— А что именно мне нужно было сделать? Подойти и начать выяснять отношения? — мягко спросила она, стараясь, чтобы произнесенное ею нельзя было воспринять, как словесную полемику.
К очередному противостоянию с Равенелем девушка была совершенно не готова. Они были чересчур неравными противниками.
— А в этом есть что-то неправильное — подойти и задать прямой вопрос? Лучше сбежать и напридумывать себе то, чего и быть не могло?
Лин лишь вздохнула. Он был настолько искренен в своем непонимании.
— Все неправильно. Это дворец, там полно лишних глаз и ушей. Любой скандал — это удар по репутации королевской семьи, что недопустимо. Это вбивали в меня с раннего детства. Женщины амаинтов ведут себя иначе?
Амаир едва заметно улыбнулся.
— Проще. Поскандалили прямо на месте, разобрались и живут дальше в мире и согласии.
— Подрались, волосы сопернице повыдергивали, — добавила красок в его лаконичное описание принцесса. — Это не про меня. Я так никогда не смогу. Вы же это понимаете?
— Есть золотая середина между скандалом и побегом — просто подойти и спокойно поговорить. Почему ты это не сделала, Лин?
Она молчала. В спальне повисла длинная пауза. Равенель ждал ответа. А Шарлинте просто нечего было добавить. Пока нечего. Амаир был прав. Достаточно было подойти, обнаружить свое присутствие, сохраняя спокойствие. Но не скажешь же прямо, что подойти помешал страх. Страх быть публично отвергнутой. Отвергнутой мужчиной, к которому она неравнодушна. Неравнодушна, видимо, настолько, что это заметно и окружающим.
Слабая улыбка тронула губы девушки. Она еще позволяла себе рассуждать про то, что детские травмы от жесткого обращения матери с будущим королем, так сказались на его отношении к старшей дочери. А сама… Проще сбежать и закрыться, чем дать кому-то повод вновь оттолкнуть. Как в детстве. Только она уже не ребенок.
— Сними щит, Лин, — наконец, тихо попросил амаир. — Я позволю тебе своими глазами увидеть, что там было на самом деле.
— Я не могу, — растерянно выдохнула принцесса. — Я не знаю как. Он получился неосознанно. Было бол… неприятно, и мне захотелось спрятать эти эмоции максимально глубоко.
Принцесса вздрогнула, когда его горячие ладони накрыли ее холодные пальцы. Теплая волна побежала вверх по рукам, постепенно согревая все тело. Последнее время от холода — внутреннего и внешнего, помогало лишь теплое одеяло. А она, оказывается, привыкла к тому, что амаиры согревали всего лишь своим присутствием. Или Лин грелась собственными эмоциями, которые позволяла себе испытывать раньше? А без них внутри было холодно и пусто.
Его большие пальцы поглаживали тыльную сторону ладоней Шарлинты. А глаза не отпускали, словно удерживали ее взгляд. В серо-синей глубине вновь яркими всполохами загорелась какая-то внутренняя, не имеющая никакого отношения к человеческой ипостаси амаинта, подавляющая сила. Она росла, словно огненная спираль, как будто искрилась и почти обжигала. Хотелось укрыться от нее, спрятаться, отвести глаза, но в то же время смотреть, любоваться, гореть вместе.
— Отпусти свои чувства, Лин, — тихо и ровно произнес Равенель.
Что-то внутри принцессы буквально требовало подчиниться этому спокойному голосу, этой силе в глубине его глаз, этому жару, нарастающему в ее собственном теле. Но иррациональный страх, ледяными иглами сжимающий желудок, не позволял. От этого внутреннего противоречия что-то ломалось в душе. С вполне ощутимым грохотом, болезненными толчками крови, отдающим в уши. С выворачивающей тело болью, то ли образовавшейся в процессе, то ли застарелой, нашедшей, наконец, выход наружу.
Равенель что-то говорил. Шарлинта видела, как двигаются его губы, но не слышала ни звука. Она по-прежнему не могла отвести взгляд. А глаза Нела постепенно менялись, наполнялись живым человеческим волнением и тревогой. Видимо, за нее. Что-то было не так, не по его плану. Что-то, с чем у него не получалось справиться.
Боль мешала принцессе понять, что с ней происходит. Заглушала разум, не давая тому возможность, что-то придумать, что-то сделать, к чему-то подтолкнуть девушку. Казалось, что внутри ломается все разом, одновременно. Боль была в каждой клеточке тела, мешала говорить, слушать, дышать.
Какая-то сила сдернула Равенеля с места, и, потеряв его взгляд, Шарлинта смогла закрыть глаза. В этот же момент в ватную тишину ворвались первые звуки — удара и чьего-то падения.