Но когда сомневаться в подлинной причине холодности Баязида для Роксаны становится уже невозможно, в неистовую страсть вплетается изощренная жестокость:
Конечно, этой зловещей мечте Баязид не даст сбыться. Но как подходит мрачной жажде мести и тот способ, которым она все же осуществляется! За дверями покоев султанши ждут немые рабы, и как только Баязид выйдет от Роксаны, они исполнят заранее отданный приказ удавить его. Так что когда Роксана, взбешенная мольбами Баязида пощадить Аталиду, велит ему удалиться, – это значит, что она посылает его на казнь. Так страшна, смертоносна страсть Роксаны.
Но одна ли эта страсть причиной гибели Баязида? В пьесах Расина, начиная с «Александра» и за исключением «Береники», неизменно появляется пара женских персонажей, связанных соперничеством, – не обязательно любовным – и противопоставленных как гордыня и кротость, необузданность и мягкость, властность и нежность. Что касается «неистовой» женской натуры, Гермионы или Агриппины, то при всей противоречивости раздирающих их чувств, облик их ясен, черты определенны и легко постижимы. Но тихие смиренницы оказываются гораздо сложнее. Юния – не столь частый у Расина образец душевной цельности – здесь стоит особняком.
Но благородная Андромаха была способна на ложь во спасение и самообман. И с невинной, любящей и любимой Аталидой все обстоит непросто; узнав об участи, постигшей Баязида, она восклицает:
И закалывается – прямо на сцене, на глазах у зрителей, чего правила драматического искусства рекомендовали избегать. Этот монолог завершает трагедию, следовательно, занимает место, отводимое обычно для ее «морали»; во всяком случае опровергнуть обвинения Аталиды самой себе уже ничто не может.
И вправду, страсть Роксаны губительна потому, что ее формула – «Люби меня, или я тебя убью». А любовь Аталиды для того, чтобы нести спасение, должна быть совершенной, очиститься от всякого себялюбия, от малейшей примеси ревности и выражаться словами: «Люби кого угодно, только живи». Ее самоотречение обретет смысл только в том случае, если будет беспредельным – и беспредельно искренним.
Что час испытания рано или поздно настанет, Баязид и Аталида, конечно, догадываются, но странным образом у них ничего не заготовлено к этому часу. Беспечные, непредусмотрительные, импульсивные «восточные» характеры! Все будет зависеть от первого порыва страсти. А страсть, пока Баязид рядом с Аталидой и она верит его клятвам, подсказывает ей слова самой бескорыстной и одновременно самой деятельной, зрелой женской любви, не стесненной никакими предрассудками, презирающей все побрякушки гордыни:
Но когда Баязид, повинуясь, и в самом деле отправляется к Роксане в надежде снова смягчить ее уклончивыми речами и еще на какой-то миг оттянуть развязку, у Аталиды появляются основания заклинать саму себя:
Тщетно. Баязида, упоенного удачей своего свидания с Роксаной, Аталида встречает не упреками, не гневом ревности, но тем, что гораздо невыносимее: уверенностью в его измене и шантажом с помощью кроткого самопожертвования. Так сказать – «Будь счастлив, дорогой, не думай обо мне; а я – чтобы не мешать тебе, я просто умру» именно соблазн такого шантажа и сумела превозмочь в себе Береника:
Оказывается, приносить себя в жертву – вещь непосильная. Трудно, почти невозможно, скрывать жертву от того, ради кого она приносится, и не ждать от него награды и вечных угрызений… Чем может ответить влюбленный на такую жертвенность паче укора? Разумеется, Баязид спешит разрушить все, чего, повинуясь приказу Аталиды, он добился у Роксаны, и своей нарочитой холодностью зароняет в сердце султанши худшие подозрения – то есть делает еще один шаг навстречу гибели. Остается последняя надежда: Роксана любит Баязида, в ее душе эта страсть будет бороться с ревностью и оскорбленной гордостью, и кто знает, быть может, и победит. Но и тут в самое ответственное мгновение Аталида попадается в расставленную Роксаной ловушку, не находит в себе сил скрыть отчаяние и тревогу; ее обморок позволяет хлопочущим над ней служанкам Роксаны обнаружить спрятанное на груди письмо Баязида – неопровержимую улику, последнее доказательство. Спасение становится невозможно. Вина за гибель Баязида и вправду ложится на любящую и кроткую Аталиду так же, как и на ревнивую Роксану, и на жестокого Мурада. А между тем Аталида действительно любит Баязида, действительно готова отдать свою жизнь взамен его. Вина ее, конечно, невольная.
