Перед вторжением в Восточную Пруссию надо было ещё освободить территорию Литвы, часть которой ещё находилась под оккупацией немцев. Шло сосредоточение войск. Как правило, марши осуществлялись в основном с вечера до утра. Обычно выступали в 20 часов и до 9-10ти утра должны были пройти определённое расстояние. Иногда броски за этот период доходили до 60-80 км.
Однажды, следуя колонной через хутор на территории Литвы, я увидел во дворе одного из домов мужчину, который, облокотившись на забор, стоял и наблюдал за движением колонны. Я со старшиной батареи Истоминым подхожу к нему и спрашиваю: «Колодец есть? И какая вода?» Он отвечает: «Колодец есть, и вода хорошая». Я спрашиваю: «Можно набрать в кухню?» Он отвечает: «Можно».
Я дал указание старшине набрать воду и постараться догнать батарею, а сам решил спросить у хозяина, почему он не спит в 4 часа. Он ответил: «Вот смотрю и удивляюсь, четвёртую неделю идут и идут войска. И где столько берут Вашего брата?» Я спросил: «А ты что следишь, уж не шпионишь ли?» На что он ответил: «Упаси Боже, нет. Беда в другом. Бывает, безобразничают: то куру, то порося утащат». Только он это произнёс, как на другой стороне хутора завизжал поросёнок. Хозяин сказал: «Вот Вам моё подтверждение», открыл ворота, и наша кухня стала набирать воду. На этом мы с ним и расстались.
На следующий день пришло распоряжение: выделить от каждого подразделения по 3-5 человек для участия в суде военного трибунала. Судили за мародёрство. На глазах у населения был вынесен суровый приговор.
Итак, спустя пару дней нашего марша, мы остановились в лесу. Я обошёл все расчёты, дал все необходимые указания, выставил наряды. Жду, что меня, как всегда, позовёт отдыхать Астафьев. Но приглашения всё нет и нет. Я решил подойти и спросить: «Земляк, ты что, обо мне сегодня забыл?» Вижу какую-то заминку среди расчёта. Астафьев молчит. Я сел на расстеленную плащ-палатку, а под ней, чувствую, что-то шевелится. Я, недолго думая, приподнял край и пришёл в ужас. Под плащ-палаткой лежал гусь. Я спросил: «Кроме вашего расчёта кто-нибудь видел этого гуся?» Астафьев ответил: «Нет». Я тихо произнёс: «Где, кто взял, пусть унесёт и принесёт расписку от его хозяина. Но так, чтобы никто не видел. Или всем трибунал».
Сделали они это, или нет? Но, во всяком случае, на гусятину они меня не приглашали. На рассвете мы снялись с этого бивака и продолжили движение дальше, всё ближе и ближе к логову фашистского зверя.
Уже в Восточной Пруссии мы с Астафьевым расстались. Его ранило в левую ключицу. А было это так. Мы заняли противотанковую оборону вокруг одного господского двора. Утром, с наступлением рассвета, двор подвергся обстрелу. Нужно было определить – откуда стреляют. Асафьев взял снайперскую винтовку и стал вести наблюдение через окно конюшни. Я услыхал выстрел из винтовки и решил узнать, в чём дело. Астафьев сказал, показывая направление: «У того дома в окопе фриц. Или же он корректирует огонь, или же он – снайпер». Я взял у него бинокль и стал смотреть. Говорю: «Точно. Стрельни из снайперки». В это время на крыше конюшни разорвался снаряд. Черепица полетела во все стороны, осколки с шумом падали на землю. Я сказал: «Держи на контроле этого фрица». Сам же пошёл во двор определить примерно, где на крыше разорвался снаряд. Я определил, что это не разрыв снаряда, а болванка грохнула по крыше. В это время Астафьев кричит: «Фриц покинул окоп и перебежками уходит в сторону от окопа!» Астафьев открыл огонь по немцу – тот пополз. Я это наблюдал в бинокль. В это время, снова по крыше, но уже левее – разрыв. Я говорю: «Дай мне снайперку, я буду следить за фрицем. А ты выкати орудие и оборудуй укрытие. Будем караулить, откуда он вынырнет для стрельбы». Мы уже догадались, что это – самоходка. Вынырнет из лощины, выстрелит – и назад. Но бьёт с разных направлений. Наше орудие было наведено в одном направлении. Ждали выстрела. По какой-то причине, не знаю, Астафьев вышел во двор, а в это время послышался крик: «Помогите!» Как потом выяснилось, осколками черепицы был тяжело ранен наводчик Цыганков. Наконец, когда орудие было наведено, вынырнул ствол орудия самоходки, и его выстрел совпал с выстрелом нашего орудия. Самоходка больше не появлялась, по всей вероятности, была подбита выстрелом нашего орудия. Но от последнего её выстрела осколками всё той же злополучной черепицы был ранен Астафьев. Когда я подбежал к нему, он лежал на входе в конюшню. Увидев меня, сказал: «Земляк, ты меня подвёл». Я спросил: «В чём ты меня обвиняешь?» Он ответил: «Зря ты меня послал на крик во дворе». Я возразил: «Ну, если ты меня за это обвиняешь, то зря. Там ведь, оказывается, кричал раненный наводчик твоего же орудия Цыганков. Не будем обвинять друг друга. Для тебя война уже закончилась». Мы ему оказали помощь и отправили в санчасть.
