Глава 5

Шли с перекатной арьергардной заставой. Это значило, что конвой шел своей скоростью, медленно бредущих груженых лошадей. А Медлявский, Гарткевич и Гущин, отставали, устраивали засаду, и ждали некоторое время — не догонит ли более ходкий, не связанный грузом противник. А потом снова пускались по оставленным конвоем следам. Было ясно. День блестел, пронизывая солнечными лучами дыры в еловых ветвях, создавая резкую картину светотени.

Медлявский поглядел в стороны, справа и слева, где лежали компаньоны. С трудом отодвинул толстый рукав полушубка, и посмотрел на большие наручные часы. Пора.

— Встаем, — тихо сказал он.

Трое поднялись, похрустевшая снегом, и отряхиваясь, и пошли к оставленной конвоем тропе. Гарткевич шел первым. Из-за толстой одежды он косолапил, и казался похож на медведя.

«Наверно, у меня такой же нелепый вид» — подумал Медлявский.

— Что думаете, Андрей Севастьяныч, — обратился к нему Гущин. — Уже второй день пошел. А не следа погони. Полагаете, оторвались?

— Не знаю, Эдуард Васильевич, — Медлявский поддернул сползавший с плеча ревень карабина. — Оторваться мы не можем. У нас слишком тихий ход, из-за груза. Если только там, — на дороге была случайная засада. И нас не преследуют.

— Когда же выйдем снова на дорогу? Гиммер что-то говорил об этом? — Гущин непроизвольно поежился. — Признаюсь, ненавижу здешнюю Тайгу. Эта тишина… У меня здесь ощущение, что я давно умер и стал призраком. Или того хуже, — никогда и не жил. Всегда слонялся между здешних деревьев, а все мои воспоминания; городская жизнь, балы… Будто это чья-то чужая память. Обрывок чужих дум, которые я случайно поймал.

— Вы тонкая натура, Гущин, — заметил Медлявский. — Однако, тише, поручик. Мы в дозоре.

— Простите, штабс-капитан. Однако…

— Тихо! — Медлявский поднял руку и замер.

Гарткевич обернулся, и вопросительно округлил глаза, мол, — что?

Медлявский глядя ему в глаза так и стоял, подняв свободную от оружейного ремня руку, в жесте ветхозаветного пророка.

И тут сзади стал слышен шум. Лошадиные шаги, тихое похрапывание, звон узды.

Все трое потянули с ремней оружие.

— Стрелять по первой надобности — прошептал Медлявский.

Он тихо показывал пальцем в грудь товарищу, а потом на место, куда тот должен был пойти. Гущина он послал левее. Себя направо. А Гарткевича, с его ружьем-пулеметом, положил в центр, у двух больших, сросшихся низом елей.

Медлявский стал на колено у дерева, сокрывшись за ним, положил ложе карабина на толстую ветвь у основания, и аккуратно провернул диск предохранителя. Посмотрев краем глаза он увидел, как Гарткевич аккуратно, без шума разложил сошки своего ружья, и поправив башлык, чтобы не прижиматься щекой к стылому прикладу, повел пулеметным стволом. Гущин, лежавший дальше, тоже стоял на колене, его скорострельный винчестер было не очень удобно перезаражать лежа.