Мы же, артиллеристы, снявшись с огневых позиций, двинулись дальше, преследуя отступающего противника.
В ходе дальнейших боёв на Калининском фронте я своими глазами видел, как немцы, отступая, сжигали деревни. Вот почему на Калининской земле людям после освобождения пришлось жить в землянках и даже в ДЗОТах, построенных, в том числе и немцами.
Будучи вычислителем, я часто бывал не только в штабе дивизиона, но и полка. Бывая в штабе дивизиона, меня частенько комиссар дивизиона Бойкачёв просил написать под его диктовку политдонесения комиссару 788 артполка И.Д. Кабаничу. У него был скверный почерк. Ещё во время подготовки операции под Никольском, о которой я уже написал, в штаб дивизиона, как раз, когда я писал политдонесение от имени Бойкачёва, неожиданно зашла группа начальства. В том числе были, как я потом узнал, комиссар полка И.Д. Кабанич, ответственный секретарь партбюро П.А. Олексенко и начальник штаба полка А.П. Сунцов. Все, кто в это время находились в штабе, встали поприветствовать, а комиссар полка, увидев в моих руках политдонесение, сказал: «Вот, оказывается, кто от имени Бойкачёва составляет такие складные и довольно грамотные политдонесения». Эту группу мне, по приказанию начальника штаба нашего дивизиона старшего лейтенанта Леконцева, пришлось сопровождать на КП командира дивизиона, где организовывалась та самая разведка боем.
Вот это и стало в дальнейшем основанием для моего перевода вычислителем в штабную батарею. На это был приказ. Как я потом понял, комиссару полка нужен был такой человек, как я. Но это было позднее.
Находясь в дивизионе, я по заданию начальника штаба Леконцева отправился с донесением в штаб полка. Сдав донесение начальнику штаба полка, я отнёс строевую записку в строевую часть полка. Я уже собрался уходить, как неожиданно, по сути, вслед за мной, вошёл начштаба Сунцов. Строевая часть полка располагалась в хате, где жили дед с бабкой. После короткого разговора Сунцов говорит: «Хотелось бы разыскать сохранившуюся баньку». И обратился ко мне: «Журавлёв, ты ведь хорошо уже знаешь расположение этой деревни, поищи-ка баньку». Разговор услышала бабка и говорит: «Эх, сыночки, ни одной баньки не только в нашей деревне, но и в окрестных не сохранилось. Всё немец пожёг на дрова». «Жаль», – сказал Сунцов. Вдруг бабка сказала: «Сыночки, если хотите, то я вам устрою помыться кути». Это так у них называется кухня. Мы все на это разом согласились. Начальник штаба полка, уходя, сказал: «Как будет готова, дайте знать».
После бани стали ужинать, но, как говорится, «после баньки укради, да выпить надо». Ужин получился на славу. Когда бабушка немножко выпила, она вдруг заговорила: «Я вам, сыночки дорогие, скажу откровенно. Мы ведь ждали немца. Колхозы нам надоели. Но когда он пришёл, сначала кур поел, потом поросят и свинью, потом и до коровы добрался. Дак гоните этого супостата как можно дальше, чтобы он больше сюда никогда не вернулся». Дед же сидел всё молча и покуривал трубку. И в продолжение бабушка сказала: «Дед то – активист колхоза. Он и сейчас прячет колхозного мерина и боится, как бы кто не обнаружил его в лесу. Сумел уберечь от немца жеребца колхозного, а свою животину не смог».
В начале января 1942 г. ожесточённые бои развернулись за город Ржев, который разделён Волгой. Несколько попыток взять «в лоб» и с флангов оканчивались неудачей.
Был замысел командования ввести войска, в том числе и 39-ю армию, в составе которой была, и наша 262-я стрелковая дивизия, в тыл противника с целью овладения Ржевом. Противник этот замысел разгадать сумел и за счёт дополнительных резервов провёл ряд операций. В результате 39-я армия оказалась в окружении, и с 4 февраля по июль 1942 г. вела бои в окружении, неся колоссальные потери личного состава и материальной части. Оставался 9-ти километровый участок, где можно было вывести войска, через этот коридор было кое-какое снабжение. Но потом и эту горловину противник закрыл. Замысел не удался, и в конце пришёл приказ на прорыв из окружения. С 3 по 9 июля кто как мог выходили из окружения, но об этом напишу чуть позднее.
В конце января 1942 г. меня неожиданно вызвал начальник штаба дивизиона старший лейтенант Леконцев и сказал: «Журавлёв, на тебя пришёл приказ о переводе в штабную батарею. Приказ подписан командиром полка Певзнером и начальником штаба Сунцовым». Приказ есть приказ, надо выполнять. Когда пришёл в штабную батарею, то её командир ст. лейтенант Александров говорит: «Будешь находиться в штабе полка, в частности, в строевой части, а подчиняться будешь только комиссару полка Кабаничу». Меня это удивило. Я даже говорю: «Вы что, товарищ старший лейтенант, смеётесь?» «Нет, – сказал он, – иди в штаб, там ребята знают». В штабе начальника строевой части Кожевникова, писарей Волкова и Мазалова я уже знал, так как часто бывал у них с донесениями из нашего дивизиона. Знали меня и начштаба А.П. Сунцов и его помы. К тому времени ПНШ-1, то есть первый помощник начальника штаба, был уже бывший командир первой батареи старший лейтенант Горощенко, а ПНШ-2 был старший лейтенант Дементьев, который, по всей вероятности, погиб в феврале 1942 г.
