По приходу колонны под город Высоковск, я продолжал службу в политотделе дивизии. В дивизию стали прибывать на формирование и политработники. Начальник политотдела их распределял, я был обязан их оформить на должности и направить по назначению.
В начале сентября 1942 г. меня приняли в члены КПСС. В кандидатах вместо трёх месяцев я состоял более шести, так как в период нахождения в окружении приём был запрещён.
Служба в политотделе меня не устраивала. Я просился в артполк, где мог бы пойти, несмотря на моё звание младшего политрука, командиром топовзвода или взвода управления, я к этому был подготовлен. Звание мне было присвоено в мае 1942 г., то есть с приходом в политотдел дивизии. Но комиссар дивизии Тимофеев настоял на своём, и вместо артполка меня направили в 945-й стрелковый полк на должность заместителя командира батареи 76-мм орудий по политчасти.
Командир полка майор Беляков и комиссар этого полка, батальонный комиссар Власов, зная меня по службе в политотделе дивизии, приняли меня очень хорошо. Беляков сказал: «Командиру батареи я уже сообщил, представишься сам. Тебя в батарею проводят». – И дал мне проводника.
Батарея стояла в лесу на оперативном участке Ярцево-Духовщина. С командиром батареи Л.М. Бородиным мы быстро нашли общий язык, и он вскоре в моих качествах убедился. Он всегда впоследствии на меня надеялся и знал, что я не подведу.
В середине сентября 1942 г. батарея заняла огневые позиции в районе Хомичей (деревня Калининской области). Два орудия были поставлены на закрытую огневую позицию, а два орудия – на прямую наводку. Но с закрытой позиции оба орудия частенько бросали в район Чёрного ручья, где шли ожесточённые бои за овладение преимущественных позиций. На мой взгляд, это был нерасчётливый замысел командования дивизии. Здесь все подразделения несли потери, причём неоправданные.
В октябре 1942 г. весь политсостав переводился на единое воинское звание. Мне было присвоено звание лейтенант, а в марте 1943 г. – старший лейтенант. В этом звании и закончилась в последующем моя военная карьера.
Но вернёмся к осени и зиме 1942 г. Однажды я совершенно случайно оказался на командном пункте командира 945-го стрелкового полка майора Белякова. Увидев меня, он сказал: «На стыке двух батальонов находится немецкий ДЗОТ. Он трудно уязвим, и очень из него беспокоят наш передний край. Надо бы его потревожить. Как это можно сделать?» Я сказал: «Хотя и очень опасно, но его можно взорвать, только выкатив орудие на прямую наводку». Беляков сказал: «Надо попытаться». Я ответил: «Хорошо, я доложу об этом командиру батареи, но для этого нужно время». Беляков ответил: «Вам виднее, и я не тороплю». Придя на НП комбата, я ему об этом сказал. Бородин отлично знал этот участок переднего края, он согласился с моим мнением и говорит: «Тебе и придётся выполнить эту задачу».
Ночью мы подготовили огневую позицию, укрытия для расчёта и орудия. А это почти на нейтральной полосе. Пехотинцы были поставлены в известность об этой задаче. Позицию мы тщательно замаскировали. Через сутки, утром на рассвете, мы выкатили орудие на подготовленную позицию. Стали ожидать момента, когда в панораму будет виден этот ДЗОТ. Нам повезло – утро было солнечное. Прежде, чем дать команду «орудие к бою», я решил посмотреть в бинокль и отчётливо увидел, как по траншее шёл фриц прямо к этому ДЗОТу, неся что-то под мышкой, руки в карманах шинели. Я выждал, когда он войдёт вовнутрь и скомандовал: «Орудие зарядить. Огонь!» Сделав три выстрела, я в бинокль увидел столб пыли и дыма. Скомандовал: «Орудие и расчёт в укрытие!» Мою команду выполнили, и как только расчёт бросился в укрытие, в этот момент противник открыл по нам миномётный огонь. Когда обстрел прекратился, я в бинокль увидел, что ДЗОТ разрушен. Вскоре об этом доложили и пехотинцы.
