– Сыграли мы немало партий, а проиграл ему только одну. Было это в 1958 году, на полуфинале первенства страны в Ташкенте. Я не любитель подобных объяснений, но, поверьте, зуб у меня перед партией разболелся настолько…
Стала шахматным фольклором и фраза Корчного, брошенная Гуфельду на межзональном турнире в Тунисе (1967). Когда Эдик, получив сообщение о присвоении ему гроссмейстерского звания, радостно бросился к Виктору с криком: «Коллега! Коллега!» – тот только мрачно буркнул: «Дамянович тебе коллега!» (тогда высшим званием в шахматах владели очень немногие, и югослав Мата Дамянович считался довольно посредственным гроссмейстером).
В середине восьмидесятых годов молодой Джон ван дер Виль сначала догнал меня по рейтингу, а затем и вытеснил со второго места в голландской табели о рангах (первую строчку неизменно занимал Ян Тимман).
– Хотите снова занять свое место? – как-то спросил у меня Виктор, наблюдая за партией Джона и осуждающе качая головой. И, не дожидаясь ответа:
– Попробуйте с полгода не поиграть в шахматы, глядишь, и опередите ван дер Виля!
В постсоветском Питере, когда Корчной после лекции отвечал на вопросы, у него спросили: «Как играть белыми против французской защиты? И как – против сицилианской?» И здесь долго не раздумывал: «Знаете что? Играйте лучше 1.d2-d4».
Уже справив восьмидесятилетие, сокрушался, что из-за постоянных фанатичных занятий шахматами забросил чтение и Достоевского так в своей жизни и не прочел. Вспоминал: «Я ведь стихи когда-то в кружке читал – мне просто не дали на сцене выступить: объяснили, что дикция у меня плохая…» И неожиданно продекламировал стих полузабытой поэтессы Анны Барковой, творчество которой стало известно только после перестройки:
Стихотворение несколько напоминает Некрасова, поэзия которого так нравилась шестикласснику Вите Корчному. Его литературные предпочтения не изменились, они затвердели вместе с артериями; в поэзии он не понимал полутонов, задумчивости, той необъяснимости, которая и создает поэзию. Всё должно быть ясно и понятно, и то, что из всех стихотворений Бродского он выбрал одно из самых реалистических, с очевидной политической подкладкой, – тоже не случайно.
Но и в жизни был далек от сентиментальности. В начале 2004 года я где-то увидел занятное объявление: «Первого апреля в казино “Космос” состоится традиционный турнир – чемпионат мира по шахматным поддавкам, посвященный 85-летию газеты “Московский Комсомолец”. Среди приглашенных – вице-чемпион мира Виктор Корчной».
Возбужденный, позвонил ему:
– Это ж фантасмагория! Если бы кто-нибудь на матче в Багио предположил, что лишь каких-нибудь четверть века спустя Советский Союз давно прекратит свое существование и газета «Московский комсомолец» (!) станет проводить в казино (!) чемпионат мира по шахматным поддавкам (!), а играть в нем будет Корчной (!!), это сочли бы больной фантазией выжившего из ума человека.
Выслушал, но никак не комментировал – подобный пафос был ему чужд – и, хмыкнув, перешел к практической стороне дела:
– В поддавки я играл последний раз в детстве, в ленинградском Дворце пионеров. Думаете, получится? Там, кажется, не сразу самые сильные фигуры надо подставлять…
Вернувшись, сообщил:
– Горбачев обещал прийти, да не пришел, уехал на чьи-то похороны. Обещал и Жириновский, да тоже не пришел, у него была схватка с кем-то на телевидении. Зато видел какого-то космонавта, были Вайнер, Мария Арбатова. Я впервые участвовал в такой тусовке, и мне там не очень понравилось.
Помню, подумал еще: неслучайно вся эта гламурная суета в московском казино пришлась бывшему Злодею не по душе. Не его это было. Не его!
В пятом круге ада
Разговаривая с ним, приходилось всё время быть настороже: никогда нельзя было предугадать его реакцию. Подозрительный и мнительный, он нередко бросал короткое «допустим» или «предположим». Корчновское «предположим» означало то же, что у Набокова: «“Вы не учились случайно в Балашевском училище?” “Предположим”, – ответил Лужин и, охваченный неприятным подозрением, стал вглядываться в лицо собеседника».
В отличие от «допустим» или «предположим», что означало у него если не согласие, то по крайней мере право на существование другой точки зрения, реакция «и дальше что?» была признаком явного неприятия. Это «и дальше что?» мог раздраженно ввинтить в беседе, когда аргументы собеседника ему не очень нравились.
Натолкнувшись однажды на высказывание – «когда нам приходится переучиваться, мы ставим в вину учителю то неудобство, которое нам это причиняет», сразу подумал о Корчном, укорявшем своего первого тренера за то, что не научил его правильным шахматам.