Но в том-то и дело, что в «Баязиде» никому не дано прорваться за пределы природы, а природа отравляет ядом себялюбия даже самые чистые души. В жизни эта страшная работа может совершаться открыто и явно, у всех на глазах, а может протекать тайно, в тех глубинах сердца, куда ничей взгляд (особенно же свой собственный) проникнуть не может. В действии «Баязида» сокровенные, «подземные» порок и слабость словно материализуются и убивают. Губят именно то существо, чья жизнь для разумной, любящей, открытой части души дороже всего на свете.
И это столь важно для Расина, что сам предмет таких учительных, беззаветных и смертоносных чувств двух женщин, Баязид, оказывается обделенным авторским вниманием и (едва ли не единственный случай в расиновском театре) почти лишенным измерения в глубину, а потому, в сущности, почти не определяет действия. Он присутствует только как необходимое для движения сюжета звено, откликаясь так или иначе на призывы, мольбы и угрозы, исходящие от Роксаны, Аталиды или Акомата. У него есть роль и место в разыгрывающейся драме, но своей внутренней драмы нет. Не зря же он не произносит монологов-исповедей, не поверяет своих тайных душевных метаний наперснику: у него нет глубинных тайн, есть только секреты житейской интриги.
Так «Баязид» становится самой безысходной расиновской трагедией. В «Андромахе» свет брезжил из великого, героического и идеального прошлого. В «Британике» был возможен прорыв вширь, прочь от проклятых дворцовых стен. Герои «Береники» внутри себя, в самом средоточии своей душевной жизни находили силы, чтобы очиститься и преобразиться ценой самоопределения. Но в сладкую духоту султанского сераля живительная влага благодати не и потому в «Баязиде» от природной скверны спасения нет нигде и ни для кого. Если «Береника» дальше всех пьес Расина отстояла от янсенистского сурового взгляда на человеческую природу, на исход всех попыток борьбы с ней собственными, человеческими силами, то «Баязид» едва ли не самым прямым и беспощадным образом янсенистские воззрения воплощал и подтверждал.
Странно только, что Расин вновь обращается к ним именно теперь, когда он на вершине мирского успеха, признания и славы. Но у внутренней жизни человека свои законы, свои пути, не всегда совпадающие со внешними обстоятельствами его судьбы. Без сомнения, мудрость пор-рояльских наставников в душу Расина была впечатана глубоко и дремала там до поры до времени. Можно только гадать, какой толчок вернул Расина к настроениям ранней юности. Но что поворот этот произошел (пусть пока на краткий миг), «Баязид» свидетельствует со всей определенностью.
Встречен был «Баязид» рукоплесканиями столь громкими, что можно было не заботиться о том, единодушны ли они. Конечно, хулители находятся, а похвалы иной раз имеют кисло-сладкий привкус. «Корнелисты» остаются верны идеалам своей молодости и своему кумиру при всех условиях, вопреки очевидности и даже собственному чутью; так, впрочем, и бывают по большей части с идеалами и кумирами юности. Маркиза де Севинье, еще не видев пьесы, заранее предубеждена против нее; посмотрев же, сначала не может скрыть, что впечатление было сильное, но вскоре берет себя в руки, все достоинства спектакля приписывает игре Шанмеле (кого играла Шанмеле, Роксану или Аталиду, доподлинно неизвестно – своего Лагранжа у Бургундского отеля не было; известно только, что автор и актриса долго колебались в выборе), и окончательное ее суждение, которое она сообщает дочери с очередной почтой, таково: «Я хотела бы послать вам Шанмеле, чтобы подогреть немного ваши впечатления от пьесы. Баязид – персонаж совершенно ледяной; нравы турков дурно схвачены, эти люди не придают такого значения женитьбе; развязка совсем не подготовлена – нельзя понять причин такой ужасной бойни.