Об одном случае я умолчать не могу. В конце 1937 года, как рассказал отчим, группу работников УНКВД и милиции вызвали в райком партии. Представитель областного управления НКВД и сказал: «Сегодня ночью в вашем районе будет арестована большая группа врагов народа. Согласно полученных вами списков». Им приписывалось участие в заговоре, так называемого «Ононского движения». Когда отчиму дали список, он сказал: «Я не могу арестовать этого человека, потому, что он мой свояк». Это был Кибалин Исаак Георгиевич – муж сестры моей мамы Евгении Дмитриевны (девичья фамилия Утюжникова). При этом он сказал, что он больной, парализован, да к тому же он – красный партизан. «Передайте ваш список соседу, а его – возьмите себе», – ответил этот представитель с красными петлицами.
В списке, принятом у соседа, оказалась одна фамилия – Бронников. Иван Бронников – бывший работник милиции, уволен из органов и, вернувшись в родное село Тахтор, работал бригадиром в колхозе им. Сталина. «Возникать, – сказал отчим, – я не стал, чего доброго и меня туда же». Ночью они с милиционером Дементьевым выехали в Тахтор. Утром, на восходе солнца, подъехали к дому Бронникова. У ворот стоял конь под седлом, а сам Иван умывался на крыльце. Увидев отца, он спросил: «Матвей, ты не за мной ли?» «Я, – говорит отчим, – за тобой, Иван». На что тот ответил: «Повезло вам, конь под седлом, я хотел удрать в Манчжурию». Они зашли в дом. Позавтракали с ним, выпили по чарке крепкого и поехали в Акшу. Так состоялся арест, а за что, так и неизвестно.
Но вернусь к дяде И.Г. Кибалину. Его арестовали, более года сидел он в тюрьме. О допросах он, по рассказу, не имел права болтать. Совершенно больного, потерявшего сознание, его выпустили за ворота тюрьмы. Чисто случайно мимо тюрьмы шла на работу его сестра. Увидела его, сидящего на скамейке, и забрала домой. Выходила, и в феврале-марте 1939 года он вернулся домой к семье. А мой отчим в конце 1938 года из органов был уволен, но как ему удалось избежать ареста, он не мог сказать. И стал он работать зав. райкомхозом.
Арестованы были работники милиции: Александр Данилов, его брат Владимир (работал в колхозе), Семён Силинский, Григорий Бронников, начальник милиции Чайкин.
Но вернусь снова к деятельности полковой батареи 76-мм орудий, где я был замполитом. В район Хомичей, где два орудия находились на прямой наводке, прибыли командир взвода разведки полка и его заместитель по политчасти для изучения переднего края противника с целью «взять языка». Спустя несколько дней, была поставлена задача и нам. Нужно было орудиями с закрытой позиции обстрелять один из участков переднего края противника, то есть, отвлечь внимание, а одним орудием прямой наводкой обстрелять ДЗОТ, который будут штурмовать разведчики.
В условленное время мы всё подготовили, чтобы поддержать разведчиков, в том числе, выкатили орудие на исходную позицию. Ждём сигнала. В условленное время сигнала не последовало, но без команды орудие снимать было нельзя. Наступил рассвет, и противник обнаружил наш расчёт и открыл шквальный огонь. В результате, погиб заряжающий Павлов. Пострадало и орудие. Правда, его быстро отремонтировал орудийный мастер Пыстин.
Случилось непредвиденное. Группу по взятию языка возглавлял зам. командира взвода разведки 945 СП политрук Подгузов. На исходных позициях для броска с ним произошёл обморок. Разведчики на себя эту задачу не взяли. Операция была сорвана. Этот вопрос долго обсуждался на всех совещаниях, но какие сделаны были выводы, мне неизвестно.
