На следующий день после подписания пакта Молотова – Риббентропа Урсула получила радиограмму из Центра от майора Веры Поляковой: “Свернуть всю деятельность против Германии. Вывести всех агентов и прервать все контакты с остающимися резидентами”.
Урсула была потрясена до глубины души. Без предупреждения Москва приостановила наступательные операции против режима, вынудившего ее семью бежать из страны, уничтожившего Коммунистическую партию Германии и приступившего к систематическому истреблению немецких евреев. Всю свою взрослую жизнь она сражалась с фашизмом – в Германии, Китае, Маньчжурии, Польше, а теперь и в Швейцарии; она постоянно рисковала жизнью ради Советского Союза; а теперь коммунизм, которому она была предана, вступил в союз с ненавистным ей нацизмом, одержимым расизмом и смертью.
Урсула никогда раньше не переживала подобного кризиса политического сознания. Сталинские чистки обнажили жестокую суть его режима, но она убеждала себя, что это следствие личных “ошибок”. Советско-германский пакт был предательством. Уже несколько месяцев в Женеве ходили слухи, что Германия ведет с Москвой секретные переговоры, но Урсула отметала их как “журналистские сплетни”. Во всех жизненных испытаниях молодости ее поддерживала вера в непогрешимость партии под руководством Москвы. Со временем Урсула будет, как попугай, повторять миф, будто пакт о ненападении по сути являлся необходимым временным перемирием, препятствовавшим воплощению злокозненного капиталистического плана столкнуть нацистскую Германию и СССР в войне на уничтожение. На самом деле, как и большинство умных коммунистов того времени, она знала, что Гитлер являет полную противоположность всему, во что она верила, а Сталин – из соображений целесообразности – решил заключить с ним мирное соглашение. Урсулу постигло моральное опустошение и глубокое разочарование, и в этом она была не одинока. Пакт между нацистами и Советами был встречен коммунистическими партиями всего мира с недоумением, а евреями – с ужасом. Он явился полной неожиданностью для союзников Германии, в том числе Японии, и взбудоражил врагов Рейха: через два дня Британия вступила в соглашение с Францией, встав на защиту Польши. На следующий день в ожидании вторжения Германии была мобилизована швейцарская армия. Ко, оживавший летом от наплыва гостей, после отъезда последних туристов превратился в город-призрак.
Но как бы она ни была потрясена заключенным Москвой пактом с дьяволом, Урсула оставалась верным офицером РККА. Сообщения о случившемся застали Александра Фута в Женеве. Урсула велела ему оставаться на месте и передать Лену Бертону, чтобы тот немедленно покинул Германию и прибыл в Швейцарию. Она понимала, что не стоит бросать вызов Москве, но намекнула на тяжелое положение в сообщении в Центр с просьбой о переводе из Швейцарии в США. Ответ был категоричен: “В Америке больше агентов не требуется”. Соня должна остаться на своем месте, ждать указаний и, не теряя времени, обучить Фута и Бертона обращаться с коротковолновым передатчиком.
1 сентября Германия напала на Польшу. Вольный город Данциг стал частью Рейха, и значительная часть коммунистического подполья была немедленно уничтожена. Карл Хофман, хрупкий чахоточный руководитель группы, с которой сотрудничала Урсула, был сразу же убит, а его агентура – ликвидирована.
Телеграмма Фута с указанием “как можно скорее выбираться из Германии” застала Лена в Баварии. Бертон пересек границу со Швейцарией 3 сентября 1939 года.
В тот день Великобритания объявила войну Германии.
