Когда я неосторожно озвучил эту мысль, сразу же услышал: «И дальше что?» Он спросил это таким тоном, что я поспешил увести разговор в сторону.
Он был крайне категоричен в своих мнениях, особенно если впадал в состояние экзальтации, а в это состояние он впадал постоянно. Я часто видел, как его собеседники (и я в том числе) просто не выдерживали эмоционального напора и терялись в поисках возражения, даже если оно лежало на поверхности. К тому же он недопонимал западную вежливость – если человек молчал, то это вовсе не значило, что он с ним соглашался. Особенно это было заметно, когда собеседник был шахматистом и, зная что перед ним великий Корчной, не решался ему противоречить.
К старости стал еще более раздражительным и вспыльчивым, а я всё не решался сказать ему, что гневливых Данте поместил в пятый круг ада. Впрочем, на его ожидаемую реакцию – и дальше что? – я не нашелся бы, что и ответить.
Игорь Корчной вспоминал: «Если в жизни возникала ситуация с различными вариантами, отец всегда выбирал самый конфликтный…»
Его конспирологическая психика обращала мысли к заговорам, плетущимся против него, и этот конспирологический червь получал могучих союзников в лице мнительности и подозрительности. Случайностей для него не существовало, ему просто не приходило в голову, что какие-то события могли происходить естественным путем.
Позвонив 24 ноября 2005 года, сразу перешел к существу дела:
– Вы знаете, мне кажется, что в России политический климат крепчает…
Соглашаюсь, но спрашиваю, на чем основан такой вывод. Тут же дается характерное объяснение:
– Мне вот из двух различных городов России послали книжки – мои биографии, на русском вышедшие, причем послали примерно три недели назад. Так я ничего до сих пор не получил. Не иначе просмотрели мои высказывания об Андропове, да и о прочем – и решили попридержать книжки. Да, тучки там сгущаются…
Уехавший в США шахматный журналист Борис Гуревич, хорошо знавший Корчного в его ранние ленинградские годы, вспоминал: «Никогда не видел в нем по отношению к кому бы то ни было особо нежных чувств, а подозрительность, наверное, была присуща ему с детства, но поначалу так не замечалась. А по мере роста успехов увеличивалось и сознание собственной исключительности, которое всячески поддерживалось постоянно льстящим ему окружением».
Подозрительность сохранилась и в его западной жизни. Более того, она усилилась, даже если признать, что объективные предпосылки – состояние непрерывной конфронтации с враждующим с ним государством, не гнушавшимся никакими методами в борьбе с «изменником» – для этого были.
Переехав в Швейцарию, он некоторое время снимал квартиру в Волене и, пока не перебрался к Петре, жил один. Будучи представителем фармацевтической фирмы, она много ездила по Швейцарии и, чтобы не терять время, частенько прослушивала в пути курсы французского. Виктор наговорил для Петры кассету и положил ее в бардачок машины, полагая, что рано или поздно кассета будет обнаружена.
Вот маленький кусочек из обличительной речи Корчного:
Когда Виктор наговаривал эту пленку, они уже долгое время жили вместе, но официально женаты не были. Неизвестно, как отреагировала Петра на этот монолог и прослушала ли она его вообще, но при выяснении отношений нередко важно, за кем будет последнее слово. Последнее слово осталось за ней, и через пару лет брак был благополучно заключен.
Старинная русская пословица «век с мужем живи, а голу жопу не кажи» не имеет никакого отношения к сексуальности или чрезмерной стыдливости. Народная мудрость гласит о том, что в отношениях даже с очень близким человеком надо всё равно что-то, пусть и совсем немногое, оставлять себе. Какая-то тайна, хоть крошечная, должна оставаться, нельзя рассказывать всё-всё, можно иногда о чем-то и умолчать. Думаю, что у Виктора Корчного в глубине души существовало немало таких потайных норок, куда не было доступа никому.
Его будущему биографу предстоит нелегкая задача описания жизни человека резкого, импульсивного, противоречивого и непредсказуемого. Более того: если бы психиатрия нашего времени не отводила огромное поле для самых различных типов поведения индивидуума, можно было бы задуматься и о других определениях.
Ян Тимман, например, отдавая должное Корчному-шахматисту, тоже приводит примеры его невероятной подозрительности. В его рассказе где-то даже проскальзывает слово «параноидальный». Определение, что и говорить, сильное, но симптоматично, что так думал о Корчном не только Ян. Что-то не давало покоя и самому Виктору.
Позвонил мне в августе 2002 года, чтобы сообщить:
– Только что был в Стокгольме и встречался с врачом, который работал на межзональном 62-го года. Сорок лет спустя, так сказать. Разговорились. Он напомнил мне, что уже тогда заметил: Фишер не выглядит вполне нормальным человеком. «А я, я?» – спросил я у него тогда. «Нет, ну что вы, – ответил доктор, – вы вполне нормальны…»