На войне всякое бывает. Уже в Восточной Пруссии выработался порыв не дать противнику закрепиться. Пошло эшелонированное преследование, но силы редели. Однажды кухня в пути застряла… Причин много: заторы на дорогах, обстрелы и другие причины. Время подошло, а кухни нет. А есть хочется. Я приказал занять оборону, так как поредевший батальон, который мы поддерживали, начал окапываться. Я сам с одним солдатом решил вернуться назад, где оставили кухню. Пройдя около километра, мы встретили нашу кухню. Старшина спрашивает: «Где кормить людей?» Я ответил: «Там, где мы заняли оборону, есть сарай, там и располагайтесь». Придя к орудиям, я сказал солдатам: «По очереди позавтракать», и указал, где кухня. Убедившись в том, что все сыты, я и сам, с командиром взвода Л. Шапиро, пошёл в сарай завтракать. В сарае мы устроились на перевёрнутом коробе от фургона. Поели, покурили. Собрались уходить. Старшина поинтересовался, где нас искать, чтобы накормить обедом и ужином. Посоветовавшись с Шапиро, мы сказали ждать нас здесь, что мы за ними пришлём. Повар пожаловался: «Дровишек поблизости нет». Сарай и то был глинобитный и покрыт черепицей. Шапиро в шутку сказал: «Фургон раскурочьте, вот вам и будут дровишки». И они тут же взялись за раскурочивание фургона. И каково было удивление, когда они его перевернули, то под ним оказался гитлеровец с автоматом, но, к счастью, он был ранен. Поэтому он не рискнул применить оружие, хотя возможности для этого у него были. Иногда в сарае возле кухни оставался один повар. Немец был обезоружен и отправлен в санчасть. До его отправки с ним поговорил Шапиро. Фриц рассчитывал после нашего ухода из сарая попытаться выйти к своим. Такая возможность у него была, так как порой у нас не было сплошной линии фронта, были и коридоры. В этом мы не раз убеждались. Один фланг вырвется вперёд, а другой – застрянет по каким-либо причинам. Порой складывалось такое положение, что противник оказывался сзади тебя, и жди, что получишь удар в спину.
Приведу один пример. Это было в Восточной Пруссии. Нам была поставлена задача выйти в район озера, местечко я не помню. У озера был сарай. Мы окопались, заняли оборону. Ночь прошла спокойно. Утром в сарай пожаловал командир 163 полка Кононович. Он стал вести разговор по нашей связи, как мы потом догадались, с вышестоящим руководством дивизии.
От него требовали двигаться дальше. Он объяснял, что у него нет людей. В батальонах личного состава не то, что на роту, на взвод не набиралось. Он говорит: «Вот, единственная надежда на артиллеристов». Вдруг вбежал командир орудия Дворяк с криком: «Немцы на той стороне озера!» И действительно, когда мы выбежали из сарая, то увидели немцев. Они что-то кричали. Поворачивались к нам задом, показывая на свои задницы. Они явно были пьяные. Кононович, обращаясь ко мне, сказал: «Шуганите разок-другой по ним». Чтобы не видеть эту сцену, я приказал Дворяку выкатить орудие из укрытия и попугать их. А затем, посмотреть на их реакцию. Я сел на станину орудия и навёл прицел чуть ближе толпы фрицев, приказал зарядить орудие. Проверил ещё раз прицел и сказал наводчику: «Действуй, как я навёл». Я не хотел бить по пьяной толпе. Взял бинокль и скомандовал: «Огонь!» Наблюдая в бинокль, я увидел то, что и предполагалось. Часть немцев бросилась бежать, а часть оставалась на месте, продолжая что-то кричать в нашу сторону.
Но потом, как выяснилось из показаний, взятых в плен из этой компании немцев, им было приказано занять оборону у озера там, где мы оказались. Вот они и показывали то, что мы с ними оказались друг к другу задницами. Способ они выбрали доходчивый.
А у нас создалось впечатление такое, как будто они над нами решили посмеяться, а то и поиздеваться.
Местами и у немцев не было сил держать оборону. Сколько бы они не сопротивлялись, всё же против нашего натиска им устоять было трудно. Порой они стремились лишь бы, как говорится, заткнуть дырки, а их было много. Часто, это со слов немцев, они бросали держать оборону и уходили, чувствуя, что война проиграна.
Нам была поставлена задача: выйти на окраину г. Гердаунена и занять противотанковую оборону в районе моста через реку (названия не помню) и не дать немцам взорвать этот мост. Но предварительно, город должен был быть взят штурмом. Однако штурма не потребовалось. Немцы, эвакуировав часть населения, взорвали мост. Мы продолжали двигаться через город к мосту для занятия обороны. Задача – есть задача. Мы двигались по одной из улиц, как вдруг из какого-то дома выскочила с лаем овчарка. Я, выдернув пистолет, выстрелил. Собака с визгом убежала. А в этот момент из дома, что напротив, мы услышали голос на ломаном русском языке: «Русские! Мы здесь одни бабы! Гитлер капут! Внизу в подвале русские девушки!» Немцы не успели поджечь здание, согнав старых немок, которые не могли бежать.
