Книги
Женщины Льва Толстого. В творчестве и в жизни
19 ноября 1856 года Лев Николаевич написал: «Вы говорите, что за письмо от меня готовы жертвовать всем. Избави Бог, чтобы вы так думали, да и говорить не надо. В числе этого всего есть добродетель, которой нельзя жертвовать не только для такой дряни, как я, но ни для чего на свете. Подумайте об этом. Без уважения, выше всего, к добру нельзя прожить хорошо на свете… работайте над собой, крепитесь, мужайтесь, учитесь и любите меня все так же, только немножко поспокойнее».
А вот письмо от 23 ноября 1856 года: «Помогай вам Бог, мой голубчик, идите вперед, любите, любите не одного меня, а весь мир Божий, людей, природу, музыку, поэзию и все, что в нем есть прелестного, и развивайтесь умом, чтобы уметь понимать вещи, которые достойны любви на свете. Любовь – главное назначение и счастие на свете. Она не в том, чтобы у пупунчика целовать руки (даже мерзко выговорить), а в том, чтоб друг другу открывать душу, поверять свои мысли по мыслям другого, вместе думать, вместе чувствовать».
Следующее письмо от 12 декабря 1856 года: «Вы гневаетесь, что я только умею читать нотации… Это все мысли и чувства самые дорогие для меня, которые я пишу чуть не с слезами на глазах (верьте этому), а для вас это нотации и скука… Смотря по развитию, человек и выражает любовь. Оленькин жених выражал ей любовь, говоря о том, как они будут целоваться, вы выражаете любовь, говоря о высокой любви; но меня хоть убейте, я не могу говорить об этих вздорах».
Лев Николаевич все более осознает невозможность построить семью с Валерией. 14 января 1857 года он посылает очередное письмо: «Я не в состоянии дать вам того же чувства, которое ваша хорошая натура готова дать мне».
20 февраля он признается в письме из Парижа: «Я мог делать опыты с собой, не увлекая вас, но в этом я отдал дань своей неопытности и каюсь в этом, прошу у вас прощенья, и это мучает меня; но не только бесчестного, но даже в скрытности меня упрекать не следует».
Не случайно он говорил о том, что «многие русские писатели чувствовали бы себя лучше, если бы у них были такие жены, как у Достоевского». И он мечтал о такой жене, как Анна Григорьевна Достоевская (Сниткина). Он мечтал и мечту эту изложил в письме Валерии еще 19 ноября 1856 года.
«Я воображаю ее в виде маленького провиденья для крестьян, как она в каком-нибудь попелиновом платье с своей черной головкой будет ходить к ним (крестьянам) в избы и каждый день ворочаться с сознанием, что она сделала доброе дело, и просыпаться ночью с довольством собой и желанием, чтобы поскорее рассвело, чтобы опять жить и делать добро. Ежели я не найду совершенного счастья, то я погублю все, свой талант, свое сердце, сопьюсь, картежником сделаюсь, красть буду, ежели не достанет духу зарезаться».
Софья Андреевна Толстая сделала такой вывод: «Перечитывала его письма к В.А. Еще молодо было, любил не ее, а любовь и жизнь семейную. А как хорошо узнаю я его везде, его правила, его чудное стремление ко всему, что хорошо, что добро. Ужасно он милый человек. И, прочтя его письма, я как-то не ревновала, точно это был не он и никак не В., а женщина, которую он должен был любить, скорее я, чем В. Перенеслась я в их мир. Она хорошенькая, пустая в сущности, и милая только молодостью, конечно, в нравственном смысле, а он все тот же, как и теперь, без любви к В., а с любовью к любви и добру. Ясно стало мне и Судаково… и фортепиано, сонаты, хорошенькая, черненькая головка, доверчивая и не злая. Потом молодость… природа, деревенское уединение. Все понятно и не грустно, потом читала я его планы на семейную жизнь. Бедный, он еще слишком молод был и не понимал, что если прежде сочинишь счастье, то после хватишься, что не так его понимал и ожидал. А милые, отличные мечты».
Повесть «Семейное счастие» стала своеобразным отражением любви к Валерии Арсеньевой.
