Прохлаждаясь под бодрящим осенним солнцем у здания женевского почтамта, Александр Фут мысленно посмеивался: в тот день, похоже, все швейцарские домохозяйки купили к обеду по апельсину. У него не было четкого представления о том, что именно ему придется делать в Швейцарии. В поезде ему приходила в голову мысль, что его могли втянуть в контрабандные перевозки на черном рынке или отвели ему “роль спасителя заключенных из Дахау, как в «Алом первоцвете»”. Дело явно было подпольное, незаконное и созвучное его левацким взглядам, и Фута это вполне устраивало. Но сейчас, присматриваясь ко всем проходящим мимо женщинам, в белом шарфе и с кожаным ремнем в руке, он казался себе слишком заметным. “Я чувствовал себя каким-то нелепым болваном, в лучшем случае поставившим себя в неловкое положение, в худшем – рисковавшим получить от швейцарцев обвинение в домогательстве”. Городские часы пробили двенадцать, когда он ее заметил. “Изящная, с хорошей фигурой и точеными ножками, со скромно причесанными черными волосами, она выделялась в толпе швейцарцев. В свои тридцать с небольшим она выглядела как жена какого-нибудь рядового сотрудника французского консульства”. В руке у нее был апельсин, а в авоське лежал зеленый сверток.

“Прошу прощения, – обратилась к нему Урсула, – где вы купили этот ремень?”

За кофе в ближайшем кафе они изучали друг друга. “Он был высокий, несколько полноватый. Светлые волосы отливали в рыжину, белесые ресницы, бледное лицо, голубые глаза. Англичанин распознал бы по выговору, что он из самых низов среднего класса, но в Германии на это внимания не обратят”. Она попросила называть ее Соней, объяснив, что отныне при любых контактах он будет Джимом. Футу она понравилась. “Приятный человек, занятная собеседница – мое первое шпионское знакомство оказалось не таким страшным, как я ожидал… по-английски она говорила с легким иностранным акцентом и была, насколько я мог судить, русской или полькой”. Внимательно изучая его – “каждое слово, интонацию, жест”, – Урсула отметила, что “он быстро все схватывал и задавал разумные вопросы”. Спустя час она приняла решение.

“Вы отправитесь в Мюнхен по годовой туристической визе, – сказала она. – Там вы подыщете себе жилье, выучите язык, заведете как можно больше друзей и будете держать ухо востро”. Фут должен был прочитать литературу по радиотехнике и освоить азы фотографии. Основной его задачей в Мюнхене была разработка рабочих и служащих на заводе БМВ, который, кроме автомобилей, производил также двигатели для самолетов люфтваффе. Когда Фут заметил, что ничего не знает о Германии, Урсула не стала церемониться: “Почитайте про Мюнхен в местной библиотеке”. Подыскав постоянное жилье, он должен был сообщить свой адрес, отправив Бригитте в Лондон книгу: выбрав страницу, нужно было написать адрес невидимыми чернилами из кукурузного крахмала и воды. Скрытая надпись должна была проявиться после обработки страницы йодом. Затем Урсула вручила ему больше двух тысяч швейцарских франков “на расходы”, дав указание ждать ее ровно через три месяца в полдень у почтамта в Лозанне. Урсула также поделилась с ним простыми способами определить, нет ли за ним слежки. Наконец она обратилась к нему за советом. Британский батальон в Испании был расформирован, а оставшиеся в живых 305 добровольцев вернулись на родину. Нет ли среди бывших товарищей Фута, спросила она, кого-то, кто справился бы с таким же заданием? Немного подумав, он предложил кандидатуру своего друга-коммуниста, который сражался вместе с ним в битве при Хараме и всем запомнился своим бесстрашием. По словам Фута, он “единственный из его старых товарищей, кто бы решился на столь рискованное задание”.

Урсула запомнила имя – Лен Бертон.

