Следующую «партию» из пяти трупов окруженцев нашла старуха-японка, отправившаяся из райцентра в лесную хижину, служащую летним убежищем для пастухов: там она рассчитывала найти припрятанный с осени племянником куль овса. Дойдя до хижины, она убедилась, что овес еще раньше успели найти солдаты-японцы. Но злак им на пользу не пошел: все пятеро лежали около хижины с простреленными головами.
Еще четверо окруженцев были убиты возле стана рыболовецкой бригады. Но в отличие от двух первых случаев, там не обошлось без свидетелей. Ими оказались солдаты из отдельной пулеметной роты, стоящей на окраине районного центра. Прослышав про то, что японская рыболовная бригада успешно ловит навагу, несколько лихих ребят, пользуясь попустительством командира, отправились рано утром на побережье для «отхожего промысла». Однако там мародеры, приготовившие для добычи два десятка мешков, наткнулись не на рыбаков, а на окруженцев, пришедших к соотечественникам с голодухи. Японцы заняли в избенке круговую оборону и успешно отбили неумелую атаку русских солдат, у которых из оружия только и было, что пара трофейных пистолетов.
Горе-пулеметчики начали отползать к опушке, однако тут в дело вступил неизвестный стрелок, засевший на высоком дереве у поляны и сумевший за несколько минут полностью подавить японскую «оборону». Снайпера солдаты разглядеть не сумели: они только видели, что стрелял тот с высокого дерева на опушке. И, без сомнения, мог при желании перебить и их.
Тот же лейтенант Забродкин, выехав на место происшествия, арестовал мародеров и долго пытался добиться от них описания внешности стрелка – и не добился. Видеть снайпера никто из них не видел: как легли после открытого японцами огня лицами в снег, так голов и не поднимали. А кто пытался оглянуться – пуля снайпера тут же впивалась в снег рядом с их головами.
Когда с обороной рыбачьей лачуги было покончено, снайпер спустился с дерева и ушел. Единственной добычей дознавателя стали восемнадцать винтовочных гильз, подобранных у дерева на опушке, да твердое убеждение, что стрелял кто-то из своих – зачем же иначе ему оставлять свидетелей?
А доктор Павленок после визита дознавателя крепко задумался о старом гиляке, покинувшем стационар районной больницы чуть больше месяца назад. В разговоре с особистом доктор весьма скептически отозвался о способности старика после контузии попасть из карабина в сарай. Однако Павленок слукавил: старик, по его убеждению, был необычайно крепок для своего возраста. Да и контузия у него на самом деле была легкая – просто доктору было чисто по-человечески жаль изрядно отощавшего в лесных скитаниях таежного ветерана. И любопытство Леонида Петровича разбирало, много наслышан он был об этой живой истории острова.
Уверяли, например, что Охотник, в те времена еще молодой, был современником каторжного периода Сахалина. И даже якобы состоял при тюремной администрации то ли нештатным карателем, то ли следопытом: в случае побегов арестантов отправлялся в тайгу для их поимки.
Русско-японская война 1904–1905 годов положила Сахалинской каторге конец. Большая часть тюремного персонала была с острова эвакуирована еще до начала высадки японцев и оккупации острова, меньшая – мобилизована в народные дружины. Оставшиеся без охраны и без кормежки, предоставленные самим себе, каторжники хлынули было в поисках пропитания в немногочисленные поселки и посты, однако с нищего вольного населения взять было нечего. Арестанты разбрелись по окрестным лесам и занялись привычным делом – воровали, убивали и грабили.
Высадившиеся на Сахалин японские войска довольно быстро подавили бездарно организованную оборону местного гарнизона. Отбросы русского общества, сиречь каторжники, были оккупантам совершенно не нужны. И солдаты принялись просто отстреливать каторжан, пытавшихся христарадничать.
Война та закончилась отторжением в пользу Японии южной части Сахалина до 50-й параллели. Эвакуированное в Де-Кастри и Николаевск население начало было потихоньку возвращаться на северную половину острова и было «приветливо» встречено остатками арестантов, сумевшими отсидеться в лихую годину в тайге. Каторжники вполне добровольно возвращались в тюрьмы и остроги с единственным условием: жрать! Посадили? Кормите!..
