Медлявский машинально хлопнул себя по планшетной сумке Гиммера, которая теперь была у него. Скоро надо опять остановиться на привал. Людям надо согреться и поесть горячего. Обходя идущих по снегу лошадей, к Медлявскому в голову конвоя подъехал Гущин. Пристроил своего коня рядом.

— Как Гиммер? — Спросил Медлявский.

Там, в прошлом бою, Медлявский не ошибся, когда увидел Гиммера лежащим в сугробе. Позже выяснилось, что его выбили в самом начале нападения, он получил две пули в грудь, и не успел отдать ни одного приказа. Теперь Он, и еще несколько раненных ездовых, ехали на привязанных к лошадям самодельных волокушах, в конце колонны.

— Плохо, — дернул плечом Гущин. — В городе, при врачах, может выходился бы. А здесь… не жилец. — Гущин оперся рукой на луку седла. — Хорошо еще, что у нас достаточно лошадей. Кстати, вы заметили, в бою почти не постреляли наших лошадей? Попали только в трех, скорее всего случайным порядком. Как вы себе это объясняете?

— Очень просто, — Медлявский наклонился в седле, уберегаясь от тяжело нагруженной снегом еловой лапы, повисшей у него на пути. — Они знают, что мы везем. И собираются увезти наш груз, куда нужно им. А как это сделаешь без лошадей? Поэтому и стреляют осторожно. С их точки зрения, лишние здесь только мы.

— Именно что знают, — согласился Гущин. — Если бы тот проклятый ящик при погрузке не рассыпался. А так, о нашем грузе наверно и в Петрограде шепчутся. Как все бестолково, прямо нет слов!

Некоторое время ехали молча.

— Послушайте, Андрей Севастьяныч, — с каким-то внутренним трудом заговорил Гущин. — С выходом Гиммера, вы как старший, встали на командование. Хочу спросить, — что вы думаете делать? Положение у нас аховое.

— Сам знаю.

— Нас было слишком мало еще до начала движения. Секретность нарушена. Враг… не уверен что он сбежал, может быть снова идет по нашему следу, и ждет момента. Штабс-капитан Гиммер получил пулю только потому, что у нас даже не было людей, чтоб пустить боковое охранение. Нас послали на убой. Создается впечатление, что этим — Гущев вскинул глаза наверх — не жалко ни нас, ни нашего груза. Какая-то чудовищная, совершенно невероятная нераспорядительность!

— Что же вы предлагаете Эдуард Васильевич? — Медлявский повернулся в седле к Гущину.

— Еще одна такая стычка. Любая стычка. И нам всем конец. — Закусил губу Гущин. — У нас нет ни единой возможности для исполнения возложенного на нас приказа. Мы не дойдем.

— Я все это знаю. Так все же, что вы предлагаете?

— Надо… Надо избавляться от груза! — Вскинул на него глаза Гущин. — Спрятать, захоронить! Отметить место, и уходить. В нашем положении нас никто не осудит.

— И куда прикажете спрятать? — Дернул щекой со шрамом Медлявский. — Под елочку положить, с запиской: «подарок Мороз Иваныча»? Или ямку в земле копануть? Так у нас малые пехотные, и две большие саперные лопаты. Даже лома нет. А земля промерзла в камень. А красные как? Мы положим, а они через полдня возьмут?

— А может, они совсем отстали?

— А если нет? То-то обрадуются.

— А черт бы его побрал, это золото, — Гущин потер лицо. Мы с вами, как пират из старого романа. Корабль разбило, а тот тонет, и пытается плыть с сундуком. Только сундук тяжелее. Иногда надо просто бросить, и отпустить.

— Вы хоть представляете, сколько стоит, что мы везем? Это часть государственной казны. И я не отдам её красным.

— Да ведь погибнем, Андрей Севастьяныч, — с какой-то усталой определенностью сказал Гущин. — Без всякой пользы погибнем. А золото красные так и так возьмут. А не красные, так кто-то еще. Мало что ли шаек по лесам шастает? Разве не глупо? Ну возьмут они это чертово золото! Ну так наши потом отобьют. Мало оно из рук в руки ходило? Золоту все равно. Его никто не бьёт, ему всякий хозяин рад… О наших жизнях речь. Умрем — так без пользы. А выживем, — так, может, еще послужим отечеству. Я вот иногда еду, и думаю: — открыть эти чертовы ящики, по горсти в каждый карман, и… А лошадей постреляем, — пусть красные его на своем горбу из тайги вывозят.