Через два дня после прибытия пятого корабля Олава мы отплыли в море. Теперь меня включили в команду последнего корабля, и нас вместе с Бьёрном посадили на одно из передних мест левого борта; местом считалось расстояние между двумя шпангоутами. К каждому месту относилось по паре весел, и на каждое весло приходилось два человека, они гребли посменно. Банок здесь не было, каждый гребец сидел на своем сундучке, в котором хранилось его оружие и прочее имущество. У меня такого сундучка пока не было, но ведь и имуществом особым я не владел.

Когда мы отчалили от Россэй, погода была тихой и дождливой, я хорошо помню, как сидел, держа в руках длинное весло и глядя, как за кормой нашего корабля исчезают острова. Корабль наш был поменьше, чем корабль Олава, тем не менее то был могучий драккар, и, когда мы вышли в открытое море, мы сняли рею с парусом, которая до этого лежала вдоль борта на подставках вышиной примерно в сажень, развернули ее поперек и подняли на верхушку мачты, а затем поставили парус. Мы тут же почувствовали, как задрожал корабль, будто это действительно было тело дракона, пробужденное ото сна ветром, дующим над морской зыбью.

Ветер должен был гнать наши корабли до самого западного побережья Норвегии, но никто пока не знал, что нас там ждет. Говорили, что у Олава где-то во фьорде спрятан флот в сотню кораблей, но другие шептали, что это только слухи и у него есть только эти пять кораблей. Мне это казалось удивительным, ведь если у Олава, когда он разорял Англию, было большое войско, значит, у него должно быть больше людей и кораблей? Бьёрн сказать ничего не мог. В походе на Англию участвовало много кораблей, но говаривали, что Олав потерял большую часть своего флота, разорвав союз со Свейном Вилобородым, и, по слухам, многие воины перешли к данам со своими кораблями и оружием. Но позже я узнал, что на наших пяти кораблях было почти три сотни воинов. И это были лучшие люди Олава, воины, каждый из которых убил в сражениях по меньшей мере четверых. Если бы я не был братом Бьёрна, да еще и корабелом, меня бы в дружину не приняли. Бьёрн считал, что, имея триста подобных воинов, можно склонить к покорности не одного конунга и завоевать не одну страну.

После того как мы поймали ветер и весла были убраны, я нередко ходил по палубе, внимательно изучая корабль. Я не раздумывал много о том, что нас ожидает в Норвегии. Теперь, когда мы с Бьёрном были вместе, я бы чувствовал себя в безопасности, даже если бы из моря поднялся Мировой змей. Я долго рассматривал парус, похоже, он был пропитан смолой. Каждый раз, когда нос поднимался на новой волне, с паруса на палубу скатывались дождевые капли. Люди на этом корабле уже давно чувствовали себя как дома, кто-то натянул навесы от дождя между планширем и подставками для реи, они были похожи на руки и возвышались перед мачтой и за ней. Там, под навесами, и устроилась команда судна: кто-то проводил время, правя свое оружие, другие играли в кости. Всего на борту было шестьдесят человек, и, хотя корабль был большим, мне иногда казалось, что на палубе тесно. В трюм под палубой никто не спускался, и Бьёрн рассказал мне, что так заведено на тех четырех судах, которые первыми приплыли на Оркнейские острова. Их трюмы были набиты сундуками с серебром, которое предназначалось для подкупа норвежских хёвдингов.

Это казалось мне удивительным, Олав не производил впечатления человека, которому нужно подкупать людей. Он ведь мог просто направить свои корабли на врага, и, если мы все вместе завоем, потрясая топорами, этого будет достаточно, чтобы до смерти перепугать самого Хакона ярла и всех его сыновей. Так я и сказал Бьёрну, но тот только плечами пожал и ответил, что он в таких вещах ничего не смыслит. Но сомневается, что ярл трёндов просто сложит оружие в обмен на серебро. Наверное, нам придется его убить – пожалуй, только так можно лишить мужества трёндов. Говаривали, что это суровые воины, они уже давно собирают дань на торговых путях и неплохо разбогатели на этом.

