Фрейд освободил, эмансипировал человечество, позволил ему соприкоснуться со своими желаниями. В том числе с теми желаниями, которые мыслились в качестве греховных, неправильных, недопустимых. Но в какой-то момент человечество перешло в другую крайность – в крайность пермиссивного общества, общества, где все можно, где нет вообще никаких ограничений и где Большой Другой говорит: «Наслаждайся! Ты должен наслаждаться! Давай, веселись – жизнь прекрасна, веселись, радуйся, пусть брызги счастья разлетаются во все стороны». С одной стороны, кажется, что это более здоровая ситуация по сравнению с репрессивным обществом, где Большой Другой, наоборот, запрещал наслаждаться, но с другой – если поместить пермиссивное общество с его императивом «Наслаждайся!» в контекст лакановских размышлений о Сверх-Я, то может получиться гораздо более неоднозначная картина.

Императив наслаждения, который исходит от Сверх-Я и который налетает на запрет, исходящий от отцовской функции, не исполним, по словам Лакана, ни для кого из говорящих. Как только субъект попадает в символическое пространство, как только он сталкивается с запретами, наслаждение оказывается для него недоступным. Соответственно, происходит столкновение желания получить это наслаждение с невозможностью его получения. Если репрессивное общество делало эту невозможность терпимой – никто не получает, и это нормально. То пермиссивное общество посылает субъекту тот же императив наслаждения, но еще более усиленный. И от этого субъект может страдать еще больше. Ведь теперь он испытывает вину не только за то, что у него есть трансгрессивные желания, но и за то, что он не может получить того, что он хочет. Что он неудачник. Если общество в целом как бы говорит: да, нормально не получать того, что ты хочешь, нормально мучиться от чувства вины и страдать и так далее. Это одно. А когда общество говорит: «Наслаждайся!», то неспособность наслаждаться рождает ощущение, как будто бы ты неудачник вдвойне.

Все вокруг говорит: «Наслаждайся!», а субъект не может этого делать (по своим конститутивным особенностям). Страдание пермиссивного общества связано не с тяжестью запретов, становящихся невыносимыми, а с требованием наслаждения, наталкивающимся на конститутивную неспособность наслаждаться. Субъекты пермиссивного общества идут к терапевтам и жалуются на то, что не могут наслаждаться, что все вокруг веселятся, а они не могут, что всем вокруг хорошо, а им – нет. То есть пермиссивное общество терроризирует субъекта именно наслаждением, усиленным эхом человеческого Сверх-Я. Если субъект не может наслаждаться, если он не живет так, что брызги счастья не летят во все стороны, то он обречен на чувство вины – как будто бы он неудачник, лузер, не может получить того, что хочет. То есть репрессивное общество создает одно напряжение между запретом и желанием, а пермиссивное – другое.

Пермиссивное общество создает свой конфликт, свой тип страдания, связанный с невозможностью наслаждаться – невозможностью по определению, потому что das Ding, Вещь, тот самый идеальный объект-наслаждение, утрачена. Утрачена в том смысле, что ее никогда и не было, что она была как бы задним числом сконструирована. То, что было запрещено, задним числом стало объектом мечтаний. Любил ребенок по улице бегать, а отец сказал – никогда больше по улице бегать не будешь. И сразу это бегание по улице превратилось в синоним счастья. Мол, только бы разрешили по улице целыми днями бегать, а без этого нет счастья, нет покоя и т. д.

Вот эта неспособность наслаждаться, неспособность откликнуться на императив наслаждения рождает некоторые интересные феномены. Один из таких интересных феноменов, описываемый последователями Лакана[98], – это феномен украденного jouissance, наслаждения. Почему я не могу наслаждаться? Потому что кто-то украл мое наслаждение. Я тут пашу на трех работах, а кто-то там наслаждается! Он украл мое наслаждение и с моим наслаждением сидит довольный. Это становится, например, основанием для вражды между сообществами, между людьми. Отсюда, возможно, в современной культуре так сильно желание ограничить, запретить jouissance других – запретить им слушать громкую музыку, запретить курить, запретить выпивать. Ограничить то наслаждение, которое переживается как украденное у нас, как существующее за наш счет, как недоступное для нас.

После выхода из Эдипова комплекса мы имеем дело уже с кастрированным субъектом. С субъектом перечеркнутым, с субъектом, который потерял себя в языке, потерял себя в символическом регистре. С субъектом, который пожертвовал частью своего наслаждения, ограничил это наслаждение, признал собственную ограниченность, собственную кастрированность, собственную нехватку.

Вместе с этим субъектом мы попадаем в пространство желания. Желания, которое как бы приходит на смену наслаждению. Как пишет Лакан: «кастрация означает, что от наслаждения нужно отказаться, чтобы получить возможность достичь его на перевернутой шкале Закона желания»[99]. И еще Лакан добавляет: «Желание есть не что иное, как защита – запрет на переход в наслаждении определенной границы»[100]. То есть после того, как jouissance ограничен, появляется желание, которое, с одной стороны, дает субъекту доступ к чему-то смутно напоминающему наслаждение, к остаткам этого jouissance, но с другой – гарантирует, что субъект в этом поиске никогда не перейдет определенную границу.

Чтобы лучше пояснить, как работает желание согласно Лакану, необходимо разобрать ключевое понятие, которое Лакан вводит в 1950-х годах для описания механизма желания. Это понятие объекта-причины желания (или маленький объект а/объект маленькое а). Что такое объект-причина желания? Здесь надо сначала разобрать, что такое объект желания и что такое причина желания.

Объект желания – это то, на что желание направлено. Например, я хочу что-то, я желаю что-то и это что-то является объектом моего желания. Например, я могу хотеть новый современный автомобиль. Этот новый современный автомобиль является объектом моего желания. Это то, что я хочу. Это то, на что мое желание направлено.

