б. Хазанов не имел отношения к диссидентскому движению. Говорят, он уехал в Америку. Конспирация не помогла, псевдоним был разоблачён. С тех пор – дело происходило в 70-х годах – он украшает сочинения Файбусовича. Борис Хазанов, эмигрант с 35-летним стажем, любопытен своеобразным отношением к родине: «В определенном смысле – я никогда не был патриотом. В своей стране я чувствовал себя ссыльнопоселенцем. Я привык стыдиться этой родины, где каждый день – унижение, каждая встреча – как пощечина, где все – пейзаж и люди – оскорбляет взор». Тем не менее всё это оборачивается подобием скепсиса: «Но тайное чувство шепчет мне, что этот стыд есть род извращенной любви…»

Оказавшись в эмиграции, великие диссиденты Солженицын, Синявский, Зиновьев не зацепились за западный скептицизм. А вот поэт Бродский охотно принял этот скептицизм. Потому и куролесил. У него литературный английский был так себе. Но на потеху английскому салону писал на английском. Не смутился, когда получал Нобелевскую премию. В паре с королевой Норвегии открывал традиционный бал. Не образование, не статус эмигранта, а творчество стало для него главным. Ему ничего не стоило отказать соотечественнику в поддержке, если он считал – плохой роман, плохая книга…

Скептицизм мог бы уберечь наших россиян от многих нелепостей. И не только нынче, а и прежде тоже. Российская и эмигрантская пресса, играя терминами, ссылками, стилистикой, с оглядкой на модный концептуализм, нонконформизм и прочие маскарадные уловки, тривиальным фольклорным идеям, повторюсь, придаёт вид научных концепций. Наукообразие воспроизводится в модернизированном виде в книгах и создаёт иллюзию творчества. Разоблачить такое словоблудие было бы по силам академической прессе. Но она сама заражена подобной интеллектуальной неприхотливостью и умственным комформизмом. Может, выход из этой кажущейся безвыходности и есть скепсис? Глядишь, и со временем всё встало бы на свои места.

Помню, в том же «Снобе» одна почтенная дама из Израиля, в своё время благополучно эмигрировав из СССР, делится впечатлениями от сочинений Дениса Соболева: «Дочитав книгу, я ревела почти три дня. Обо всем на свете сразу». Я пошёл на ссылку, хотя сразу подумал: лучше Толстого-Чехова читать, от которых реветь не будешь три дня, а думать научишься и смеяться… Поглядел творение, пробившее слезу у дамы, насчитал в первых десяти строчках десять прилагательных, определяющих и расцвечивающих существительные – ветер сильный, вода бурая, снег белый и мокрый… И пожалел сентиментальную даму.

Не было следа скептицизма и в рассуждениях русских американцев из числа наших интеллектуалов, комментировавших «Письмо 150-ти»: мол, почему американскую интеллигенцию не пугают грабежи, превращение цветущих городов в территории третьего мира, в города-призраки, с заколоченными витринами и толпами бродяг и бандитов? Готов поспорить, ничто не сломает вектор американского общества в XXI веке. Оно преодолеет заблуждения американской элиты в «Письме 150-ти». Ведь такое и прежде переживала Америка. В 1939 году 300 ведущих американских интеллектуалов подписали письмо, осуждающее «фантастическую ложь, что СССР в чём-то схож с тоталитарными государствами». И что? Где авторы этого письма? Где эта «ложь»? Где СССР?