Я постепенно начал понимать, что Бьёрн слышал немало речей Олава Вороньей Кости, ведь эта фраза о трёндах была будто снята с языка Олава. Бьёрн ведь и сам, как я, был простым юнцом из Вингульмёрка, хотя от мальчишки в нем осталось совсем немного. Я видел его спину, когда он греб, мышцы, бугрящиеся под льняной рубашкой, и широкие плечи. Когда он стоял среди других воинов на корабле, я видел, что он во всех отношениях стал одним из них. И дело не только в бороде и тунике, широком ремне на поясе и накинутом на плечи плаще. Дело было в том, как он себя вел, в силе его рук и спокойном, но всегда внимательном взгляде. Ничего в нем не осталось от мальчика, когда-то уплывшего с сыновьями бонда. Бьёрн стал мужчиной и воином. И я, как и в детстве, начал подражать ему во всем. Топор Бьёрн носил на бедре, ближе к пряжке, чем я, так что я передвинул петлю для топора, чтобы носить его, как он. Его нож, длинный сакс, висел в ножнах прямо перед топором, чтобы можно было вытащить его левой рукой; тут я тоже сделал, как он, и закрепил свой нож точно так же. Конечно, я переживал из-за своей покалеченной ноги, но Бьёрн меня успокоил и сказал, что, когда битва в самом разгаре, двигаться времени нет, главное твердо держаться на ногах и не отступать. Что важно, так это сила рук, а у меня она есть, он пощупал мои предплечья, проверил хватку и заявил, что я не слабее взрослого мужчины. Вскоре я узнал, как дерутся люди Олава: как варяги, держа в правой руке топор, а в левой – сакс или обычный нож. В Норвегии к такому не привыкли. Там в бою по-прежнему выстраивались заграждения из щитов и линии копейщиков, из-за чего преимущество всегда переходило к тем, у кого было больше войска. Олав научился сражаться у Сигурда, белобородого, выкупившего его из рабства и служившего у князя Владимира в Гардарики. Варяги часто вступали в бой малыми силами и потому научились биться более ожесточенно, чем это было обычно для вождей на севере и западе.

В первый день после отплытия воины, наверное, мучились от похмелья, и, как только их сменяли на веслах, они заваливались спать. Я какое-то время сидел и смотрел на корабль Олава: он довольно долго держался всего в двух полетах стрелы по правому борту от нас. Белобородый, который, как я узнал, был дядей Олава и звался Сигурдом, и сам Олав стояли на носу, и я мог видеть, что они заняты чем-то важным. В руках у Сигурда было что-то, что он постоянно ронял на палубу, а потом они с Олавом опускались на колени. В эти моменты они исчезали из поля зрения, но вскоре опять поднимались, и Сигурд вновь кидал на палубу что-то, что держал в руках.

– Вороньи кости, – сказал Бьёрн позже тем вечером, когда мы сидели, уписывая кашу. – Я их тоже видел, Торстейн. Они гадают по вороньим костям. Может, они так определяют курс. Не знаю. Это какая-то ворожба из Гардарики.

С последними лучами солнца на корабле Олава подняли два белых флага, и рулевые повернули рукоятки весел, а шкоты были обтянуты. Корабли поменяли курс и пошли чуть севернее, и так на нас пала первая ночь на пути домой, в Норвегию.

Про Олава говорили, что он не понимал земли́. Под этим подразумевалось, что он бо́льшую часть жизни провел в море, а потому так и не смог научиться управлять сушей. У него никогда не было своей столицы, и, пока он был конунгом Норвегии, он вечно переезжал с места на место, перевозя на своих кораблях все свое богатство, войско, да и власть. Теперь он плыл на восток, в страну, которую покинул еще младенцем, и я долго не мог понять, почему он просто-напросто не остался в Англии. Богатства у него было больше, чем можно представить, он ведь мог провести всю свою жизнь под защитой короля Этельреда. Да ведь и жена у него была, Гюда с Фризских островов, но и ее он оставил, желая завоевать страну своих предков.

Может, вороньи кости велели ему поступить именно так. А может, жажда еще больших богатств или желание править людьми и родами, которые когда-то изгнали его мать и чуть было не истребили весь его род. Может, он просто хотел отомстить за то зло, которое ему причинили. Даже сегодня я не знаю, что вело его. Но я знаю, что истории, записанные монахами Этельреда, мол, Олав завоевал Норвегию, чтобы принести язычникам Белого Христа, – это чистая ложь. Олав сам оставался язычником телом и душой. Для него Белый Христос стал просто-напросто новым оружием, чтобы склонить людей к повиновению.

Но той ночью я этого не понимал. Я был по-прежнему ослеплен. Лежа в темноте рядом с Бьёрном, я чувствовал себя в безопасности и считал, что мое место – среди этих людей. И это было не только из-за осознания того, что Бьёрн и другие дружинники Олава будут сражаться бок о бок со мной и я с ними. Это глубокое ощущение безопасности шло и от Олава. Он был настолько уверен в себе, что, если бы он приказал нам плыть прямиком в Гиннунгагап, мы бы безо всяких сомнений последовали за ним.

