Несколько раз в интервью он говорил, что сам никакой ностальгии не испытывает, иногда добавляя: «В отличие от Сосонко».

Я и впрямь всегда был неравнодушен к прошлому, тем более теперь, когда его стало намного больше будущего. Я фиксирую его, вспоминаю – когда с улыбкой, когда с печалью или радостью, ведь в прошлом остались близкие, друзья, молодость. Но ностальгии по прошлому у меня нет; его камни у меня внутри плотно пригнаны друг к другу.

Когда я жил в несуществующей теперь огромной стране, я видел и ощущал не раз все особенности – скажем так – советской власти, но чувства ненависти не испытывал. Неприязнь, особенно в последние годы моего пребывания в Советском Союзе, – да. Может быть, сильное раздражение от той или иной ситуации, в которой оказывался, но не ненависть, она мне вообще не свойственна. Над всеми чувствами кружила беззаботность. Я пребывал в огромном театре, где каждый играл собственную роль. Свою я старался играть весело. Даже когда я покинул Советский Союз, и мое имя стало там табу, я смотрел на это скорее с улыбкой, чем с огорчением.

С Корчным дело обстояло иначе: ведь он принимал самое непосредственное участие в борьбе за мировое первенство, и игнорировать этот факт было невозможно. После ухода на Запад его крайне редко называли в советской прессе по фамилии, ограничиваясь безликим «претендент». В итоге это слово стало считаться чуть ли не оскорблением, и «претендент» звучало как «диссидент» или «невозвращенец».

Московский бард Леонид Сергеев начал свою ироническую мини-оперу «Шахматы», посвященную матчу в Багио, строфой в стиле Высоцкого:

Запрет на его фамилию распространялся, разумеется, на всю печатную продукцию, включая и книги по истории и теории шахмат. Утверждая, что без упоминания его имени истории шахмат в Ленинграде не существует, Корчной был по-своему прав, хотя вина авторов этих книг и статей заключалась только в том, что они жили в несвободной стране и вынуждены были подчиняться правилам того времени (если они не соглашались, это делали за них редакторы).

А обвиняя бывших коллег и друзей в предательстве – за то, что они, находясь в Советском Союзе, не выступили сомкнутыми рядами в его защиту, Виктор даже не пытался поставить себя на их место. Он вообще требовал от других неизмеримо больше, чем делал бы сам в сходной ситуации.

Так долго подвергавшийся бойкоту, он в свою очередь прибегнул к нему, когда рассорился с Реймондом Кином (тут даже не играет роли, кто из них был тогда прав) и протестовал против его участия в турнире (Биль 1979). Хотя английского гроссмейстера уже пригласили, Корчной всё равно настаивал на его исключении, и в конце концов организаторы аннулировали приглашение. Объяснение Корчного:

– Посмотрите на эту историю с моей позиции: человек меня, мягко говоря, обидел; естественно, я не хочу его видеть каждый день!

Весной 1985 года в день рождения гроссмейстера Татьяны Лемачко, тоже оставшейся на Западе и поселившейся в Цюрихе, он, не зная, что подарить Тане, выбрал самое простое: послал ей в конверте стофранковую купюру. Такой подарок по тогдашним российским понятиям был необычным, а имениннице показался шокирующим. Через неделю ожидался день рождения Корчного…

– Представляете, – рассказывал Виктор, – получаю несколько дней спустя письмо, открываю конверт, а в нем 110 франков от Лемачко!

И хотя говорил он об этом смеясь, звучала в его голосе и нотка восхищения – так и надо! Знай наших! Он и сам мог бы поступить аналогичным образом.

Зимой 1981 года Корчной встретился в Соединенных Штатах с не менее знаменитой невозвращенкой – Светланой Аллилуевой.

– Дочь Сталина – вспоминал Виктор, – сообщила мне, что КГБ следит за ее жизнью и, более того, парапсихологически вмешивается в нее. Поэтому она в шестой раз за короткое время поменяла жилье.

Эта встреча, как и рандеву с Фишером, оказалась первой и последней: Светлане Иосифовне не понравились сомнения Корчного по поводу парапсихологического воздействия, оказываемого на нее советскими спецслужбами. Сомнения? У Корчного? Не он ли сам на протяжении всего матча в Багио боролся с пассами и тяжелыми взглядами доктора Зухаря?! Но это происходило с ним, при чем здесь дочь Сталина! (Гроссмейстер не переубедил Светлану Иосифовну, и общее число мест проживания в США у нее перевалило за пятьдесят.)