Некоторые батарейцы наши стали поговаривать, надо мол, освободить из подвала наших. Я твёрдо сказал: «У нас задача иная. Кому положено, тот и будет решать судьбу русских девушек, если они действительно там. А если мы вовремя не выполним задачу, то будем отвечать перед ВТ (военным трибуналом).
Мы вышли на окраину города и заняли оборону на берегу реки. Нам была предоставлена возможность увидеть и другое. Немцы в панике бросали дома и собирались на площади для эвакуации. Но эвакуироваться многим не удалось, и они оставались на площади со своим багажом. Идя мимо домов, мы видели в окнах квартир, расположенных в полуподвальных помещениях, накрытые столы, а в тарелках парил борщ или суп. Это оставалось для нас загадкой. Или же хотели соблазнить нас, или же они перед самой трапезой, услышав шум танков, бросились бежать из своих домов. Выяснять нам было некогда. У нас была другая задача. Заняв оборону, как я уже сказал выше, мы получили распоряжение: «Привести в порядок». Это означало пару дней отдыха, то есть, второй эшелон. И то хорошо – можно выспаться.
Недалеко от реки, где мы заняли оборону, стоял двухэтажный особняк. Мы решили пойти туда, проверить и, если всё обойдётся, то расположиться там и отдохнуть. Обошли первый этаж, поднялись на второй. Всё, как будто, живое. Поднялись на чердак. Там обнаружили массу книг, журналов, газет, в том числе, тома К.Маркса «Капитал» и Энгельса «Анти-Дюринг». Мы спустились вниз, стали искать вход в подвал. Нашли не сразу. Но он оказался заделан так, что туда не проникнешь. Решили обойти двор и все дворовые постройки. Ничего живого. Мы решили расположиться во дворе, ничего не трогая. Дабы не возникло каких-либо неприятностей в случае появления хозяина дома. Все, кто был свободен от дежурства и наряда, после ужина улеглись, наконец, после долгих изнурительных боёв, спать.
Утром во двор вошёл мужчина, представившись работником двора. На наш вопрос: «Где хозяин или хозяйка дома?» он долго не отвечал. Больше разглядывал нас. Лёва Шапиро, неплохо говоривший по-немецки, снова повторил этот же вопрос. Переминаясь с ноги на ногу, мужчина ответил: «Хозяина дома нет. Он послал меня проверить, какое имущество разграблено русскими». После этих слов мы велели ему подняться в дом вместе с нами и проверить, чего нет на месте. Когда мы с ним обошли оба этажа и чердак, прошлись по двору, он сказал: «Зер гут», и спросил, можно ли ему уйти. Шапиро сказал: «Можешь». Вскоре, завтрак был готов, и стали завтракать. Спустя несколько минут, этот работник вернулся и, обращаясь к нам, спросил: «Может ли хозяин вернуться домой?» Шапиро ответил: «Он – хозяин и должен быть дома, дабы не возникли у него после к нам претензий».
Он ушёл. Во второй половине дня пришёл хозяин. Это был интеллигентный пожилой мужчина. Он что-то спросил у своего работника, тот ему ответил: «Гут» и пошёл работать в садик. Хозяин боязливо подошёл к нам и сказал: «Гутэн таг». Шапиро ответил на него приветствие. Я предложил Льву спросить, почему он и, если есть у него, семья покинули своё убежище. Хозяин ответил: «Боялись». Я сказал: «Пусть не боится, завтра мы уходим дальше на Запад». Затем хозяин поинтересовался, может ли он войти в свой дом? Я согласился с условием: «Только в сопровождении нас, дабы не произошло непредвиденного». Он охотно согласился. Когда мы вошли в дом, и он увидел, что всё на месте, лишь местами на полу были следы наших сапог, он прослезился и стал благодарить нас за то, что его имущество, двор, дом в порядке. Со слезами на глазах он спросил: «Если вернётся вся моя семья, будет ли гарантия безопасности?» Я сказал Льву: «Переведи ему. Пока мы здесь, гарантия полная, а за остальных мы не ручаемся». Шапиро спросил: «Сколько человек семья?» Хозяин на ломанном русском языке ответил: «Жена, дочь и прислуга, не считая работника по двору». И добавил, что он немного «говори по-русски». Я сказал Шапире: «Скажи ему, что он – хозяин дома, пусть и хозяйничает, а у нас – свои дела и свои заботы». Мы не обращали больше внимания на действия хозяина, занялись своими делами. Шапиро с ним ещё стал о чём-то говорить. Потом хозяин позвал своего работника, и оба ушли со двора.
К вечеру все четверо с багажом появились, поздоровавшись с нами, прошли в дом. Хозяйка – дама в возрасте, их дочь внешне ничем не привлекательна, служанка – пожилая женщина. С хозяином мы условились: пока мы здесь будем находиться, больше никто здесь появляться не должен.