– Ты знаешь этого юношу?

– Это мой брат.

– Хорошо. Среди моих людей есть и другие братья. – Он повернулся к Бьёрну: – Почему ты плачешь?

Бьёрн лишь застонал, не в силах произнести ни единого слова.

– Я рассказал ему об отце, – сказал я.

– Твой отец, – кивнул Олав. – Ты сказал, что его убили. А я, помнится, сказал, что это, должно быть, сделали люди Хакона ярла. Когда мы приплывем в Норвегию, именно с ними нам предстоит сражаться.

Он положил ладонь на затылок Бьёрну, почти ласково.

– Ты сможешь отомстить за своего отца, Бьёрн. Обещаю. – Он перевел взгляд на меня. – И ты тоже, Торстейн, если поплывешь с нами.

– Да, – ответил я. – Да, я с вами.

Так я и стал одним из людей Олава.

Остаток дня мы с Бьёрном заделывали трещину в корабле. Брат был исполнен скорби и почти не говорил, но помогал мне, как мог. Вместе со мной он висел на веревке и проделывал отверстия для заклепок, а потом прижимал доску изнутри, когда я прибивал еще одну снаружи. Казалось, на него произвело большое впечатление, что я выучился ремеслу корабела, и к вечеру он мне объяснил, что ремесленники с такими умениями, как у меня, пользовались огромным уважением и считались лучшими из людей Олава. К этому времени, казалось, Бьёрн немного оправился от своей скорби, и мы не говорили больше о смерти отца, пока к ночи не управились с работой. К тому времени над палубой вновь натянули навесы, и нам отвели место рядом с прочими. Вдруг у него искривились уголки губ, а затем хлынули слезы. Он упал на бок, свернулся калачиком и зарыдал как ребенок. Помощь пришла быстро. Большую деревянную кружку до краев наполнили пивом, Бьёрна усадили и велели выпить всё. Он сидел некоторое время, всхлипывая, а потом нижняя челюсть отвисла, а взгляд стал пустым. Я уже рассказал ему о том, как жил в рабстве, как бежал и в одиночку переплыл Северное море, а еще поведал о Гриме, Хуттыше, о йомсвикинге Хальваре и нашем плавании вдоль берегов Англии, но ни слова о том, как умер отец.

Посидев так некоторое время, он не глядя протянул кружку. Огромный воин с бородой, заплетенной в косичку, подошел, вновь наполнил кружку, и Бьёрн надолго к ней припал. Когда он оторвал ее от губ, он уже достаточно опьянел, чтобы выдержать рассказ о гибели отца.

– Скажи мне, что отец умер с честью, – велел он. – Скажи, что он заслужил место за столом Одина в Вальхалле!

Из этих слов я уяснил, что Олаву было не так важно, если его люди по-прежнему держались за древних богов, ведь никто вокруг не показал, что в словах Бьёрна есть что-то неправильное или странное. Приступ Бьёрна собрал вокруг нас много любопытных, и они тоже приготовились слушать, что случилось с нашим отцом.

Так что я рассказал о том дне, когда у нас появился Рос. Я рассказал о том, как он распорол отцу живот, как тот должен был идти шаг за шагом, как за ним волочились кишки, пока он не упал замертво. Воины вокруг нас закивали и зашептали, мол, то была славная смерть, и нам следует гордиться своим отцом.

Тем вечером было произнесено много слов. Я поведал о своем пути с нашего полуострова в Вингульмёрке, Бьёрн оплакал отца и нашу собаку и заметно опьянел, а потом к нам подошел Олав и посидел немного с нами. Мне теперь тоже налили пива, нас накормили свежей кашей, а на плечи набросили мягкие, толстые шерстяные одеяла. Олав сказал, что Бьёрн – один из самых преданных его воинов, и он рад, что тот поплывет с ним в Норвегию, чтобы заставить ярла трёндов склониться перед нами. Бьёрн кивнул в ответ, в глазах блеснул дикий гнев, челюсть затвердела, и он показал мне кулак. Мы поставим на колени ярла и отомстим за отца!

Видеть Бьёрна таким было непривычно. Дело не только в том, что я никогда раньше не видел его пьяным, но гнев, разгорающийся в нем теперь, – такое я видел всего лишь раз. Когда я был маленьким, сыновья бонда однажды решили поиграть, будто я сбежавший раб, а они – ярлы. Они привязали меня к дереву в лесу и собирались отстегать хорошенько куском веревки, когда нас нашел Бьёрн. В ярости он накинулся на них с кулаками, и, когда они убежали домой, носы у всех были разбиты в кровь.

Тогда в глазах у него было то же, что я увидел теперь. И меня поразила мысль: может, мы не такие уж разные? Разве меня не охватила ярость берсерка, когда я забил до смерти воина там, на торжище? Может, это таилось в нас обоих.

Олав поднялся и кивнул монаху Альфреду, тому, который первым встретил меня на пристани. Альфред отбил крышку у одной из бочек, стоявших под мачтой, наполнил несколько кружек, и их стали передавать воинам на палубе. Олав поднял свою кружку.

– Выпьем за Торстейна и Бьёрна, сыновей Тормуда!