Фут и Бертон заселились в пансион “Елизавета” – став его единственными постояльцами, и маленькое шпионское трио залегло на дно в швейцарских горах. Центр зловеще молчал. “В первую неделю войны в Европе мы не получили никаких инструкций”, – писал Фут. До этого Урсула не уточняла, откуда поступают приказы, но теперь, когда они перестали бороться с фашизмом, она обязана была дать своим подчиненным более полное разъяснение: Урсула назвала им свое настоящее имя, рассказала о своей работе в Китае и Польше и призналась, что является офицером Красной армии. Приказ прекратить вести шпионаж в Германии поступил непосредственно из Москвы. Фут ухмыльнулся при мысли, что все приготовления к убийству Гитлера делались “совершенно зря”, но факт работы на советскую военную разведку его нисколько не встревожил. Урсула старалась сохранять невозмутимый вид, словно резкая перемена советского политического курса не вызывает у нее никаких эмоций, но Футу с Леном ее отвращение и обескураженность были очевидны.
“Пакт между Россией и Германией, – писал Фут, – стал для нее громом посреди ясного неба. Он произвел на Соню ошеломляющий эффект. Она всегда считала, что партия придерживается твердой и неуклонной линии борьбы с фашизмом. В один момент все изменилось, и она, верный член партии, теперь должна была считать нацистов своими друзьями, а демократические страны – потенциальными врагами. Это было для нее невыносимо”.
Так начался странный период ожидания. Через несколько дней после начала войны Урсула написала своим родителям в Великобританию: “После того как все произошло, я с трудом могу в это поверить. Странно, что закаты все так же прекрасны и полны умиротворения. Здесь одиноко”. Каждый день двое мужчин приходили в “Кротовый холм” и учились пользоваться передатчиком. Фут целыми днями загорал, а вечера проводил в барах и ресторанах Женевы, попутно ухаживая за сестрой румынского министра иностранных дел. Урсула подолгу прогуливалась с Леном за городом. Постепенно молодой англичанин стал говорить о себе, поведав о своем одиноком детстве, об увлечении радикальной политикой и о пережитом в Испании. Незаурядная жизнь Лена сделала его “чрезмерно чувствительным и замкнутым”, размышляла она, но было что-то особенное в этом “робком, спокойном, умном, храбром человеке с высокими моральными принципами”. Перед возвращением в пансион он часто оставался на ужин и играл с детьми.
“Москва бросила нас на произвол судьбы, – писал Фут. – На тот момент от нас не было никакой пользы, и Красная армия довольствовалась бездействием агентуры до той поры, пока не понадобится ее воскресить. Москва подрезала наши шпионские крылья”. Урсула охладела к работе: раз в месяц она поставляла Центру пресные донесения о политической ситуации, но, как отмечал Фут, “работала без энтузиазма”. Ее разочарование усугубилось после вторжения СССР в Финляндию в ноябре 1939 года – неприкрытой агрессивной территориальной экспансии. Франц Оберманс, помощник Урсулы, был обескуражен не меньше нее. “Потрясенные и растерянные, мы говорили часами”, – писала она. Швейцарцы стали проводить точечные проверки иностранцев. Однажды, как раз во время одной из бесед Урсулы с Обермансом, на пороге дома без предупреждения появился полицейский, запыхавшийся от трудного подъема к “Кротовому холму”. Урсула сделала вид, будто молодой человек со шрамом на лице – один из ее ухажеров (местные сплетники уже заметили, что мужчины часто заглядывают к привлекательной одинокой даме на холме), и полицейский остался удовлетворен, изучив фальшивые документы Оберманса и записав его имя – Эрики Ноки.