Как-то так определилось в жизни писателя, что увлечения, ухаживания с целью женитьбы, это одно, а отношения с женщинами с известными целями – другое. Ухаживая за Валерией Арсеньевой, он одновременно встречался с женщинами, служащими для утех. Об этом немало сказано в дневнике. Впрочем, только большая, настоящая любовь может остановить и отвратить от известного рода отношений. Ну а тем более человека далеко не аскетичного характера.
В начале 1857 Лев Николаевич Толстой решил прекратить роман, который потерял для него всякий смысл. Перед отъездом за границу он отправил письмо Валерии, в котором признался: «Что я виноват перед собою и перед вами ужасно виноват – это, несомненно. Но что же делать?… Прощайте, милая Валерия Владимировна, Христос с вами; перед вами так же, как и передо мной, своя большая, прекрасная дорога, и дай Бог вам по ней прийти к счастию, которого вы 1000 раз заслуживаете. Ваш гр. Л. Толстой».
Ну вот и все… На бракосочетание Толстой так и не решился…
В конце 1857 года, когда прошло время и страсти улеглись, Лев Николаевич написал Арсеньевой уже совершенно спокойно и взвешенно из Парижа: «Письмо ваше, которое я получил нынче, любезная Валерия Владимировна, ужасно обрадовало меня. Оно мне доказало, что вы не видите во мне какого-то злодея и изверга, а просто человека, с которым вы чуть было не сошлись в более близкие отношения, но к которому вы продолжаете иметь дружбу и уважение. Что мне отвечать на вопрос, который вы мне делаете: почему? Даю вам честное слово (да и к чему честное слово, я никогда не лгал, говоря с вами), что перемене, которую вы находите во мне, не было никаких причин; да и перемены, собственно, не было. Я всегда повторял вам, что не знаю, какого рода чувство я имел к вам, и что мне всегда казалось, что что-то не то. Одно время, перед отъездом моим из деревни, одиночество, частые свидания с вами, а главное, ваша милая наружность и особенно характер сделали то, что я почти готов был верить, что влюблен в вас, но все что-то говорило мне, что не то, что я и не скрывал от вас; и даже вследствие этого уехал в Петербург. В Петербурге я вел жизнь уединенную, но, несмотря на то, одно то, что я не видал вас, показало мне, что я никогда не был и не буду влюблен в вас. А ошибиться в этом деле была бы беда и для меня, и для вас. Вот и вся история. Правда, что эта откровенность была неуместна. Я мог делать опыты с собой, не увлекая вас; но в этом я отдал дань своей неопытности и каюсь в этом, прошу у вас прощенья, и это мучает меня; но не только бесчестного, но даже в скрытности меня упрекать не следует. Что делать, запутались; но постараемся остаться друзьями. Я с своей стороны сильно желаю этого, и все, что касается вас, всегда будет сильно интересовать меня».
Говорил «постараемся остаться друзьями». Старался ли? Разве что на первых порах. Несколько раз побывал в гостях – и все, заявил: «Я никогда не был и не буду влюблен в вас. Вот и вся история».
И в завершение: «Прощайте, любезная соседка…»
Переживала ли Валерия? Трудно сказать, насколько сильно, ведь спустя год, в январе 1858 – го, она вышла замуж на орловского помещика, тоже почти что соседа своего – Анатолия Александровича Талызина, сына генерала А.И. Талызина, участника наполеоновских войн.
Отражение любви в романе «Семейное счастье»
И вот тут мы вновь возвращаемся к повести Льва Толстого «Семейное счастие». Несомненно, писатель следил за судьбой своей некогда возлюбленной, на которой он едва не женился.
Мы не будем со всеми подробности сравнивать жизнь Маши из повести и ее прототипа Валерии. Толстой писал повесть до того, как случились некоторые события в жизни Валерии Арсеньевой, ставшей Талызиной. Ее муж был человеком исключительно достойным. Он так же, как и Лев Толстой участвовал в Восточной войне (1853–1856 годов) в Крыму, где был адъютантом командующего 6 – м армейским корпусом генерал-лейтенанта Павла Петровича Липранди (1796–1864), впоследствии генерала от инфантерии.