«Учредилка» не оправдала возлагавшихся на нее надежд. «Она родилась под счастливой звездой, — писал Маклаков ее „крестному отцу“ Бахметеву, — родилась в момент, когда все с нетерпением ждали, не появится ли общественный центр; благодаря ее названию и присутствию громких имен, она привлекла к себе общее, притом сочувственное, внимание. Наконец, Вы дали ей деньги и даже идеи». Однако все это не пошло впрок: «Не оттого, чтобы они не умели работать или не хотели работать; а просто потому, что ни в коллективе, ни в отдельных лицах не оказалось запаса мыслей, которые бы освещали существующий хаос новым светом, представляли бы что-либо внушающее интерес; винить за это никого не приходится; но и надеяться на них после этого невозможно».

В не меньшей мере, чем содержание (точнее, его отсутствие) деятельности Исполнительной комиссии, Маклакова возмущала ее форма. «Учредилка» наняла роскошное помещение за 50 тыс. фр. (По словам Авксентьева, на самом деле они заплатили 30 тыс. фр., так как здание, в котором квартировала Исполнительная комиссия, находилось не в самом престижном районе; но в данном случае впечатление играло не менее важную роль, чем действительная стоимость аренды.) Исполнительная комиссия «заказала великолепную мебель с мягкими кожаными креслами и диванами. Авксентьев сидит в кабинете величиной с посольскую гостиную, за громадным столом из красного дерева. Остальные в таких же хоромах. На службе у них с хорошими окладами все знакомые лица, которые когда-то служили в посольстве и Совещании. Если бы дела наши шли блестяще, то и тогда вопрос, на какие деньги все это делается. Теперь же этот вопрос ставится особенно остро».

«Особенно остро» вопрос встал в связи с уже упоминавшимися нападками В. Л. Бурцева на Бахметева. «Шерлок Холмс русской революции», некогда разоблачивший Азефа, сумел раздобыть счета за мебель, заказанную «Учредилкой», и копии телеграмм, которыми обменивались учредиловцы с Бахметевым. Маклакову удалось остановить разоблачительную кампанию на страницах бурцевского «Общего дела». Однако вопрос, стоит ли «учредиловская овчинка» выделки, настоятельно требовал ответа. Тем более что негативную информацию о деятельности Исполнительной комиссии Бахметев получал не только от скептически настроенного Маклакова, но и от другого авторитетного для него лица, во многом антагониста последнего — князя Львова.

Впечатления Львова от деятельности Исполнительной комиссии подтверждали худшие опасения Бахметева.

Бахметев писал Львову спустя пять месяцев после создания «парижской Учредилки»: «Я думал, что им удастся создать авторитетный заграничный центр третьей России и положить начало новому национальнодемократическому объединению; для меня всегда была интересна не коалиция старых партий, а те живые дрожжи, которые были заложены в идеях и направлении мысли. Я до сих пор считаю, что все идеи эти правильны и что будущие деревья вырастут — но только, по-видимому, не из этого семени».

Говоря о «злобствованиях и пересудах», которыми «занимаются наши мракобесы по поводу моих переводов», обычно хладнокровный Бахметев выходил из себя:

Если их смущает моя помощь «новой политике», то пусть они не забывают, что вся эта помощь составляет ничтожную долю тех затрат, которые вашингтонское посольство произвело в прошлом на беженцев и на самого Врангеля. Отчего Бурцев не вспомнит, на какие, в конце концов, средства существует его «Общее дело»? Отчего бы… и другим не коснуться вопроса — какая часть 200 000 дол., которые были нами в декабре непосредственно перечислены Нератову в ответ на отчаянные телеграммы, была израсходована на беженцев? Не эти ли деньги питают до сих пор военную организацию в Константинополе и на островах, русский совет и военное представительство в Европе? Отчего, наконец, на дело расселенных в Сербии — спасение русской армии — не обращаются все те средства, которые в свое время были розданы на руки разным специальным представителям и военачальникам?

Бахметев писал об этом только доверенным лицам, видимо, полагая, что в эмигрантской среде, где рано или поздно все всем становится известно, инвективы дойдут до его критиков, зачастую существовавших за счет средств, которые он перевел в Константинополь.

