Однажды, выполняя поручение помощника начальника политотдела по комсомольской работе в заградительном батальоне в мае 1942 г., я, к моему удивлению, встретил в лице командира этого батальона Майорова, который до войны служил на моей родине (в Акше) старшиной погранотряда. Я знал его как активного участника художественной самодеятельности. А произошло это так. Когда я пришёл в заградбатальон, спросил, как найти командира или комиссара батальона. Красноармеец, к которому я обратился, ответил: «Вон там, он чинит сапоги», и показал на кустик. Я пошёл туда, куда показал боец. Подойдя, я опешил. Передо мной майор, а не старшина, которого я немного знал. Я обратился к нему: «Товарищ майор, разрешите к вам обратиться, я из политотдела дивизии по заданию к вам в батальон». Он отложил сапог в сторону и говорит: «Зачем пожаловали к нам в такую сложную здесь кашу?» Я посмотрел на него и говорю: «Прежде, чем отвечать на ваш вопрос о моём задании, я хочу спросить вас, товарищ майор». Он ответил: «Пожалуйста». «Вы служили в погранотряде в Акше Читинской области?» Он ответил: «Да». И тогда мы с ним поговорили о многом. Вспомнили про Акшу, про многих, кого он знал, в том числе моего старшего брата Алексея, с которым он участвовал в художественной самодеятельности районного клуба.

К сожалению, это была первая и последняя встреча с ним, так как из окружения, по всей вероятности, ему вырваться не удалось.

Несколько слов об обстановке в окружении под городом Белым Калининской области.

Положение было крайне тяжёлым. День и ночь находились под бомбёжками, обстрелом из орудий и миномётов, без материально-технического и крайне плохого продовольственного обеспечения. Нередко приходилось ходить по полям и огородам, искать неубранные овощи и зерновые, дабы что-нибудь положить в рот. Найдёшь – значит, червячка заморишь, нет – значит, голоден. Иногда находили неубранный лён, обдирали от соломы зерно, мяли в котелках, добавляли туда сварную полугнилую картошку и делали лепёшки. А раненная или убитая лошадь не успеет упасть, что называется, ещё на землю, как её нередко разрывали, кто как мог, дабы съесть кусочек мяса, то есть от лошади оставались копыта с подковой.

Это я особенно испытал до перевода из артполка в политотдел дивизии.

Если удавалось выйти к болотам, там находили клюкву. Это было счастье. Жевали берёзовые листья и ветки, хвою, щавель, подорожник. Но это было счастье, что наступила весна, а затем уже лето. От бомбёжек и обстрела из орудий и миномётов спасались в болотах. Сидишь или стоишь в болоте, а здесь всякие твари, в том числе ужи и другие змеи. Это были самые долгие дни, почти не было ночей, по сути, белые ночи.

Помню, перед выходом из окружения мне было приказано сжечь все документы политотдела, в том числе, списки политработников дивизии и после этого пойти к группе спец. подразделений, и с ними выходить из окружения.

В этой группе оказалось человек 50-60 из заградительного батальона, зенитного дивизиона и служащих четвёртого отдела дивизии. Никого я почти не знал, но почему-то здесь я встретил батальонного комиссара Чебурекова из одного стрелкового полка. По всей вероятности, ему было поручено выходить с этой группой. И случайно здесь же оказалась машинистка политотдела дивизии Н. Лебедева. Увидев меня, она очень обрадовалась. «Я, – говорит она, – думала, что там застрянешь и не вылезешь из этого болота». На мой вопрос, почему она здесь, а не с политотделом, она сказала: «Всех разослали по частям, остался у штаба дивизии только начальник политотдела». На этом наш разговор закончился.

С вечера, сосредоточившись в кустах у дороги, что связывала деревни: Нестерово (где Ленин охотился с И. Жуковым), Чичаты, Демяки и другие. Это было примерно около 3-4-х часов утра. Мы знали по данным разведки, что в деревушке, названия которой не помню, находится немецкая миномётная батарея. Утром в одном из домов на террасу вышла женщина в красной кофте. Это я хорошо видел. По всей вероятности, это был сигнал нам, что немцы, кроме часовых, сидят в её доме. Думаю, что с ней была договорённость наших разведчиков. Но это – моя версия.

Мы с криком «ура» бросились через этот большак. Не прошло и минуты, как по нам немцы открыли огонь из всех видов оружия. Завязался короткий бой. Используя это, правее нашей группы, без боя, без единого выстрела вышло из окружения управление дивизии. Об этом говорил инструктор политотдела дивизии Фельдман (он в это время был болен). Как мы потом узнали, правее управления дивизии была группа, которая тоже, как и наша, завязала бой. Этим то и воспользовалось управление дивизии.

При выходе из окружения, согласно приказам (конечно, устных), – «убитых не брать, тяжело раненных достреливать», – но вряд ли кто на это рискнул бы. Кто не мог идти, он сам мог себя застрелить. Точно не знаю, но после выхода из окружения были слухи о том, что политрук Айтмухамидов был тяжело ранен и, чтобы не попасть в плен, сам себя застрелил. Фактически, руководство дивизии настраивало – спасайся, кто как может.

Нередко так и было. Очень жаль тылы и медсанбат. Они были брошены, то есть, оставлены на произвол судьбы.

Помню, когда мы бросились через дорогу, на другой стороне дороги было болотистое место, бежать было трудно, ноги по колено вязли в грязи, да, к счастью, не все мины взрывались.

Офицер

После выхода из окружения с боем в составе 262 СД – уже в звании мл. политрука., 1942 г.

На марше (после формировки под г Высоковском) к фронту. Слушаем песни Л. Руслановой, июль 1942 г.

По выходу из-под обстрела в указанных пунктах стали собираться в общую колонну. К сожалению, она не была столь многочисленной, как это было перед окружением и, по оперативным данным, даже в окружении. Этой колонной шли в город Высоковск Московской области, где дивизия должна была доформироваться.

Хочется отметить одну деталь. Когда я получил приказ от начальника политотдела Г.А. Васютинского об уничтожении документов политотдела, по этой причине я задержался у этого места, где был бивуак. Слышу: рядом выстрелы, а это были рядом немцы. Неожиданно ко мне подошёл бывший командир 2-й батареи 788-го артполка Донченко, которого я хорошо знал, но он в это время был уже интендантом дивизии. Я уже в это время не знал, в какую сторону мне двигаться – кругом лес да болота. Он посмотрел на меня и говорит: «Ты что здесь делаешь?» Я сказал: «Проводил сортировку документов по указанию начподива». «Ладно, – сказал он, – ты меня много раз выручал, и я тебя выручу. Иди в этом направлении, там должен быть штаб дивизии». Так и получилось. Примерно через полкилометра я наткнулся на управление дивизии.

Донченко был как хозяйственник хорош, но как командир батареи был слаб. Прибыл он из резерва и, естественно, осуществлять огонь батареи как положено он не мог. Порой, ему не удавалось вывести снаряд на линию. И мой бывший командир дивизиона Решетников частенько посылал меня на наблюдательный пункт командира 2й батареи помогать корректировать огонь в нужном направлении.

Донченко, как потом стало известно, из окружения не вышел. И, по разговорам, он остался у немцев и возглавлял карательный отряд. Насколько эта версия верна, я не знаю. Но об этом говорили те, кто выходил из окружения позднее. Говорили, что кто попадался к нему из 262-й дивизии, он проявлял, якобы, снисхождение. Говорил об этом П.А. Олексенко, также и о том, что Донченко однажды кому-то сказал: «Ну что, комиссар, отвоевался?»