Александр Фут сел в поезд с легким сердцем, набитым бумажником и самым отдаленным представлением о своем будущем. Ему обещали “трудное и опасное” задание, а оплачиваемый отпуск в Мюнхене никак не вписывался в это описание. Очевидно, его вовлекли в какой-то шпионаж, но Фут понятия не имел, на кого он должен был шпионить и с чем он столкнется в своей работе. Быть может, размышлял он, Соня работает на Коминтерн, коммунистическую организацию, о которой он где-то слышал. Вернувшись в Англию, он собрал свои вещи у сестры в Ист-Гринстеде, подал заявление на туристическую визу в Германию, снова заглянул к миссис Льюис на Лоун-роуд, чтобы получить сведения об “обстоятельствах в Германии” и подтвердить секретные договоренности об отправке адреса. Бригитта была уже не так резка и холодна, как при первой встрече. Они виделись еще дважды, по его словам – по случаю “светских мероприятий”. В донесении МИ-5 впоследствии появилась запись: “Возможно, Ф[ут] флиртует с Бригиттой”.

В тот год снег выпал в Швейцарии рано, накрыв горы словно одеялом. “Величественный пейзаж, казалось, был специально создан фоном к этому дому”, – писала Урсула. Каждый день семилетний Миша на лыжах добирался до школы в Ко. По воскресеньям они садились на маленький синий поезд, поднимавшийся на вершину горы, а потом почти милю скользили на лыжах домой. Нина и Олло катались днем на санях. Урсула осваивалась в большой компании иностранцев в Женеве, где шпионы соседствовали с дипломатами, журналистами и многими другими, кто, казалось, не имел и вовсе никакого занятия. Как всегда, Урсула старалась подружиться и с единомышленниками, и с теми, кто придерживался совершенно иных взглядов. Интересны были все: Роберт Делл, корреспондент газеты Manchester Guardian, его зять Дэвид Блеллох, работавший в Международной организации труда, пожилая еврейская дама по имени Лилиан Якоби, которая была замужем за раввином и сбежала от несчастливого брака, Мари Гинзберг, библиотекарь в Лиге Наций. В Женеве беседы велись преимущественно на дипломатические темы, а сплетни и секреты были основной разменной монетой. В этом странном калейдоскопе невозможно было разобрать, кто на кого шпионит. Многие из новых знакомых Урсулы были хорошо осведомлены и порой разговорчивы, когда речь заходила об усугубляющейся международной обстановке. Все, что удавалось выудить, она передавала в Москву. “Обманывала ли я людей, относившихся ко мне с сочувствием?” – размышляла она. Урсула также подружилась с женой местного фермера, фрау Фюссли, доброй измотанной швейцаркой “с приветливыми карими глазами”, с четырьмя детьми на попечении и мужем-тираном. С ней беседа чаще всего заходила о том, что фрау Фюссли предпочла бы выйти замуж за фермера, жившего по ту сторону долины, с которым у нее был роман.

В один прекрасный весенний день на пороге крестьянского домика появился Йохан Патра. С тех пор как они виделись в последний раз в Москве, он вернулся в Китай, где помогал коммунистам-повстанцам (командировка, вероятно, счастливо уберегла его от сталинских мясников), и ненадолго заехал в Центр перед очередным возвращением в Шанхай. Узнав, где живет Урсула, Патра решил заявиться к ней без предупреждения. Она была рада его видеть, но в этот раз ее поразила его наивность и потрясло почти полное безразличие к их жизнерадостной трехлетней дочери. “Я не винила его, – писала она. – Но и не понимала”. Быть может, они никогда не понимали друг друга. Их роман казался теперь далекой фантазией.

Олло была незаменимой помощницей: она готовила, убирала и заботилась о малышке Нине, привязавшись к ней настолько, что порой называла ее “мой ребенок”. Няня спала с девочкой в одной комнате. Порой Урсула задумывалась, нет ли в этой привязанности Олло к ее дочери доли одержимости. С Мишей няня была чрезвычайно строга. Ольга Мут знала, что Урсула часто работает допоздна по ночам, посылая радиограммы при помощи передатчика, спрятанного в нижней части бельевого шкафа. Когда Урсула, измученная и невыспавшаяся, выходила к завтраку, Олло отправляла ее обратно наверх. “Я вижу, как долго у тебя в комнате горит свет… Ложись, я послежу, чтобы дети не шумели”. В те дни их сообщничество было уже более откровенным. Урсула даже обсуждала с Олло, что следует делать в случае обыска. “Если что-то случится, ты ничего не видела и не слышала, так и повторяй”.