Но кормить было нечем: ослабленная войной Россия не имела средств на восстановление каторжной инфраструктуры на самой восточной своей окраине. И охранять было некому: подавляющее большинство тюремщиков предпочло на остров не возвращаться. Гражданская администрация Сахалина не могла даже отправить каторжников для дальнейшего отбытия наказания на Кару или в Нерчинск: тюремные архивы были наполовину уничтожены самими каторжниками, и восстановить их возможным не представлялось. К тому же затеялась нешуточная финансовая свара между центральным правительством и местной администрацией: ни те ни другие не желали уступать и брать на себя расходы по содержанию и перемещению тюремного контингента.
Оставшийся не при делах в годы военного лихолетья Охотник вернулся к привычному кочевому образу жизни. Без оглядки на разделившую родной ему остров границу он ловил и заготавливал рыбу, ставил силки на соболей и охотился на медведя и кабаргу. Его периодически ловили – то советские красные пограничники, то японская жандармерия. Ловили, обвиняли в шпионаже, попеременно выбивали «признания» то в антияпонской, то в антисоветской деятельности, намеревались расстрелять.
Как он смог все это пережить?
Когда Охотника привезли после короткого боя с окруженцами в Отиай, никто из медперсонала районной больницы не верил, что пациента удастся выходить. Старик был крайне истощен, и к тому же взрыв на скале, видимо, отбросил его на каменную гряду.
Однако уже через пару недель усиленного питания, и главным образом сладкого чая, который старик поглощал в неимоверных количествах, он быстро пошел на поправку и только сильно скучал.
В шашки и домино, в отличие от прочих ходячих больных, он не играл, и почти все время проводил возле окна, разглядывая прохожих и что-то бормоча. Когда к нему обращались, Охотник отделывался односложными восклицаниями и лишь недоверчиво посматривал на окружающих – за долгую жизнь люди отучили его относиться к ним с доверием.
Не были в этом смысле исключением и больничные обитатели – почти все поголовно военнослужащие из расквартированных в райцентре частей. Попав в стационар из холодных казарм, молодые люди буквально благоденствовали здесь без осточертевшей им за годы войны казенщины, занятий по боевой и политической подготовке. Особым вниманием пользовались в больнице все сестрички, санитарки, поварихи и посудомойки – от молодых до пожилых. А еще молодые люди состязались в розыгрышах и всевозможных хохмах, легких и довольно жестоких порой розыгрышах. И конечно же, наивный старик-таежник, привыкший к тому, что распоряжения людей в форме лучше исполнять, частенько становился объектом для розыгрышей.
Слушая после очередного своего «препирательства» дружное ржание соседей по палате, старик тоже улыбался, качал лохматой головой, ложился на койку и отворачивался к стене, делая вид, что спит. Однако спать старик отчего-то предпочитал не ночью, как все люди, а днем. И Павленок, заметив эту его особенность, не велел пенять старику на нарушение больничного режима. И во время дежурств, когда весь стационар погружался в сон, часто заглядывал в палату Охотника и звал его почаевничать к себе в ординаторскую, чему гиляк был искренне рад.
Обреченный на вынужденное безделье в больничном стационаре, он пристрастился разглядывать картинки и фотографии в журналах «Работница» и «Вокруг света», подшивки которых в изобилии были в больничной библиотеке. Несколько таких подшивок доктор держал у себя в ординаторской для Охотника. А однажды специально для него приволок богато иллюстрированное, еще дореволюционное издание «Всемирного обозревателя пушных аукционов», которое едва не сожгли в больничной котельной.
Раскрыв гигантский том, Охотник буквально замер от восхищения. Здесь были тщательно выписанные художником иллюстративные изображения обыкновенных, чернобурых и полярных лис, соболей, хорей, горностаев, бобров, каланов, медведей. С той поры «Работница» и даже «Вокруг света» были забыты, а старик на «Всемирного обозревателя» только что не молился. Надо ли говорить, что доктор Павленок мгновенно стал для Охотника самым авторитетным и обожаемым существом.