Вечером хозяин с женой, выйдя из дома во двор, подошли к нам и стали приглашать нас, имея в виду офицерский состав, к ним на ужин. Подумав немного, и чтобы не обидеть хозяина дома с хозяйкой, и одновременно не нанести травму всем батарейцам, я ответил: «Спасибо за приглашение. Всех накормить и угостить Вам будет не под силу. Мы, офицеры, не хотим обидеть своих подчинённых. Нам завтра с ними в бой, мы не господа и выделяться от подчинённых не хотим». Шапиро дословно перевёл эти слова, так как хозяйка по-русски не понимала, да и муж её, хотя и говорил по-русски чуть-чуть, не мог понять, почему мы не хотим сделать визит по их приглашению.

Рано утром я ушёл на огневые позиции. Обойдя все расчёты, я вернулся во двор, где завтракали батарейцы. Я присоединился к ним. В это время пришёл посыльный и сообщил, что меня срочно вызывает командир артиллерийской группы. Позавтракав, я пошёл на КП. От него я получил задание утром следующего дня сменить огневые позиции, указав на карте примерное расположение с дальнейшей задачей сопровождать пехотинцев 163 СП, то есть, полка, где мы и были в штате.

По возвращению назад, меня встретил Шапиро со словами: «Дневальный заметил в окне второго этажа хозяйского дома новую личность, довольно молодую и, на вид, интересную женщину». Неужели, хозяин, боясь нас, всё же обманул? Так или иначе, кроме них четверых, в доме оказалась таинственная пятая персона.

Посоветовавшись со Львом, а также, с другими взводными, мы решили немедленно вызвать хозяина дома на переговоры. Когда он вышел во двор, мы задали ему вопрос: «Почему в доме оказалось не четыре, а пять человек?» Он стал отрицать. Предложил нам проверить, и, если нужно, он не только разрешит произвести обыск, но даже готов всем составом (вчетвером) покинуть свой дом. Мы решили поверить ему, но, чтобы не ставить под сомнение дневального, который доложил о новом лице, позвали солдата, и тот убедительно сказал хозяину о том, что он видел. Помимо того. Он обрисовал примерно внешний вид той женщины. Тогда хозяин попросил вместе с ним пройти в дом и выяснить эту легенду. Вместе с Шапиро и дневальным мы пошли в дом. Хозяин позвал жену, прислугу и дочь. Дневальный говорит: «Меня обмануть ещё никому не удавалось, я готов ответить хоть перед трибуналом». Вдруг, дочь встала со стула и сказала: «Мы боялись прихода русских и не только скрывались, но и маскировались», и обратилась к матери: «Мама, сними с меня этот грим». Мать отвела в сторону дочь и, провозившись примерно полчаса, представила нам свою дочь, а та, улыбнувшись нашему солдату, помахала ему рукой и сказала: «А он у Вас симпатичный».

Это был или же Хохлов, или же Забродин (оба из Тувы). Тува в 1944 году вошла в состав Союза, и оттуда были призваны эти парни.

Причём, девушка сказала это на русском языке. Я поинтересовался: «Где Вы научились русскому языку?» «У русских иммигрантов», – ответила она. Хозяин, извиняясь за эту историю, стал приглашать нас на обед. Но мы отказались, так как нам пора было менять позиции. И мы снялись с этого бивуака и двинулись дальше.

Дальше мы двинулись в направлении Кенигсберга, но на пути предстояло взять Инстербург. Бои шли почти за каждый метр. Когда выбьешь немцев из укреплённых позиций, то стараешься преследовать, не давая возможности закрепиться. Позиции заранее они не успевали готовить, так как своё население они в большинстве своём эвакуировали дальше на запад, да и пленных использовать они уже не могли.

Часто задаются вопросы: боялись ли русские, то есть советские люди, немцев. А немецкое население – нас?