Пять драккаров, на которых мы нынче плыли в Норвегию, были построены по указаниям Олава, а он, сражаясь на море уже два десятилетия, хорошо представлял себе, какими должны быть его боевые корабли. Самым важным была скорость: корабли Олава должны были быстро догнать врага или легко уйти от кого бы то ни было. Поэтому их сделали длинными, благодаря чему они могли набирать большую скорость в море, а еще так можно было использовать больше весел, чем было обычно в то время. Мачты были выше, чем на других кораблях, которые я видел, а оснастка продумана до мелочей. Под палубой был закреплен огромный корень сосны, он служил основанием для самой мачты, сделанной из хорошо просмоленного ствола ели. Если бы дело дошло до битвы в открытом море, воины бы в первую очередь схватились за луки, поскольку мачта была уязвимым местом и могла бы обрушиться, если бы канаты, на которых она была закреплена, были перерублены. Но если бы Олав захотел воспользоваться случаем и захватить вражеский корабль, он бы не колебался. Тогда бы нам тут же приказали браться за оружие, его мы закрепляли у борта. Планширь доходил нам почти до груди, так что мы были хорошо защищены, а когда во время гребли мы сидели на сундучках, нас совсем не было видно. Для того чтобы предоставить своим воинам еще одно преимущество в морской битве, Олав проследил, чтобы надводный борт был высоким. Благодаря этому воины на борту корабля возвышались над противником почти на половину сажени и могли сверху пускать в них стрелы и бросать копья. Вдобавок такие высокие борта обеспечивали достаточно пространства в трюме, чтобы можно было стоять не сгибаясь и чтобы там помещались все сундуки с серебром Олава. К корме и к носу палуба приподнималась, так что наблюдатель, стоявший там, хорошо видел то, что происходит и на корабле, и на море. Здесь борта корабля круто поднимались к верхушкам штевней, в промежуток между ними едва мог протиснуться один человек, так что с боков и со спины он был надежно защищен.

Бьёрн рассказал, что он еще никогда не участвовал в морских битвах, но ему объяснили: если близится схватка, нужно, чтобы корабли все время двигались или взяли корабль противника на абордаж, тогда воины перепрыгивают на палубу вражеского судна и убивают всех на борту. Перед битвой надо снять рею, убрать парус и закрепить на подставках. Парус, не считая серебра в трюме, был самым драгоценным достоянием корабля.

Когда мы вернемся в Норвегию, Олав поможет нам отомстить за отца – в этом Бьёрн был уверен. Так мы оба обретем покой. А когда мы одержим победу над ярлом, а Олав станет конунгом Норвегии, мы, лучшие из его воинов, получим и серебро, и земли, и будем править под его рукой как хёвдинги. Так сказал мне Бьёрн в первое утро на море. Он хотел попросить в надел наш полуостров, а еще лес и поля, примыкающие к нему. То, что когда-то принадлежало бонду, станет нашим. У нас будут коровы и овцы, мы пригласим к себе людей, людей, которые знают, как выращивать зерно. Об этом Бьёрн думал с того самого мига, когда его отобрали для путешествия в Норвегию. Из зерна он будет варить пиво и продавать его торговцам с юга, получая хорошие барыши.

К концу второго дня на море к нам с Бьёрном подошел человек, звавшийся Эйстейн Кулак, и вытащил ножницы. Эйстейн Кулак был одним из тех воинов, которые последовали за Олавом из Гардарики, а они плохо говорили по-норвежски. Бьёрн только усмехался, так что я понимал, что Эйстейн не желает мне зла, но выглядел он страшновато. Кулаком его прозвали, потому что его правая рука была намного больше левой. К тому же она была странной формы, с сильно выступающими костяшками и совершенно плоскими ногтями.

– Сними рубаху, – сказал мне брат. – Иначе весь будешь в волосах.

Эйстейн Кулак кивнул и указал на мою рубаху своими ножницами. Он был уродлив, иначе и не скажешь. Правое плечо ниже левого, шея на удивление тонкая, а голова – круглая как яблоко. Нос у него был широкий, брови срослись, а глаза – почти бесцветные. Как ни странно, Эйстейну Кулаку лучше всего среди людей Олава удавалось стричь волосы и бороду, и именно за этим его прислали ко мне. Мне казалось, что у Бьёрна длинные волосы, они же доходили ему до спины. Но сам я не стригся и не причесывался с самого торжища, а бороденка у меня была хоть и редкая, но не короче чем у Бьёрна.

Эйстейн Кулак привычно положил ладонь мне на макушку, а левой рукой обстриг волосы примерно до плеч. Бороду он подстриг мне коротко. Потом принес бадью с морской водой и втер мне в волосы какое-то масло, достал костяной гребень и вычесал мне все колтуны. Олав не позволял своим воинам ходить нечесаными, пояснил Бьёрн. Мы – не какие-нибудь морские разбойники.

Закончив со стрижкой, Эйстейн Кулак смел мои волосы и выкинул за борт. Я сидел на сундучке рядом с Бьёрном, стоял пригожий день, на небе – ни облачка; парус туго натянут, и корабли по-прежнему шли рядом друг с другом. Прямо у нашего правого борта шел корабль Олава, и на нем я увидел Щенка, он стоял у носа и смотрел на восток. Бьёрн объяснил мне, как с ним обстояло дело. Олав потребовал, чтобы сын оркнейского ярла поплыл с ним, чтобы привязать к себе Оркнейские острова. Ни один отец не будет поддерживать врагов человека, у которого служит его собственный сын.