Никто не удосуживался разъяснить смоленским или курским мужикам, надевшим военную форму, что наличие в доме велосипеда, фотоаппарата нельзя считать безусловным признаком «буржуйской роскоши». Выросшие в нищете российских деревень, где единственная пара сапог надевалась по очереди или переходила по наследству, они со злобой и ненавистью глядели на «японских буржуев». И поступали так, как диктовало им пролетарско-крестьянское самосознание: отнимали.
…В деревушке Курокава доктор Павленок, закончив хлопоты по организации медицинского приема граждан, разыскал хибару гиляцкого полукровки Сашки, о котором ему говорил Охотник.
Первыми редкого гостя встретили, разумеется, дети, высыпавшие в пустой двор, обнесенный по периметру кривым низким заборчиком. Сгрудившись у дверей, они молча уставились на немолодого мужчину в военном френче без погон и выцветших галифе. Придерживая рукой наброшенный на плечи белый халат, доктор устало улыбнулся и спросил, есть ли дома взрослые. Младшие продолжали глазеть на посетителя, засунув в рот грязные пальцы, и лишь двое старших, то ли уразумев вопрос, то ли на всякий случай, нырнули в дверь, откуда спустя малое время вышел хозяин.
Сашка действительно обладал внушительным горбом, криво топорщившим его меховой жилет. Цыкнув на детей, он немедленно поклонился и искательно ощерил в улыбке желтые редкие зубы. Да, его имя Сашка, подтвердил он. И старого Охотника он знает – это его дальний родственник. Только Охотник здесь не живет, господин начальник. И вообще он здесь очень давно не был. Если он чем-то провинился перед властями, то он, Сашка, тут вовсе не при чем.
Павленок объяснился: он не начальник, он доктор, врач. Если по-гиляцки, то шаман. С Охотником он хорошо знаком, он лечил Охотника, когда тот долго лежал в больнице. Знает ли Сашка, что его родственник сильно болел и долго пробыл в русской больнице?
Сашка снова неопределенно ощерился и опять принялся оправдываться тем, что он тут совершенно не при чем. Махнув рукой, Павленок попросил передать Охотнику: когда он появится, пусть придет в Отиай, к доктору в больницу. Только не днем, чтобы его в городе никто не видел, понятно?
Провожаемый поклонами и желтозубой улыбкой, доктор Павленок отправился обратно к дом старосты, где была развернута временная дислокация медицинского «десанта». Он совершенно не был уверен в том, что Сашка Горбатый понял суть его просьбы.
Однако Сашка оказался гораздо сообразительнее, чем на вид. И уже через неделю в низкое окошко снимаемой доктором комнаты неподалеку от больницы осторожно постучали. Привыкший к ночным побудкам Леонид Петрович мгновенно проснулся, посветил фонариком в сторону отчаянно тикавшего на тумбочке будильника и, накинув на плечи старую солдатскую шинель вместо халата, отодвинул занавеску. За окном был Охотник.
Павленок отпер дверь и впустил ночного гостя, тащившего за собой внушительный мешок. Затеплил свечу, всмотрелся в знакомое невыразительное лицо, покрытое частой сетью глубоких морщин. Указал рукой на табурет:
– Садись. Ты как меня нашел, старик? И как прошел по городу? Третий час ночи, в городе комендантский час.
Охотник пренебрежительно махнул рукой: подумаешь, мол, велика хитрость для таежного жителя – пройти незаметно мимо патрулей! И выразительно покосился в сторону керосинки, украшенной закопченным чайником.
Павленок рассмеялся, покрутил головой: хочешь чаю, Охотник? Наверное, сладкого, да еще и с сахаром вприкуску? Сейчас, будет тебе чай…
Пока доктор возился с керосинкой, Охотник вытряхнул из мешка трех крупных неощипанных тетерок:
– Многа извиняй, нашальник, нынче в тайга вкусный мяса другой нет! Медведь только-только проснулся, тощий после зимовка. Мяса у него горький, однако, тьфу! Кабарга гон наступил, мяса тоже многа вонючий, только гиляк такой мяса есть может. А тетерка вся зима кедровый орешка кормился, он урусу пойдет, однако…
– Спасибо, старик… Ну, рассказывай, как ты живешь? Голова болит? Не кашляешь?
Охотник только рукой махнул: голова болит – значит, живой еще Охотник. Вот когда совсем все болеть перестанет, тогда совсем дохлый старый человек становится. Тогда страшно!
Еще раз подивившись нехитрой, но верной философии таежного обитателя, Павленок все же заставил старика снять меховую кухлянку и далеко не белую нижнюю солдатскую рубашку, выданную Охотнику еще в больнице. Послушал грудь, спину, вытащил из вещмешка чистую запасную рубашку:
– Эту надевай, старик! А твою старую я выброшу – ее ни одна прачечная не возьмет в работу. Ты, я смотрю, бабу не нашел? Некому стирать?
– Баба нашел, однако, – улыбнулся старик, цепко обхватив пальцами горячую эмалированную кружку с чаем и блаженно щурясь при каждом глотке. – Стирать гилячка не хочет, собака… Говорит: пусть урус баба стирает, у гиляцкий баба другая работа есть.
Выпоив старику три кружки горячего приторного чая, Павленок снова подступился к нему с прежним делом.