В моей памяти сохранился такой случай. Не помню деревни, но дом, где расположился штаб 262й СД (на территории Калининской области) помню. В подвале этого дома был найден старик, который, боясь прихода немцев, устроил в подвале своего дома тайник, где и скрывался. Когда запасы продуктов были им израсходованы, закончилась вода, он стал грызть ременные вожжи. Часовой, находясь у штаба, услышал, как этот дед чихнул. Утром стали тщательно обследовать подвал этого дома и обнаружили истощённого старика. На расспросы он отвечал, что плохо слышит и думал, что в деревне немцы, так как во время боёв деревня не раз переходила из рук в руки. Эвакуироваться старик по состоянию здоровья не мог, да и жаль было покидать дом и жил надеждой, что придут после освобождения деревни от немцев его родственники, знавшие его убежище. После осмотра здоровья старика врачи сказали, что если бы его не обнаружили, то жить ему оставалось не долго. Он был отправлен в медсанбат. Дальнейшая его судьба мне не известна, так как дивизия была вскоре окружена. Случилось это в апреле-мае 1942 года.

В памяти до сих пор сохраняются почти все детали боя, после которого мы стали убеждаться, что немцы в отчаянии и бросаются на всё, дабы где-нибудь что-то сделать для своего успеха. Но, увы, для успеха не хватало сил и вооружения. Вместо снарядов по нам били и болванками.

В конце января 1945 года на одном участке, где мы заняли оборону с целью взять передышку. День был солнечный, и видимость была очень хорошая. Батальон 163 СП находился впереди нас в 50-100 метрах. Ночью и ранним утром мы слышали шум моторов, доносившийся из-за леса. По всей вероятности, это были танки и бронемашины. Утром гитлеровцы бросили в атаку на батальон пехоту при поддержке большой группы танков. К удивлению, нашему, мы, находясь рядом, с батареей 76мм орудий, не видели, когда и, как и почему отошёл пехотный батальон. Мы подготовились к бою. На наши орудия танки не пошли, а развернулись на 90 градусов, то есть, ушли от нашего огня. Это случилось в тот момент, когда нами был подбит один танк, подставивший бок при повороте. Большая группа танков шла далеко от нас на правом фланге, не в зоне обороны наших орудий.

Наводчик одного из орудий Свинков сидел на станине своего орудия, я сидел на станине соседнего в то время, когда все номера расчётов во главе командиров находились в укрытиях (ровиках). Откуда-то ко мне подскочил солдат с ручным пулемётом, вынырнув, словно из-под земли. В этот момент из леса вынырнуло три танка противника, а за ними, пригибаясь, бежали примерно 30-40 фрицев. Наши же огня не открывали. Я этому пулемётчику говорю: «Становись рядом со мной в этот ровик и отсекай пехоту от танков». И тут же его спрашиваю: «Где же ваш батальон?» Он мне в ответ: «Он давно ушёл с этих позиций вон в тот лес», показывая назад. Я не поверил ему. Он добавляет: «Мне нечем отсекать пехоту, все диски израсходованы». В это время немецкие танки стали нас обстреливать из пулемётов. Из леса по нам открыли огонь из миномётов. Одна мина угодила прямо в орудие, где сидел Свинков. Не стало Свинкова, и пушка вышла из строя. В этот же момент прибежал ко мне замковый одного из орудий Будников и говорит и говорит: «Младшего лейтенанта Харитонова убило. Нам что делать?» Я вижу – немцы наседают. Связи с высшим начальством нет. В это время ко мне подбежал старший лейтенант из соседней батареи 76мм орудий и спрашивает: «Что будем делать? Пехоты впереди нас нет. Танки справа уже нас обошли». Я ответил: «Вынимаем замки и отходим». Своим отдал команду: «Вынуть замки, пушки в укрытие и по канаве за мной». Убедившись, что оставшиеся в живых все здесь, в канаве, я сказал идти в направлении леса, а сам замкнул колонну, в том числе, и личного состава соседней батареи. Пройдя метров 300-400, мы вдруг услышали и увидели, что по нашим позициям открыли огонь «катюши». Как это могло случиться? Непонятно. Когда мы вышли на опушку леса, там оказался отступивший батальон. Я нашёл командира батальона и говорю: «Вы нас предали». Он: «Как так?» ««Очень просто», – говорю, – вы ушли, нас не предупредив». А он в ответ: «На войне всякое бывает». То есть, как я понял потом, этот батальон не мог противостоять и, по разрешению начальства, отошёл. А нас оставили на позициях, не предупредив. Отвечать некому, ибо в батальоне личного состава было не больше роты.