Дело в том, что я приступил к обязанностям в штабной батарее 788-го артполка и находился в строевой части полка. Как помню, было солнечное утро. В хату, где мы находились с ребятами из строевой части, заскочил Дементьев и крикнул: «Срочно собирайте все документы и отходите к лесу по дороге, я прикрою вас!» Немцы уже были на окраине деревни, пехота отходит. Выполнив его команду, мы пришли в штаб полка. Доложили, что документы основные с нами, но Дементьева мы больше не видели. Не исключено, что именно здесь он погиб.
Находясь в распоряжении комиссара полка Кабанича, я настрополился под диктовку его, а затем и сам составлял политдонесения, отдавая ему на просмотр и подпись. Очень редко, но делал замечания, на что обратить внимание. Но дважды я нарвался на неприятности. Первое – я без его разрешения ушёл на НП для корректировки огня по просьбе моего товарища, тоже вычислителя, Борщенко. Идя из дивизиона, я встретил его по дороге на НП нашего первого дивизиона. Он меня пригласил: «Пойдём со мной, поможешь корректировать огонь». А тут Кабаничу потребовалось срочно донесение одного из дивизионов. На месте, то есть в строевой части, меня не оказалось. И каким-то образом он узнал, что я на наблюдательном пункте дивизиона. Приказал срочно явиться к нему. Когда я пришёл и доложил о явке, он сказал: «Хотел взять кнут и тебя отмутузить, но злость пропала». Потом, все что было надо, я сделал, и на этом инцидент был исчерпан.
Второй случай – это с посылками. Почтальон Улётов привёз несколько посылок «Лучшему Воину», оставив их в штабной батарее. Командир батареи ст. лейтенант Александров позвонил в строевую часть и попросил меня зайти к нему. Когда я пришёл, он говорит: «Посылки принесли, я комиссару полка доложил, он сказал с Журавлёвым распределить». Часть посылок оставили в штабной батарее, по три – во 2-й и 3-й дивизионы, а пять посылок – в 1-й, где ранее я был вычислителем.
Но, когда узнал комиссар полка, он возмутился, почему сделано без его участия. Александров сослался на меня, отказавшись от своих слов. И.Д. Кабанич находился в это время на КП командира полка. Узнав об этом, он возмутился и приказал явиться к нему.
Когда я пришёл, он спал или дремал, но, увидев меня, встал и говорит: «Кто виноват, ты или Александров?» Я ответил: «Если бы я был виноват, то признался бы, так как я никогда и никому в жизни не врал». Комиссар продолжил: «Вот возьму прут, и отлуплю как сидорову козу». Я сказал: «Меня ни мать, ни отец никогда не били». Он: «Ладно, вот о тебе узнали в политотделе, и хотят тебя у меня отобрать». Я ответил: «Отправьте меня лучше в дивизион. Я там больше пользы принесу». «Поздно, – продолжал он, – есть уже распоряжение перевести тебя в политотдел дивизии». Оказывается, это была идея инструктора политотдела дивизии по информации И.Т. Квасова. «Почему же делается без моего согласия?» – спросил я комиссара полка. Он ответил: «В армии, ты же знаешь, приказы не обсуждаются, а выполняются». Я сказал: «Не могу же я идти в рваных сапогах». В это время из-за недостатка сапог даже в артиллерийском полку стали выдавать вместо сапог ботинки с обмотками, а я их никогда не носил.
Перед уходом в политотдел я пошёл на склад обозно-вещевого снабжения, и мне вместо сапог выдали те самые ботинки. Хотя я должен был сдать сапоги, но их не спросили. Взял я ботинки, перевязал обмотками и пошёл в политотдел дивизии.
Придя в политотдел, я заявил: «Моё место в полку, а не здесь, я не буду у вас…». Инструктор политотдела Квасов крикнул: «Приказы не обсуждаются, а выполняются!» Я сказал: «Ну, если я не выполню приказ, дальше передовой не пошлют». Он посмотрел на мои рваные сапоги и ботинки с обмотками через плечо (!) и вдруг спросил: «А куда это ты направился с ботинками через плечо как с котомкой?» Я ответил, что уже нам, артиллеристам, вместо сапог выдают ботинки с обмотками. Квасов спросил: «А ты когда-нибудь их носил?» Я сказал, что нет. «Ну вот, если будешь у нас служить, то мы постараемся тебе вместо ботинок выдать сапоги», – пообещал он. «Ну, если так, то я подчинюсь». Он тут же позвонил и сказал: «Придёт сейчас один молодой красноармеец, замени ему ботинки на сапоги».
Так я оказался в политотделе дивизии на должности секретаря-делопроизводителя. Это была чисто бумажная работа, которой мне пришлось заниматься с мая по август 1942 г.
Что касается пресловутых ботинок и сапог, то это была целая трагедия в дивизии в то время. Май месяц, а многие ходили ещё в валенках, так как в это время кольцо окружения вокруг нас уже замкнулось, то есть остававшийся коридор в 9 км немцами был перекрыт.
Это – на совести командования. Если по тому коридору своевременно вывели бы нас, то жертв было бы гораздо меньше, но об этом чуть позднее, и я уже частично касался.
Во время работы в политотделе дивизии нередко приходилось по выполнению поручений начальника политотдела, его заместителя и, частенько, помощника начальника по комсомольской работе Сергея Ткачёва, с которым у нас установилась крепкая дружба, отправляться в воинские части дивизии.