А причина желания – это та конкретная причина, по которой данный автомобиль является для меня желанными. Чем этот конкретный автомобиль меня так привлекает? Например, он может привлекать меня особым изгибом фар. Это какая-то уникальная специфическая особенность автомобиля, которая делает именно этот автомобиль желанным для меня.

То есть объект желания – автомобиль, а причина желания – какая-то конкретная деталь, какой-то конкретный элемент этого автомобиля, который является причиной того, что этот автомобиль становится для меня желанным. Соответственно, объект-причина желания – это такой парадоксальный объект, который одновременно является и причиной желания, и тем, на что это желание направлено.

Здесь у Лакана очень парадоксальная идея. Суть этой идеи в том, что этот объект-причина желания никогда не может быть достигнут. То есть это некоторый невозможный объект. Это то, что субъекту никогда не удается схватить. В этом смысле никогда нельзя получить то, что хочешь. Речь всегда идет о метонимии желания. Что значит метонимия желания? Это значит, что желание все время смещается с одного объекта на другой и везде будет присутствовать одна и та же иллюзия, связанная с желанием. Субъекту кажется, что вот этот объект, на который его желание направлено, и есть то, что он хочет, но, получив этот объект, он сразу выясняет – ничего подобного.

Как будто бы объект, который вызывает желание субъекта, попав ему в руки, тут же эту свою желательность утрачивает. Он/она берет его в руки, и оказывается, что вот этого объекта-причины желания в нем нет, он сместился куда-то в другое место, переместился на какой-то другой объект. И снова субъект пытается этот другой объект заполучить, но получив его, снова понимает, что это не то. То есть объект-причина желания неуловим. Он всегда не там, где кажется субъекту. Отсюда, соответственно, метонимия желания, то есть постоянное смещение желания с одного объекта на другой. Что бы субъект ни получил, это не то, что он/она хочет, потому что субъект хочет не этот конкретный объект, он/она хочет получить вот этот самый загадочный объект-причину желания, который, как ему кажется, размещается то в одном, то в другом, то в третьем объекте. Но какой бы объект он/она ни брал, какой бы объект он/она ни получал, всегда оказывается, что это не то, что этот объект-причина желания снова от него/нее ускользнул.

В этом смысле желание человека бесконечно. И метонимия человеческого желания тоже бесконечна. Она является отражением конститутивной нехватки человека. То есть для самой структуры человеческой субъективности характерна нехватка, утрата чего-то. Утрата чего-то, что он/она пытается возместить, восполнить. Символом этой утраты, нехватки, того, что субъект пытается получить, чтобы эту полноту восполнить, как раз и является объект-причина желания. Человек иллюзорно считает, что этот объект находится в каком-то внешнем объекте. Но каждый раз получив этот внешний объект, выясняется, что это не он, это не то. Поэтому, повторяюсь, метонимия желания бесконечна.

Бесконечна в силу того, что то, за чем субъект всю жизнь так долго и упорно гоняется, это осколок того самого утраченного наслаждения, который он/она пытается найти. Субъект перебирает один объект, другой объект, третий объект в поисках утраченного jouissance, утраченной полноты, но какой бы объект он/она ни брал, ни один из них не способен вернуть утраченное наслаждение.

Хорошая иллюстрация этой идеи – ослик, который бежит за морковкой. Морковка на удочке привязана прямо перед ним, она висит, и ему кажется, что она вот тут рядом. Но как бы быстро он за ней ни бежал, он никогда не сможет ее достигнуть, потому что сама конструкция той повозки, в которую запряжен этот ослик, делает морковку недостижимой. На рисунке 42 виден этот процесс – тут есть человек под значком с перечеркнутым субъектом, который бежит за привязанной перед ним морковкой (объект-причина желания). В лакановской алгебре это находит выражение в формуле, данной на рисунке 43. То есть перечеркнутый субъект, субъект, утративший свою целостность, вечно преследующий свой объект-причину желание и никогда не могущий его достигнуть.

В силу конститутивной нехватки, в силу невозможности в принципе найти то, что даст полноту, желание в своем движении бесконечно. Бесконечна его метонимия. Утраченное наслаждение не может быть найдено. Соответственно, бег за тем, что субъект хочет, бесконечен – он никогда не получит желаемого.

Рисунок 42. Человек-ослик, преследующий объект-причину желания

Объект-причину желания Лакан сравнивал с древнегреческим понятием ”агалма“. Агалма – это драгоценность, ценное приношение богам. Нечто, что, будучи помещенным во что-то, придает ему ценность. Это, по словам Лакана, то, «с помощью чего вы можете, коротко говоря, привлечь внимание богов»[101]. То есть это настолько ценная, настолько замечательная, настолько драгоценная вещь, что она способна привлечь внимание богов. Сами боги заворожены агалмой. Сам резервуар, в который агалма помещается, не имеет никакой ценности. Ценность имеет лишь положенная в него агалма.

Агалма – это и есть объект-причина желания в том смысле, что субъект пытается заполучить те или иные объекты, потому что считает, что в них находится эта драгоценность, эта агалма. Но каждый раз, получив тот объект, развернув его обертку, он/она обнаруживает пустоту, понимает, что там нет ничего, кроме этой самой пустой оболочки. Оболочки, которую субъект отбрасывает и устремляется за следующим объектом. Как пишет Лакан: «если этот объект вам эмоционально небезразличен, то это значит, что внутри него кроется объект желания, агалма. Вот что имеет значение, вот почему всегда интересно понять, где он, этот пресловутый объект желания, пребывает, какова его функция, как именно действует он внутри субъекта и в общении между ними»[102].