– А третий конец, – сказала я и остановилась, но он молчал, – а третий конец: что он не любил, а сделал ей больно, больно; и думал, что прав, уехал и еще гордился чем-то. Вам, а не мне, вам шутки; я с первого дня полюбила, полюбила вас, – повторила я, и на этом слове “полюбила” голос мой невольно из тихого, внутреннего перешел в дикий вскрик, испугавший меня самою».
Он бледный стоял против меня, губа его тряслась сильнее и сильнее, и две слезы выступили на щеки.
– Это дурно! – почти прокричала я, чувствуя, что задыхаюсь от злых, невыплаканных слез. – За что? – проговорила я и встала, чтобы уйти от него.
Но он не пустил меня. Голова его лежала на моих коленях, губы его целовали мои еще дрожавшие руки, и его слезы мочили их.
– Боже мой, ежели бы я знал, – проговорил он.
– За что? За что? – все еще твердила я, а в душе у меня было счастье, навеки ушедшее, невозвратившееся счастье.
Через пять минут Соня бежала наверх к Кате и на весь дом кричала, что Маша хочет жениться на Сергее Михайловиче».
В дневнике мы видим лишь констатацию встреч, разговоров, упоминание об обидах, прощениях… Толстой не раскрывает подробностей. И нет сомнений, что в повести он раскрыл все детали отношений с Валерией. И не случайно в дневнике постоянные перепады – от «не нравится», до «мила», «очень мила» и «люблю».
Да ведь и произведения-то, особенно любовные, никогда не возникают на пустом месте. Просто различна документальность изображения.
23 ноября. «Получил милое письмо от Валерии, отвечал ей, думал об Александре Петровне и вместе с тем очень и очень о Валерии».
И в тот же день подчеркнуто твердо: «Как хочется поскорее отделаться с журналами, чтобы писать так, как я теперь начинаю думать об искусстве, ужасно высоко и чисто». Именно любовь приводит к таким выводам. Именно любовь возвышает. Любовь позволяет подняться над серостью прозы и наполнить поэзией произведение, в том числе по жанру прозаическое.
А Валерия по-прежнему в мыслях:
«24 ноября…Написал крошечное письмецо Валерии. 25 ноября. […] Государь читал Детство? В зверинце барыня со сладострастными глазами. […] С ужасом думал о Валерии по случаю мины сладострастной барыни».
Вот это «с ужасом думал» очень важно. Ведь порою вот этакие мысли о женщинах заставляют холостяков воздерживаться от решительных шагов к сближению. Вот живет себе холостяк. Ловит на себе этакие взгляды, может и ответить на них, познакомиться, наставить кому-то рога. А стоит стать женатым, немедленно сам окажется подверженным подобным опасностям.
И вот Толстой с ужасом подумал о Валерии, причем подумал такое, чего она не заслуживала.
«26 ноября. Получил глупо-кроткое письмо от Валерии, поехал к Ольге Тургеневой, там мне неловко, но наслаждался прелестным трио».
А ведь Ольга Тургенева – барышня на выданье.
Маятник склоняется не к Валерии. И письма у нее глупые, и сама она себя надувает, говоря о любви, и скучно. И желание: «Ежели бы узнать так друг друга, что не прямо воспринимать чужую мысль, а так, что видеть ее филиацию в другом». В результате опять «шлялся со сладострастными целями, пьяная девка на Невском, в бане, написал холодное письмо Вальке».
Вальке? Видимо, так называл Валерию в раздражении.
«28 Ноября. Отставка вышла. Обедал. Поехал к Анненкову, Боткину, Майкову. У нее чудный голос – Wanderer. У Дружинина провели в 4 – ом чудесный вечер».