Советско-германский пакт теоретически исключал возможность активных шпионских операций, но не мешал гестапо продолжать выслеживать коммунистов-шпионов и подрывников как в самой Германии, так и за ее пределами. Москва до сих пор поддерживала оставшихся участников коммунистического движения в Германии. В конце октября Урсуле дали указание организовать в Женеве встречу с курьером, который должен был передать ей значительную сумму денег, после чего Урсула должна была доставить ее через границу в Германию Розе Тельман, жене заключенного под стражу руководителя КПГ Эрнста Тельмана. Все это было достойно восхищения как “жест международной солидарности”, но и Урсуле, и Обермансу, и обоим англичанам путь в Германию был закрыт – там им грозил немедленный арест. Она размышляла, не стоит ли попытаться осуществить эту поездку с помощью немецкого паспорта Ольги Мут. “При неудачном стечении обстоятельств она бы могла сказать, что я его у нее украла”. Но никакая маскировка не помогла бы Урсуле стать на шесть дюймов ниже, состариться на двадцать пять лет и превратить карие глаза в зеленые. Олло согласилась отправиться в путь сама. Никому не придет в голову заподозрить в седовласой няне курьера, доставляющего коммунистам деньги, а она могла сделать вид, будто направляется с визитом в приют для осиротевших детей военных, где выросла. Больше всего Олло волновалась о Нине. “Я женщина старая, чего мне бояться, даже если ничего не получится? Но вот разлуки со своей девочкой я не переживу”.
В 12 часов дня в следующее воскресенье Александр Фут ждал курьера у входа в ботанический сад Женевы. Как и было условлено, он надел темно-синюю фетровую шляпу, под правой мышкой сжимал сложенный зонт, в правой руке держал пару кожаных перчаток, а в левой – номер
Поначалу, увидев на пороге своей квартиры незнакомую женщину, Роза Тельман насторожилась, опасаясь, что ее подослали нацисты. Но, зайдя внутрь, Олло удалось убедить ее, что деньги предназначались “для материальной поддержки голодающих семей” жертв нацизма. На следующий день в одном из парков Берлина Олло передала ей сумку с одежной щеткой. Женщины обнялись и всплакнули. “Я никогда этого не забуду”, – произнесла Роза.
“Все отлично”, – объявила Олло, поднявшись по тропинке к “Кротовому холму”. Увидев ее, Урсула испытала облегчение и глубокую благодарность. Но когда няня сгребла в охапку ее трехлетнюю дочь и сжала ее в объятиях, от взгляда Урсулы не могло ускользнуть, что “ее интересовала только Нина”.
Некогда тихая гавань, Швейцария постепенно превращалась в капкан. Полиция усилила поиски нелегальных передатчиков, иностранцы подвергались более пристальному наблюдению со стороны швейцарских властей. Гиммлеровские охотники за шпионами удвоили свое рвение. “Насколько я могла судить, за мной не следили”, – писала Урсула. Но всякий раз, включая передатчик, она думала, что этот раз может оказаться последним. Банковские службы Швейцарии ужесточили требования к зарубежным транзакциям, и поток денег из Москвы иссяк. Теперь, кроме своей семьи и Олло, Урсула содержала еще Фута, Бертона и Оберманса. Центр обещал выслать еще денег. Но никаких денег не поступало.
Однажды в дом без предупреждения заявился крайне дотошный сотрудник швейцарской службы безопасности. Урсула ловко парировала все его вопросы, а потом спросила: “Почему нейтральная, демократическая Швейцария с подозрением относится к немцам, преследуемым Гитлером, вместо того чтобы обратить внимание на немецких нацистов, которых в стране более чем достаточно?” Чиновник с сожалением ответил: “Я бы и сам был этому рад”. Этот визит лишь нагнетал тревогу. Лен Бертон выкопал в лесу яму, положил доску, присыпав ее сверху землей и листьями, – это был тайник для передатчика на случай чрезвычайной ситуации.
Александру Футу нравилась Урсула, но ее предложение взять ее в жены застало его врасплох.
Урсулой двигали отнюдь не романтические порывы. По истечении срока действия немецкого паспорта Урсула лишалась легального положения, и пока единственным прикрытием мог стать поддельный боливийский документ. Но став женой англичанина, она могла претендовать на британское гражданство и подала бы в женевском консульстве заявление на британский паспорт. В таком случае, если нацисты нападут на Швейцарию, она могла бы бежать в Лондон, где была вся ее семья.
Центр одобрил этот план, и Фут принял предложение Урсулы. “В то время в Швейцарии заключалось множество