Как и в доме детства Урсулы, соперничество между матерью и няней было негласным, но напряженным. Олло считала, что лучше справляется с материнскими обязанностями, намекнув даже однажды Урсуле, что шпионаж сказывается на ее родительском долге. Ошеломленная Урсула огрызнулась: “Предлагаешь мне отказаться от работы из-за детей или от детей из-за нелегальной работы? И то и другое совершенно исключено”. Олло задела ее больное место. Когда Урсуле требовалось послать радиограмму или отправиться на встречу, она переставала быть матерью и, как и ее собственная мать по совершенно иным причинам, поручала свои обязанности Олло. Урсула обожала своих детей, но порой испытывала облегчение, что, ненадолго оторвавшись от роли матери, может снова стать разведчицей. Работа не была для нее важнее детей, но она верила, что сможет совместить семью со шпионской карьерой.

В ту зиму Фут обосновался в Мюнхене, в меблированной квартире по адресу: Элизабетштрассе, 2. Студент университета и офицер СС по имени Ойген Лар согласился давать ему уроки немецкого языка и с радостью познакомил Фута с другими нацистами. Согласно инструкциям, Фут купил книгу, написал невидимыми чернилами адрес и отправил ее на Лоун-роуд. Правда, он забыл указать номер страницы, содержавшей послание, вынудив Бригитту “перемазать йодом весь том в поисках тайнописи”. После этого он себя не утруждал. В роли эксцентричного зажиточного британского туриста у него было “достаточно карманных денег и мало дел, если не считать развлечений” – а уж в них он знал толк.

Фут питался только в ресторанах. Однажды, подыскивая место для обеда, он оказался в “Остерии Бавария” на Шеллингштрассе, где предлагалось приличное комплексное меню. Фут уплетал жаренную во фритюре треску с Kartoffelsalat, когда “у дверей внезапно все засуетились и в помещение размашистыми шагами вошел Гитлер”.

По случайному стечению обстоятельств Фут оказался в любимом ресторане фюрера, принадлежавшем его бывшему однополчанину, с которым они вместе воевали в Первую мировую. Гитлер всегда ел в заднем флигеле, отделенном от остальных посетителей тонкой деревянной перегородкой, на которой крепилась вешалка. Как правило, он приходил в сопровождении своего адъютанта, обергруппенфюрера Вильгельма Брюкнера, и нескольких помощников. Как большинство тиранов, Гитлер был привередлив в еде и всегда заказывал одно и то же: “Яйца под майонезом, овощи, макароны, фруктовый компот или тертое яблоко и воду «Фахингер»”, хваленую лечебную минеральную воду, якобы избавлявшую от желудочных хворей. Во время еды фюрер беззастенчиво пукал. Окружающие принимали это как должное. В марте 1935 года Гитлер обедал в “Остерии Бавария” с двумя сочувствующими нацизму англичанками, сестрами Юнити и Дианой Митфорд: одна была положительно сумасшедшей фанаткой Гитлера, а вторая – любовницей лидера британских фашистов Освальда Мосли. За обедом Диана восторгалась “серо-голубыми глазами” Гитлера, “столь темными, что они часто казались карими и непроницаемыми”. Год спустя она вышла замуж за Мосли в берлинском доме Йозефа Геббельса, и Гитлер был в числе приглашенных.

Фута позабавило, что он оказался в столь одиозной компании. Взяв привычку регулярно обедать в этом ресторане, он заметил, что, приезжая в Мюнхен, Гитлер бывал здесь до трех раз в неделю. “Этот пустяк, – писал Фут, – приведет в дальнейшем к удивительным последствиям”.

Новая встреча Фута с Урсулой, как и планировалось, состоялась у почтамта в Лозанне. Соня до сих пор не вдавалась “в излишние подробности” его роли, однако ее финансовая щедрость сполна компенсировала любые сомнения: теперь он был принят на службу, рассказала она, с жалованием 150 долларов в месяц плюс расходы, а взамен от него требовалось составлять рапорты о “политическом и экономическом положении в Германии”. Еще более заманчивым оказалось обещанное вскоре знакомство с “новым коллегой”. Вместе им предстояло разработать “вариант подрывной операции и держать его про запас, пока директор не даст добро”.

Получив не слишком много сведений, зато неплохо пополнив свой кошелек, Фут вернулся в Мюнхен, где “до сих пор множество туристов купалось в сумерках европейского мира”, не подозревая о нависшей угрозе. “Как я мог судить по разговорам с приятелями из СС и по всему, что наблюдал своими глазами, запуск военной машины и объявление войны были лишь вопросом времени”.