Но зато, после состоявшегося собрания актива дивизии, которое проходило в расположении нашего полка, был устроен концерт и маленькое застолье. Здесь-то я и оказался за одним столом с Подгузовым, которого я, к сожалению, лично не знал и не видел. Я стал резко говорить со своим соседом из миномётной батареи Власовым, ругая этого Подгузова. Как Власов на это реагировал, я не обратил внимание. Когда мы вышли из-за стола, Власов сказал: «А ведь Подгузов-то рядом сидел с нами». Я удивился и сказал: «Жаль, что я не знал его, то бы я ему другое сказал. Он не пострадал, а мы в батарее понесли потери».
Возвратясь с этого актива, я по пути в хозвзвод зашёл к огневикам на закрытых позициях. Тут был телефон – связь с НП, где находился комбат. По обстановке, он не мог быть на том мероприятии. Старший на батарее лейтенант Ладейщиков сказал: «Только что звонил комбат и велел тебе срочно быть у него на НП». Я попросил телефониста Лютикова соединить меня с НП. Бородин сказал: «Приезжай, есть серьёзный разговор». Я пошёл в хозвзвод, взял своего коня Аркана, но решил не нарушать приказа о том, что одному, кто бы он ни был, не ходить. Сбросил седло с Аркана, запряг в санки и с красноармейцем Захаровым поехал на НП. Это примерно в 2,5-3-х км по дороге от хозвзвода и взвода боепитания. Прибыв на НП, я спросил, что случилось. «Хочу с тобой посоветоваться», – сказал Бородин, – я получил приказ: два орудия, что на закрытой позиции, снять и направить на прямую наводку в район Чёрного Ручья, где планируется операция. И когда я отдал распоряжение командиру огневого взвода Солнцеву подготовиться к этому, он пошёл по расчётам и стал панически прощаться, говорить, что из этого боя, якобы, вряд ли он, как и другие, вернётся живым». Я сказал: «Не может быть, здесь что-то не так. С взводом на прямую наводку должен вместе с ним поехать я или Ладейщиков».
Решили взять по орудию из каждого взвода и командовать поручили Ладейщикову, дав понять Солнцеву, что он проявил слабость, а это равносильно трусости. На войне все боялись, но по-разному. А виду, тем более перед подчинёнными, показывать нельзя. Спустя некоторое время, на эту тему у нас состоялся разговор. Он внешне осознал свою оплошность. Позднее, в одном бою Солнцев был ранен и эвакуирован в медсанбат. Мне, к сожалению, раненного Солнцева и его эвакуацию застать не пришлось. Причиной тому – нехватка личного состава. Когда идёт бой, он без потерь редко бывает.
В этот момент комбату было приказано срочно перебросить батарею на прямую наводку на левый фланг полка. Командир взвода боепитания Фундовой должен был доставить боеприпасы на старые позиции. Здесь же рядом находилась кухня. Перед боем людей надо накормить, Фундовой с боеприпасами ещё не прибыл. Время не ждёт. Боеприпасы надо переадресовать. Я приказал старшине ехать кормить личный состав, а сам остался на старых позициях ожидать Фундового. Проходит час, другой. Я в одиночестве. Вот тут я почувствовал страх. Не только за то, что я один, но и за то, что, если не доставят снаряды к назначенному времени, по нашей вине сорвётся операция. Но, к счастью, всё обошлось. Вскоре Фундовой с боеприпасами прибыл, и я сопровождал его к новым огневым позициям.
Другим огневым взводом командовал лейтенант М. Никитин. Это был кадровый командир. Родом он из Смоленской области. Это был весёлый парень. Порой трудно было выявить его положительные и отрицательные стороны. Помню его юмор. Шла весна 1943 г. Наступили дни оттепели, но мы были ещё в валенках. Он говорил: «Погодите, скоро выйдет указ о переводе армии на лапти. Вот тогда я вас всех научу, как лапти плести». Не могу сказать, что за причина, почему он, кадровый средний командир всё же до моего выбытия из дивизиона (а это было осенью 1943 года) так и оставался командиром взвода. Какова его дальнейшая судьба – не знаю.
