Не случайно в одном из писем Толстой прямо сказал:

«Ведь главный вопрос в том, можем ли мы сойтись и любить друг друга; для этого и надо высказывать все дурное, чтоб знать, в состоянии ли мы помириться с ним, а не скрывать его, чтобы потом неожиданно не разочароваться».

Героиня «Семейного счастья» – Маша – тоже ведь совершенствовалась постепенно и не без влияния Сергея Михайлыча:

«Прежде занятия с Соней, уроки ей были для меня тяжелою обязанностью, которую я усиливалась исполнять только по сознанию долга; он посидел за уроком – и следить за успехами Сони сделалось для меня радостью. Выучить целую музыкальную пьесу прежде казалось мне невозможным; а теперь, зная, что он будет слушать и похвалит, может быть, – я по сорока раз сряду проигрывала один пассаж, так что бедная Катя затыкала уши ватой, а мне все не было скучно. Те же старые сонаты как-то совсем иначе фразировались теперь и выходили совсем иначе и гораздо лучше. Даже Катя, которую я знала и любила как себя, и та изменилась в моих глазах. Теперь только я поняла, что она вовсе не была обязана быть матерью, другом, рабой, какой она была для нас. Я поняла все самоотвержение и преданность этого любящего созданья, поняла все, чем я обязана ей; и еще больше стала любить ее. Он же научил меня смотреть на наших людей, крестьян, дворовых, девушек совсем иначе, чем прежде. Смешно сказать, а до семнадцати лет я прожила между этими людьми более чужая для них, чем для людей, которых никогда не видала; ни разу не подумала, что эти люди так же любят, желают и сожалеют, как и я. Наш сад, наши рощи, наши поля, которые я так давно знала, вдруг сделались новыми и прекрасными для меня. Недаром он говорил, что в жизни есть только одно несомненное счастье – жить для другого. Мне тогда это странно казалось, я не понимала этого; но это убеждение, помимо мысли, уже приходило мне в сердце. Он открыл мне целую жизнь радостей в настоящем, не изменив ничего в моей жизни, ничего не прибавив, кроме себя, к каждому впечатлению. Все то же с детства безмолвно было вокруг меня, а стоило ему только прийти, чтобы все то же заговорило и наперерыв запросилось в душу».

«Любовь, любовь… безошибочно дает счастье»

10 ноября Толстой сравнивает Валерию с Ольгой Тургеневой, той самой, женихом которой одно время считался Иван Сергеевич Тургенев: «…Ольга Тургенева, право, не считая красоты, хуже Валерии. Много о ней думаю…Видел во сне вальс с Валерией и странный случай». 11 ноября: «Написал крошечное письмо Валерии, думаю о ней очень… С Трусоном приехал домой, он отсоветывает жениться, славный человек». Не советует – значит славный…

16 ноября – вывод: «Любовь, любовь, одно безошибочно дает счастье».

Постепенно чувства слабеют, к Валерии уже «хладнокровен». Письма не радуют: «Ничего нового в письмах, неразвитая, любящая натура».

Ольга Тургенева

И уже начинает понимать, что свет клином на ней не сошелся: «Очень думал об ней. Может, оттого, что не видал в это время женщин».

То есть сомнения, сомнения и еще раз сомнения. Лев Николаевич продумывал все возможные варианты, не только продумывал, прикидывал их в повести.

Его герой собирается в Москву. Собственно, ведь и Лев Николаевич уже побывал в Москве и переехал в Петербург.

В «Семейном счастье» Маша волнуется:

«– Зачем вы едете? – спросила я значительно, с расстановкой и прямо глядя на него.

Он не вдруг ответил.

– Дела! – проговорил он, опуская глаза. Я поняла, как трудно ему было лгать передо мной и на вопрос, сделанный так искренно».

Уже видно, что вовсе не дела являются причиной отъезда. Здесь что-то другое, более важное.

Но Маша настойчива. Она чувствует недосказанность, которая может повернуться для нее большой болью, трагедией.

«– Послушайте, – сказала я, – вы знаете, какой день нынче для меня. По многому этот день очень важен. Ежели я вас спрашиваю, то не для того, чтобы показать участие (вы знаете, что я привыкла к вам и люблю вас), я спрашиваю потому, что мне нужно знать. Зачем вы едете?

– Очень трудно мне вам сказать правду, зачем я еду, – сказал он. – В эту неделю я много думал о вас и о себе и решил, что мне надо ехать. Вы понимаете зачем? И ежели любите меня, не будете больше спрашивать. – Он потер лоб рукою и закрыл ею глаза. – Это мне тяжело… А вам понятно.