Как бы то ни было, полгода спустя Бахметев решил прекратить финансирование «Учредилки», поскольку «как положительный фактор она пока почти не сыграла роли и в общем провалилась». С присущей ему самоуверенностью Бахметев писал, что «Учредилка могла много сделать, если бы осуществила хотя бы те скромные советы, которые я давал. Этого не произошло; из семени баобаба дерева не выросло». В то же время Бахметев считал «несомненным фактом», что «если в какой-нибудь организации или группировке хотя бы в минимальной мере сохранялось сознание и понимание истины, зачатки правильной психологии и подхода к вещам, то это было только в Учредилке… Я менее, чем когда-либо буду защищать детище, которому я сам же дал меч в руки; но принужден сказать, что, как оно ни было плохо, все другое было еще хуже».

Летом 1921 года Бахметев решил прекратить финансирование европейских политических начинаний, а также сократить или вовсе прекратить переводы Финансовому совету на помощь беженцам. Прежде всего это объяснялось сокращением свободной наличности, находившейся в распоряжении посольства, отчасти — разочарованием в результатах деятельности спонсируемых Бахметевым благотворительных и политических организаций.

Несмотря на эти декларации, Бахметев продолжал еще некоторое время финансировать Исполнительную комиссию и время от времени оказывать поддержку другим политическим организациям. Тем более что «Учредилка» как будто учла его критику, а в тот момент наиболее политически близкий ему Милюков снабжал Бахметева оптимистической информацией. По его словам, «Учредилка» «встряхнулась, после Ваших предостережений мы сократили свой бюджет, отказываемся понемногу от академических форм деятельности в комиссиях и все больше проявляем себя вовне». По мнению Милюкова, по сравнению с другими эмигрантскими организациями «Учредилка», «если бы даже она ничего не делала, все же занимала бы единственное живое место среди этих тлеющих мертвецов».

Тем не менее в сентябре 1921 года Милюков вновь просил Бахметева перевести деньги на Исполнительную комиссию и, видимо, добился своего, благодаря чему Милюков и Авксентьев смогли совершить четырехмесячное турне по США, а Исполнительная комиссия протянула еще несколько месяцев.

В США Авксентьев и Милюков направились в поисках моральной и материальной поддержки. Их поездка была приурочена к Вашингтонской конференции, где обсуждались проблемы ограничения морских вооружений и некоторые «тихоокеанские вопросы». По сути дела, речь шла об ограничении японской экспансии на Дальнем Востоке, в чем были крайне заинтересованы российские представители, как, впрочем, и американцы. Возможно, поэтому заявления и интервью Милюкова и Авксентьева появлялись на страницах влиятельных американских газет. Так что с точки зрения «морально-политической» миссия выглядела успешной. Однако «этого нельзя было сказать о ее материальных результатах: парижские аргонавты вернулись с пустыми руками». Как только деньги от Бахметева кончились, семя зачахло. Исполнительная комиссия самоликвидировалась, а планировавшееся второе Совещание членов Учредительного собрания так и не было созвано.

Несмотря на то что Бахметев сообщил Чайковскому о прекращении финансирования Центра действия, уже через месяц он перевел ему 100 тыс. «ликвидационных» франков. Однако организация ликвидирована не была, и в начале 1922 года Бахметев вновь перевел в распоряжение Чайковского немалую сумму, после чего Чайковский писал ему, что перевод даст «возможность не только продолжать начатую работу, но и предпринять некоторые новые шаги, отвечающие запросам времени».

Задним числом Бахметев сожалел о деньгах, потраченных на пропагандистскую кампанию во французской прессе. Мало проку оказалось и в поддержке Украинского национального комитета, возглавлявшегося С. К. Моркотуном и не пользовавшегося серьезным влиянием. Но наиболее дорогостоящим разочарованием стал очередной суррогат «национально-демократической России» — «Учредилка». Теперь оставалось лишь наблюдать за происходящим в России и ждать краха большевизма, который казался столь же скорым, сколь и неизбежным.