Запомнился мне и такой случай с ним. Однажды, а это было осенью 1942 года, дивизия перебазировалась из-под Ярцева в район Духовщины. Мы снялись с ОП, командиров подразделений вызвали в штаб полка, батарея подготовилась к походной колонне. Мы с ним зашли в землянку младшего лейтенанта Фундового и решили отдохнуть на нарах. Он быстро заснул и вдруг как закричит: «Стоять! Ё… мать!» Мы с Фундовым засмеялись. Я говорю: «Максим, что с тобой?» Он отвечает: «Оболтус приснился».
Дело было так. В период формировки под городом Высоковском мы производили ремонт, то есть пополнение лошадей. Лошади попадались разные, в том числе и низкорослые. Вот и в этот взвод попал конь с большим норовом. Запрягался он с огромным трудом. Как правило, управлялся с ним лейтенант Никитин. Естественно, не обходилось без ругани и криков. Вот и послужила эта лошадка взводу так, что снилась даже взводному во сне.
Немного о младшем лейтенанте Никитине. Он был из резервистов. Сам с Харьковщины. Он добросовестно относился к своим обязанностям. Мне было его очень жаль. Он потерял связь с семьёй, так как его местность оказалась под оккупацией. Бывая в хозвзводе, я обычно спал у него в землянке. Когда вышло постановление начальника Главного Политуправления Щербакова об устройстве быта на фронте, он мне очень помог в организации культурно-бытовой землянки. Мы организовали отдых по очереди личного состава, так как стояли в обороне. С комбатом решили выделить с каждого расчёта и отделения по одному человеку, чтоб отдыхали в ней. Там имелось даже кое-что из художественной литературы. О нашем опыте узнали в других подразделениях. Помню, одну ночь ночевал у нас ответсекретарь партбюро 945 СП Левинский.
С комбатом Бородиным у нас сложились дружеские отношения. Иногда он оставлял за себя на НП командира взвода управления Кривошеева и приходил в хозвзвод. Мы с ним удалялись в лес и как дети боролись, испытывая свои силы. Это позволяло нам расслабиться. В один день как-то после нашей борьбы он говорит: «Время мне возвращаться на НП. Ты иди, я схожу по нужде и тебя догоню». Я вернулся в хозвзвод, нашёл старшину Белобородова и сказал: «Старшина! Организуй нам с комбатом заправиться, и мы поедем на НП».
Старшина быстро организовал нам поесть. Ждём комбата, а его нет. Время ему уже вернуться. Я быстро пошёл обратно по его следу. Слышу где-то рядом глухой голос Бородина. Я бегом. Оказалось, он провалился под снег. А там оказался тайник-колодец. В нём был склад с провизией (сушёное мясо, сало, бочки с горохом и зерном пшеницы). Это было большое подспорье для питания, а оно было всё же не ахти какое шикарное.
Вскоре, а это уже весной 1943 года, нас перебросили в район озера Баклановское. В это время вышло распоряжение (говорили, что Верховного) о компенсации, кроме хлеба и жиров, всех недополученных продуктов в период нахождения в окружении. Это было уже с лихвой для нас. Помню, как-то я зашёл в расчёт, орудие которого находилось на прямой наводке вблизи НП батареи. В это время приехал повар кормить личный состав. Красноармеец Конькин (он Вологодской области и говорил с соответствующим акцентом), обращаясь ко мне, говорит: «Товарищ старший лейтенант, нас что, на убой кормят? Мы ещё не съели завтрак, а тут уже и обед поспел». Но так было не всегда.
Под оз. Баклановское у нас три орудия были на ЗОП (закрытой огневой позиции –
Когда мы находились в обороне, на всё устанавливались лимиты, особенно на расход боеприпасов. Хочется пострелять, но – лимит. Выход один. Несколько дней копишь, а потом можно и пострелять. А когда подкопишь снаряды, то цель исчезает. Сидишь, не отрываясь от стереотрубы и бинокля. И не только по ориентирам подготовишь расчёты для стрельбы, но и по каждому чуть заметному на местности в зоне противника предмету. Комбат окончил до войны арт. училище, а я, будучи вычислителем, настрополился готовить данные для стрельбы, и получалось неплохо. Порой, после контрольного выстрела переходили на поражение.