К тому времени я отлично изучил и знал весь личный состав батареи. Все к своим обязанностям относились добросовестно, хотя в батарее почти четверть личного состава – люди, пришедшие из тюрем и лагерей.
Я у каждого по душам выяснял причины их пребывания в местах, как теперь говорят, не столь отдалённых. Например, повар Анохин из Москвы – за нетактичное поведение к иностранным гостям в ресторане, где он работал шеф-поваром. Его помощник М.И. Разгадов (1897 г.р.) – за анекдот. Он был неграмотен. Знал всего три буквы: м, и, р, ими же и расписывался. Он любил рассказывать анекдоты. А суть анекдота состояла в следующем: «Эй! Мордва! Куда поехал!? – На базар! – Чего купить? – Мука! – Мне купишь? – Ладно. – А не обманешь? – Можно…»
По его рассказу, этим анекдотом якобы он наносил оскорбление мордовскому народу.
Блинов – уроженец Калининской области. Работал бригадиром в колхозе. Осуждён за вредительство, которое состояло в том, что кто-то из его противников зимой облил водой рабочих быков. Многие из них вышли из строя. В батарее он был ездовым. За его добросовестность мы с командиром батареи назначили его старшиной батареи.
Заряжающий орудия Потёмкин работал председателем ДОСААФ, затем (с его слов) – председателем райисполкома. Был осуждён на 10 лет в 1938 г. за срыв посевной кампании в установленные сроки.
Замковый, а затем, разведчик-наблюдатель Сайко судим за хулиганство. Он за это был осуждён неоднократно.
Ездовые Лисицын и Уразов из Челябинской области судимы за конокрадство. Эти факты соответствовали, так как, будучи в батарее, они умудрялись воровать сено с ДАПа. За что мы с комбатом чуть не погорели. Спасло нас то, что меня уже хорошо знало некоторое начальство из управления дивизии, в том числе – прокурор дивизии Маслов. Но Лисицына и Уразова приказом по дивизии направили в один из стрелковых батальонов. Дальнейшая их судьба мне неизвестна. Когда они уходили из батареи, прощаясь со мной, они сказали: «Если останемся живы, мы после войны всё равно будем воровать. Мы ведь конокрады».
В батарее были прекрасные люди, настоящие патриоты. Это сельский учитель Евстафьев – командир орудия, его наводчик Касаткин, разведчик-наблюдатель Карташёв, связной Лютиков, командир орудия Немцев. Последний, находясь вместе со мной на прямой наводке по выполнению особого задания, допустил оплошность и потерял ногу, наступив на мину. Хотя он об этом отлично знал, что здесь мины. Дерево, которое упало на минное поле, нельзя было трогать. Но он решил его вытащить и поплатился. Но это было неумышленно. Он был лучшим командиром орудия.
Я знаю, что в 1937-38-х гг. невинные люди страдали от репрессий. Я собственными глазами видел это на своей родине.
В 1937 году, по окончании 7 классов, я поступил на работу счетоводом конторы «заготшерсть», но потом, по просьбе заведующей бюро ЗАГС Калмыковой, я перешёл на должность делопроизводителя Акшинского районного бюро ЗАГС. В это время оно располагалось в одном дворе с милицией. Там была тюрьма. В ней мест не хватало для арестованных, и вторую половину помещения бюро приспособили под тюремную камеру. В ней я видел знакомых мне людей, в том числе, работавших на руководящих должностях. Там сидел и дальний родственник моей мамы А. Утюжников – директор гослесхоза.
В 1938 году были арестованы 1-й и 2-й секретари Акшинского райкома ВКП (б) Бутарин и Салтыков, председатель райисполкома Горьковенко и начальник райотдела УНКВД Ермаков. А как производились эти аресты, я узнал уже после войны. О них рассказал мне отчим и секретарь райкома А.Н. Фёдоров, который ранее работал в органах милиции вместе с моим отчимом.