Хорошо, что мы ушли с позиций, оставив пушки без замков, а то бы нас накрыли наши же «катюши».

Вечером, когда стемнело, мы из-под носа у немцев вытащили свои пушки и, в полукилометре от прежних позиций, заняли оборону. А, спустя день, получив подкрепление, продолжили наступление.

Разбиралось ли высшее начальство в происшедшем, – не знаю. Да вряд ли…

Теперь о моём назначении командиром батареи. В батарее было шесть пушек, то есть, в каждом взводе по две. Командирами взводов были: Я, Харитонов и Шапиро. Это было, когда в августе 1944 года я прибыл в эту батарею. Командиром батареи был капитан Соколовский. При общении с ним я чувствовал, что он ведёт себя флегматично, даже скорее хладнокровно. Мы стояли на территории Белоруссии во втором эшелоне. Проводили занятия. Спустя несколько дней, в батарею после госпиталя вернулся бывший командир взвода старший лейтенант Кокорин. В батарею в резерв прислали ещё одного офицера без должности. В чём дело? Я подумал, что так надо. Впереди наступление, и всё может быть. Спустя несколько дней, Соколовский и офицер без должности были вызваны в штаб. А это было перед самым выдвижением на исходные позиции для наступления. Уходя в штаб, Соколовский мне сказал: «Я, наверное, в батарею не вернусь. Кого-то из вас назначат командиром батареи. Он назвал офицера без должности, но вряд ли. Скорее всего, тебя». Я принял это за шутку, пошёл в свой взвод и проверил готовность расчётов к маршу. Убедившись, что всё в порядке, подозвал к себе командира расчёта Астафьева и стал с ним говорить о делах домашних, есть ли письма, что пишут земляки… Стоим, курим. В это время подходит тот самый офицер без должности и громко говорит: «Слава комбату!» Сказал так громко, чтобы все слышали и продолжил: «Тебя вызывает начальник артиллерии полка майор Петренко». Когда я пришёл на КП полка, там шло какое-то совещание. Петренко, увидев меня, подошёл. Я не успел доложить, он меня уже спрашивает: «Приняли батарею?» Я говорю, что я не в курсе. Он сказал: «Идите срочно в батарею и вступайте в командование. Соколовский снят. При встрече я проинформирую».

Я говорю: «Товарищ майор, ведь неудобно быть самозванцем». Майор ответил: «Скажите старшему лейтенанту (он назвал фамилию офицера без должности), пусть от моего имени объявит о Вашем назначении». Так я стал командиром батареи. Прибывшему из госпиталя Кокорину, я передал свой взвод. Так я приступил к исполнению обязанностей командира батареи.

Совершив бросок, 13 октября 1944 года батарея под моим командованием уже вела бой на территории Восточной Пруссии. Поскольку мы были в подчинении командира артиллерийской полковой группы (ПГ), в стрелковом полку приходилось бывать от случая к случаю. Все установки получали от командира ПГ, в основном, по борьбе с танками и бронетехникой противника.

В истории с моим назначением абсурд получился в том, что начальство считало, что батареей командует Соколовский, который был снят, не знаю, за что, и вместо него прислали нового командира – Корытина. То есть, фактически оказалось два командира батареи. Один был в подчинении командира артиллерийской полковой группы на переднем крае, а второй – в штабе стрелкового полка и хозвзводе батареи. Разбираться некому. Шли бои, а вскоре, это случилось 12 февраля 1945 года, я был тяжело ранен и выбыл не только из батареи, но и с фронта, и пролежал в эвакогоспитале под Горьким до 26 июня 1945 года. То есть, День Победы встречал как раненный больной в госпитале.